Ваше право.
А мне сегодня - это:
Александр Галич
ПЕСЕНКА-МОЛИТВА
Когда - под крылом - добежит земля
К взлетному рубежу,
Зажмурь глаза и представь, что я
Рядом с тобой сижу.
Пилот на табло зажег огоньки,
Искусственную зарю,
А я касаюсь твоей руки
И шепотом говорю:
- Помолимся вместе, чтоб этот путь
Стал Божьей твоей судьбой.
Помолимся тихо, чтоб где-нибудь
Нам свидеться вновь с тобой!
Я твердо верю, что будет так, -
Всей силой моей любви!
Твой каждый вздох и твой каждый шаг,
Господи, благослови!
И слухам о смерти моей не верь -
Ее не допустит Бог!
Еще, ты, я знаю, откроешь дверь
Однажды - на мой звонок!
Еще очистительная гроза
Подарит нам правды свет!
Да будет так!
И открой глаза:
Моя - на ладони твоей - слеза,
Но нет меня рядом, нет!
А мне сегодня - это:
Александр Галич
ПЕСЕНКА-МОЛИТВА
Когда - под крылом - добежит земля
К взлетному рубежу,
Зажмурь глаза и представь, что я
Рядом с тобой сижу.
Пилот на табло зажег огоньки,
Искусственную зарю,
А я касаюсь твоей руки
И шепотом говорю:
- Помолимся вместе, чтоб этот путь
Стал Божьей твоей судьбой.
Помолимся тихо, чтоб где-нибудь
Нам свидеться вновь с тобой!
Я твердо верю, что будет так, -
Всей силой моей любви!
Твой каждый вздох и твой каждый шаг,
Господи, благослови!
И слухам о смерти моей не верь -
Ее не допустит Бог!
Еще, ты, я знаю, откроешь дверь
Однажды - на мой звонок!
Еще очистительная гроза
Подарит нам правды свет!
Да будет так!
И открой глаза:
Моя - на ладони твоей - слеза,
Но нет меня рядом, нет!
Сегодня у меня лирическое настроение
Погадай, возьми меня за руку,
а взяла-не надо гадать...
Все равно-престол или каторга-
ты одна моя благодать!
Бог-с тобой, ты-созданье бога.
И, пускай он давно не со мной,
нарисована мне дорога
по ладони твоей золотой.
Ты одна на роду написана.
Но читать подождем.
А отклонится линия жизни-
я ее подправлю ножем.
А. Вознесенский
Погадай, возьми меня за руку,
а взяла-не надо гадать...
Все равно-престол или каторга-
ты одна моя благодать!
Бог-с тобой, ты-созданье бога.
И, пускай он давно не со мной,
нарисована мне дорога
по ладони твоей золотой.
Ты одна на роду написана.
Но читать подождем.
А отклонится линия жизни-
я ее подправлю ножем.
А. Вознесенский
ножОм!
..чёрт возьми.
чего-то вы подзадолбали здесь вторые сутки с хоругвями своими. тоньше нужно быть, прислушивайтесь тщательней..
дискуссия закончена.
..чёрт возьми.
чего-то вы подзадолбали здесь вторые сутки с хоругвями своими. тоньше нужно быть, прислушивайтесь тщательней..
дискуссия закончена.
длинные песни поете все вместе.. я неасилил и в горестной жести
Было супно. Кругтелся, винтясь по земле,
Склипких козей царапистый рой.
Тихо мисиков стайка грустела во мгле,
Зелепавки хрющали порой.
— «Милый сын, Верлиоки беги, как огня,
Бойся хватких когтей и зубов!
Бойся птицы Юб-Юб, и послушай меня:
Неукротно свиреп Драколов».
Вынул меч он бурлатный тогда из ножон,
Но дождаться врага все не мог:
И в глубейшуто думу свою погружен,
Под ветвями Тум-Тума прилег.
И пока предавался он думам своим,
Верлиока вдруг из лесу — шасть!
Из смотрил его — жар, их дышил его — дым,
И, пыхтя, раздыряется пасть.
Раз и два! Раз и два!... Окровилась трава...
Он пронзил Верлиоку мечом.
Тот лежит не живой... А с его головой
Скоропясь, полетел он скачом!
— «Сын, ты зло погубил, Верлиоку убил!
Обними меня — подвиг свершен.
Мой Блестянчик, хвала!... Урла-лап! Курла-ла!...»
Заурлакал от радости он.
Было супно... Кругтелся, винтясь по земле,
Склипких козей царапистый рой.
Тихо мисиков стайка грустела во мгле,
Зеленавки хрющали порой. (с)
Склипких козей царапистый рой.
Тихо мисиков стайка грустела во мгле,
Зелепавки хрющали порой.
— «Милый сын, Верлиоки беги, как огня,
Бойся хватких когтей и зубов!
Бойся птицы Юб-Юб, и послушай меня:
Неукротно свиреп Драколов».
Вынул меч он бурлатный тогда из ножон,
Но дождаться врага все не мог:
И в глубейшуто думу свою погружен,
Под ветвями Тум-Тума прилег.
И пока предавался он думам своим,
Верлиока вдруг из лесу — шасть!
Из смотрил его — жар, их дышил его — дым,
И, пыхтя, раздыряется пасть.
Раз и два! Раз и два!... Окровилась трава...
Он пронзил Верлиоку мечом.
Тот лежит не живой... А с его головой
Скоропясь, полетел он скачом!
— «Сын, ты зло погубил, Верлиоку убил!
Обними меня — подвиг свершен.
Мой Блестянчик, хвала!... Урла-лап! Курла-ла!...»
Заурлакал от радости он.
Было супно... Кругтелся, винтясь по земле,
Склипких козей царапистый рой.
Тихо мисиков стайка грустела во мгле,
Зеленавки хрющали порой. (с)
на пп
А тут всякие шедевры постят, ага..Щас я...
"Снял он обувь -стал пониже,
снял пальто - и стал худее,
без костюма-лоск пожиже,
без очков- на вид глупее.
Шапку скинул-плешь наружу,
без перчаток- руки-крюки,
без жилета-грудь поуже,
зубы вынул-хуже звуки.
Без портфеля - вид попроще,
без мобильника-как нищий,
скинул майку- вовсе тощий,
сбрил усы- такой носище!
Посмотрела-засмеялась,
как важна вещей опека!
Снять трусы ему осталось-
и не будет человека."
(с) чьё-то.
А тут всякие шедевры постят, ага..Щас я...
"Снял он обувь -стал пониже,
снял пальто - и стал худее,
без костюма-лоск пожиже,
без очков- на вид глупее.
Шапку скинул-плешь наружу,
без перчаток- руки-крюки,
без жилета-грудь поуже,
зубы вынул-хуже звуки.
Без портфеля - вид попроще,
без мобильника-как нищий,
скинул майку- вовсе тощий,
сбрил усы- такой носище!
Посмотрела-засмеялась,
как важна вещей опека!
Снять трусы ему осталось-
и не будет человека."
(с) чьё-то.
Сейчас читают
Куда идти учиться после школы? Оставаться в 9 или идти до 11?
270133
227
Перерегистрация авто
87270
21
Космический дозор
29729
956
Вспомнилось почему-то
ПЕСЧАНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК
(Стихи для детей)
Человек бежит песчаный
по дороженьке печальной.
На плечах красиво сшита
майка в дырочках, как сито.
Не беги, теряя вес,
можешь высыпаться весь!
Но не слышит человек,
продолжает быстрый бег.
Подбегает он к Москве —
остается ЧЕЛОВЕ...
Губы радостно свело —
остается лишь ЧЕЛО...
Майка виснет на плече —
от него осталось ЧЕ...
. . . . . . . . . . . . . .
Человечка нет печального.
Есть дороженька песчаная...
ПЕСЧАНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК
(Стихи для детей)
Человек бежит песчаный
по дороженьке печальной.
На плечах красиво сшита
майка в дырочках, как сито.
Не беги, теряя вес,
можешь высыпаться весь!
Но не слышит человек,
продолжает быстрый бег.
Подбегает он к Москве —
остается ЧЕЛОВЕ...
Губы радостно свело —
остается лишь ЧЕЛО...
Майка виснет на плече —
от него осталось ЧЕ...
. . . . . . . . . . . . . .
Человечка нет печального.
Есть дороженька песчаная...
Юлия Друнина
Стареют не только от прожитых лет --
От горьких ошибок, безжалостных бед.
Как сердце сжимается, сердце болит
От мелких уколов, глубоких обид!
Что сердце! -- порою металл устает,
И рушится мост -- за пролетом пролет...
Пусть часто себе я давала зарок
Быть выше волнений, сильнее тревог.
Сто раз я давала бесстрастья обет,
Сто раз отвечало мне сердце: "О нет!
Я так не умею, я так не хочу,
Я честной монетой за все заплачу..."
Когда слишком рано уходят во тьму,
Мы в скорби и гневе твердим "почему?"
А все очень просто -- металл устает,
И рушится мост -- за пролетом пролет...
Стареют не только от прожитых лет --
От горьких ошибок, безжалостных бед.
Как сердце сжимается, сердце болит
От мелких уколов, глубоких обид!
Что сердце! -- порою металл устает,
И рушится мост -- за пролетом пролет...
Пусть часто себе я давала зарок
Быть выше волнений, сильнее тревог.
Сто раз я давала бесстрастья обет,
Сто раз отвечало мне сердце: "О нет!
Я так не умею, я так не хочу,
Я честной монетой за все заплачу..."
Когда слишком рано уходят во тьму,
Мы в скорби и гневе твердим "почему?"
А все очень просто -- металл устает,
И рушится мост -- за пролетом пролет...
Новичкам иногда везет
Они ловят в тени строений
Сплетенные кем-то нити
Новых стихотворений
И еще – за полярным кругом,
Где жизнь как седая чеканка
Кто-то очень добрый и умный
Отдает им последнюю банку
Новичкам иногда везет...
Только это им неизвестно
Мир все время идет вперед
И вчерашней удаче не место
Они ловят в тени строений
Сплетенные кем-то нити
Новых стихотворений
И еще – за полярным кругом,
Где жизнь как седая чеканка
Кто-то очень добрый и умный
Отдает им последнюю банку
Новичкам иногда везет...
Только это им неизвестно
Мир все время идет вперед
И вчерашней удаче не место
Новичку, несомненно, везет.
Глядя в тени чьих-то строений,
Он гадает, куда приведет
Нить придуманных стихотворений.
В Заполярье – всегда зима.
Новичка не пускают к камину.
У порога стоит, сирота,
В ожиданье бесплодном, немилом.
Почему так везет новичку? -
Это, точно, ему неизвестно.
Кто-то добрый и умный сказал:
«Дорогой, ты, увы, здесь не к месту…»
Глядя в тени чьих-то строений,
Он гадает, куда приведет
Нить придуманных стихотворений.
В Заполярье – всегда зима.
Новичка не пускают к камину.
У порога стоит, сирота,
В ожиданье бесплодном, немилом.
Почему так везет новичку? -
Это, точно, ему неизвестно.
Кто-то добрый и умный сказал:
«Дорогой, ты, увы, здесь не к месту…»
По поводу ливийских событий... вспомнилось...
САХАРА
Все пустыни друг другу от века родны,
Но Аравия, Сирия, Гоби -
Это лишь затиханье Сахарской волны,
В сатанинской воспрянувшей злобе.
Плещет Красное море, Персидский залив,
И глубоки снега на Памире,
Но ее океана песчаный разлив
До зеленой доходит Сибири.
Ни в дремучих лесах, ни в просторе морей,
Ты в одной лишь пустыне на свете
Не захочешь людей и не встретишь людей,
А полюбишь лишь солнце да ветер.
Солнце клонит лицо с голубой вышины,
И лицо это девственно-юно,
И, как струи пролитого солнца, ровны
Золотые песчаные дюны.
Всюду башни, дворцы из порфировых скал,
Вкруг фонтаны и пальмы на страже,
Это солнце на глади воздушных зеркал
Пишет кистью лучистой миражи.
Живописец небесный вечерней порой
У подножия скал и растений
На песке, как на гладкой доске золотой,
Расстилает лиловые тени.
И, небесный пловец, лишь подаст оно знак,
Прозвучат гармоничные звоны,
Это лопнет налитый огнем известняк
И рассыплется пылью червленой.
Блещут скалы, темнеют под ними внизу
Древних рек каменистые ложа,
На покрытое волнами море в грозу,
Ты промолвишь, Сахара похожа.
Но вглядись: эта вечная слава песка -
Только горнего отсвет пожара,
С небесами, где легкие спят облака,
Бродят радуги, схожа Сахара.
Буйный ветер в пустыне второй властелин,
Вот он мчится порывами, точно
Средь высоких холмов и широких долин
Дорогой иноходец восточный.
И звенит и поет, поднимаясь, песок,
Он узнал своего господина,
Воздух меркнет, становится солнца зрачок
Как гранатовая сердцевина.
И чудовищных пальм вековые стволы,
Вихри пыли взметнулись и пухнут,
Выгибаясь, качаясь, проходят сквозь мглы,
Тайно веришь - вовеки не рухнут.
Так и будут бродить до скончанья веков,
Каждый час все грозней и грознее,
Головой пропадая среди облаков,
Эти страшные серые змеи.
Но мгновенье... отстанет и дрогнет одна
И осядет песчаная груда,
Это значит - в пути спотыкнулась она
О ревущего в страхе верблюда.
И когда на проясневшей глади равнин
Все полягут, как новые горы,
В Средиземное море уходит хамсин
Кровь дурманить и сеять раздоры.
И стоит караван, и его проводник
Всюду посохом шарит в тревоге,
Где-то около плещет знакомый родник,
Но к нему он не знает дороги.
А в оазисах слышится ржанье коня
И под пальмами веянье нарда,
Хоть редки острова в океане огня,
Точно пятна на шкуре гепарда.
Но здесь часто звучит оглушающий бой,
Блещут копья и веют бурнусы.
Туарегов, что западной правят страной,
На востоке не любят тиббусы.
И пока они бьются за пальмовый лес,
За верблюда иль взоры рабыни,
Их родную Тибести, Мурзук, Гадамес
Заметают пески из пустыни.
Потому что пустынные ветры горды
И не знают преград своеволью.
Рушат стены, сады засыпают, пруды
Отравляют белеющей солью.
И, быть может, немного осталось веков,
Как на мир наш, зеленый и старый,
Дико ринутся хищные стаи песков
Из пылающей юной Сахары.
Средиземное море засыпят они,
И Париж, и Москву, и Афины,
И мы будем в небесные верить огни,
На верблюдах своих бедуины.
И когда наконец корабли марсиан
У земного окажутся шара,
То увидят сплошной золотой океан
И дадут ему имя: Сахара.
(Н. Гумилев)
САХАРА
Все пустыни друг другу от века родны,
Но Аравия, Сирия, Гоби -
Это лишь затиханье Сахарской волны,
В сатанинской воспрянувшей злобе.
Плещет Красное море, Персидский залив,
И глубоки снега на Памире,
Но ее океана песчаный разлив
До зеленой доходит Сибири.
Ни в дремучих лесах, ни в просторе морей,
Ты в одной лишь пустыне на свете
Не захочешь людей и не встретишь людей,
А полюбишь лишь солнце да ветер.
Солнце клонит лицо с голубой вышины,
И лицо это девственно-юно,
И, как струи пролитого солнца, ровны
Золотые песчаные дюны.
Всюду башни, дворцы из порфировых скал,
Вкруг фонтаны и пальмы на страже,
Это солнце на глади воздушных зеркал
Пишет кистью лучистой миражи.
Живописец небесный вечерней порой
У подножия скал и растений
На песке, как на гладкой доске золотой,
Расстилает лиловые тени.
И, небесный пловец, лишь подаст оно знак,
Прозвучат гармоничные звоны,
Это лопнет налитый огнем известняк
И рассыплется пылью червленой.
Блещут скалы, темнеют под ними внизу
Древних рек каменистые ложа,
На покрытое волнами море в грозу,
Ты промолвишь, Сахара похожа.
Но вглядись: эта вечная слава песка -
Только горнего отсвет пожара,
С небесами, где легкие спят облака,
Бродят радуги, схожа Сахара.
Буйный ветер в пустыне второй властелин,
Вот он мчится порывами, точно
Средь высоких холмов и широких долин
Дорогой иноходец восточный.
И звенит и поет, поднимаясь, песок,
Он узнал своего господина,
Воздух меркнет, становится солнца зрачок
Как гранатовая сердцевина.
И чудовищных пальм вековые стволы,
Вихри пыли взметнулись и пухнут,
Выгибаясь, качаясь, проходят сквозь мглы,
Тайно веришь - вовеки не рухнут.
Так и будут бродить до скончанья веков,
Каждый час все грозней и грознее,
Головой пропадая среди облаков,
Эти страшные серые змеи.
Но мгновенье... отстанет и дрогнет одна
И осядет песчаная груда,
Это значит - в пути спотыкнулась она
О ревущего в страхе верблюда.
И когда на проясневшей глади равнин
Все полягут, как новые горы,
В Средиземное море уходит хамсин
Кровь дурманить и сеять раздоры.
И стоит караван, и его проводник
Всюду посохом шарит в тревоге,
Где-то около плещет знакомый родник,
Но к нему он не знает дороги.
А в оазисах слышится ржанье коня
И под пальмами веянье нарда,
Хоть редки острова в океане огня,
Точно пятна на шкуре гепарда.
Но здесь часто звучит оглушающий бой,
Блещут копья и веют бурнусы.
Туарегов, что западной правят страной,
На востоке не любят тиббусы.
И пока они бьются за пальмовый лес,
За верблюда иль взоры рабыни,
Их родную Тибести, Мурзук, Гадамес
Заметают пески из пустыни.
Потому что пустынные ветры горды
И не знают преград своеволью.
Рушат стены, сады засыпают, пруды
Отравляют белеющей солью.
И, быть может, немного осталось веков,
Как на мир наш, зеленый и старый,
Дико ринутся хищные стаи песков
Из пылающей юной Сахары.
Средиземное море засыпят они,
И Париж, и Москву, и Афины,
И мы будем в небесные верить огни,
На верблюдах своих бедуины.
И когда наконец корабли марсиан
У земного окажутся шара,
То увидят сплошной золотой океан
И дадут ему имя: Сахара.
(Н. Гумилев)
Давно известно каждому школьнику — и даже каждой ученой
женщине, если она к науке не глуха,—
Что на свете существует два вида греха.
Первый вид называется Грех Совершения, и грех этот
важный и сложный,
И состоит он в совершении того, чего совершать не положено.
Второй вид греха — полная противоположность первому,
и зовется он Грех Упущения, и грех этот столь же тяжкий,
что передовыми праведниками всех времен — от Билли
Санди до Будды — авторитетно доказано,
И он заключается в несовершении того, что вы делать должны
и обязаны.
Я тоже хотел бы высказать мнение по поводу этих двух видов
греха — сначала по поводу первого, чтоб со вторым не
мешать его,—
А именно: из-за него не стоит терзаться, потому что Грех
Совершения, как бы он ни был греховен, по крайней мере
доставляет удовольствие — иначе кто бы стал совершать
его?
Второй вид греха-Грех Упущения — менее гласный,
Но зато он самый опасный.
Что причиняет истинные страдания?
Невнесенные взносы, неоплаченные счета, неподсчитанные
расходы, ненаписанные письма и пропущенные свидания.
Кроме того, Грех Упущения носит весьма прозаический харак-
тер, до которого мы грешные не очень охочи:
Если вы не делаете того, что следует, для вас не наступают
праздничные дни и тем паче египетские ночи.
Вас не охватывает блаженный экстаз
Всякий раз как вы не платите за свет и за газ;
Вы не хлопаете по спине знакомых в таверне и не кричите:
«Друзья!
Давайте веселиться — не напишем еще по одному письму, и за
все ненаписанные письма плачу я!»
В мире много утех для души и для тела, но
Нас не может осчастливить то, что нами не сделано.
И хоть все мы ожидаем от жизни благ — нам просто вынь да
положь их,—
У нас бывает гораздо больше мороки от несовершенных нами
хороших поступков, чем от совершенных нами нехороших.
Итак, если вы меня спросите, я скажу, что наверное лучше
совсем не грешить, но уж если согрешить доведется без
спроса вам,—
Грешите предпочтительно первым способом.
(с)
женщине, если она к науке не глуха,—
Что на свете существует два вида греха.
Первый вид называется Грех Совершения, и грех этот
важный и сложный,
И состоит он в совершении того, чего совершать не положено.
Второй вид греха — полная противоположность первому,
и зовется он Грех Упущения, и грех этот столь же тяжкий,
что передовыми праведниками всех времен — от Билли
Санди до Будды — авторитетно доказано,
И он заключается в несовершении того, что вы делать должны
и обязаны.
Я тоже хотел бы высказать мнение по поводу этих двух видов
греха — сначала по поводу первого, чтоб со вторым не
мешать его,—
А именно: из-за него не стоит терзаться, потому что Грех
Совершения, как бы он ни был греховен, по крайней мере
доставляет удовольствие — иначе кто бы стал совершать
его?
Второй вид греха-Грех Упущения — менее гласный,
Но зато он самый опасный.
Что причиняет истинные страдания?
Невнесенные взносы, неоплаченные счета, неподсчитанные
расходы, ненаписанные письма и пропущенные свидания.
Кроме того, Грех Упущения носит весьма прозаический харак-
тер, до которого мы грешные не очень охочи:
Если вы не делаете того, что следует, для вас не наступают
праздничные дни и тем паче египетские ночи.
Вас не охватывает блаженный экстаз
Всякий раз как вы не платите за свет и за газ;
Вы не хлопаете по спине знакомых в таверне и не кричите:
«Друзья!
Давайте веселиться — не напишем еще по одному письму, и за
все ненаписанные письма плачу я!»
В мире много утех для души и для тела, но
Нас не может осчастливить то, что нами не сделано.
И хоть все мы ожидаем от жизни благ — нам просто вынь да
положь их,—
У нас бывает гораздо больше мороки от несовершенных нами
хороших поступков, чем от совершенных нами нехороших.
Итак, если вы меня спросите, я скажу, что наверное лучше
совсем не грешить, но уж если согрешить доведется без
спроса вам,—
Грешите предпочтительно первым способом.
(с)
По дороге в инфекционную больницу
под этим океаном голубизны
пестрящим облаками, гонимыми с северо-востока —
холодный ветер. По сторонам дороги —
бесконечные пустые поля
коричневые от сухого бурьяна. Местами
пятна стоячей воды
отдельные высокие деревья
Вдоль всей дороги розовая, красноватая
узловатая, вертикальная, ветвящаяся
живая плоть кустарников и деревьев
с мертвыми коричневыми листьями, а под ними
безлиственные побеги —
безжизненные на вид, бессильные,
ошеломленные приходом весны —
В этот новый мир они вступают нагие,
закоченевшие, не уверенные ни в чем,
кроме того, что вступают в него. Вокруг
все тот же привычный, пронизывающий ветер —
Сегодня трава, завтра
это окажется кудрями дикой моркови
один за другим они обретают определенность
Это ускоряется: форма листа, рисунок
Но пока что оцепенелая торжественность
вступления — хотя глубокая перемена
произошла уже с ними: вцепившись в землю,
пробуют шевелить корнями, начинают пробуждаться.
(с)
под этим океаном голубизны
пестрящим облаками, гонимыми с северо-востока —
холодный ветер. По сторонам дороги —
бесконечные пустые поля
коричневые от сухого бурьяна. Местами
пятна стоячей воды
отдельные высокие деревья
Вдоль всей дороги розовая, красноватая
узловатая, вертикальная, ветвящаяся
живая плоть кустарников и деревьев
с мертвыми коричневыми листьями, а под ними
безлиственные побеги —
безжизненные на вид, бессильные,
ошеломленные приходом весны —
В этот новый мир они вступают нагие,
закоченевшие, не уверенные ни в чем,
кроме того, что вступают в него. Вокруг
все тот же привычный, пронизывающий ветер —
Сегодня трава, завтра
это окажется кудрями дикой моркови
один за другим они обретают определенность
Это ускоряется: форма листа, рисунок
Но пока что оцепенелая торжественность
вступления — хотя глубокая перемена
произошла уже с ними: вцепившись в землю,
пробуют шевелить корнями, начинают пробуждаться.
(с)
Мужчины за сорок
Закрывают без звука
Двери в комнаты,
Куда им уже не вернуться.
И на лестничной площадке,
Замерев, ощущают,
Словно палуба уходит из-под ног,
Покачнувшись.
В глубине зеркала
Они находят лицо мальчишки,
Примеряющего отцовский галстук,
Когда никого нет дома, -
И лицо своего отца
В таинственной мыльной пене.
Они сами уже больше отцы, чем дети.
Что-то пронизывает вдруг - что-то такое
Вроде звона кузнечиков
В сумерках похолодевших
Там, в кустах за их домом,
Приобретенным в рассрочку.
(с)
Закрывают без звука
Двери в комнаты,
Куда им уже не вернуться.
И на лестничной площадке,
Замерев, ощущают,
Словно палуба уходит из-под ног,
Покачнувшись.
В глубине зеркала
Они находят лицо мальчишки,
Примеряющего отцовский галстук,
Когда никого нет дома, -
И лицо своего отца
В таинственной мыльной пене.
Они сами уже больше отцы, чем дети.
Что-то пронизывает вдруг - что-то такое
Вроде звона кузнечиков
В сумерках похолодевших
Там, в кустах за их домом,
Приобретенным в рассрочку.
(с)
На бледно-голубой эмали,
Какая мыслима в апреле,
Березы ветки поднимали
И незаметно вечерели.
Узор отточенный и мелкий,
Застыла тоненькая сетка,
Как на фарфоровой тарелке
Рисунок вычерченный метко,
Когда его художник милый
Выводит на стеклянной тверди,
В сознании минутной силы,
В забвении печальной смерти.
©
Какая мыслима в апреле,
Березы ветки поднимали
И незаметно вечерели.
Узор отточенный и мелкий,
Застыла тоненькая сетка,
Как на фарфоровой тарелке
Рисунок вычерченный метко,
Когда его художник милый
Выводит на стеклянной тверди,
В сознании минутной силы,
В забвении печальной смерти.
©
Как кровь уходит из синей вены,
Ушла из плена зловонных труб
Вода живая с кипящей пеной,
И город плачет - угрюм и скуп.
Легка, подвижна, к истокам темным,
К лугам поемным, к седым лесам,
Течет и плещет, светло бездомна,
Сродни и солнцу и небесам.
Сверкает лентой, струей искрится,
И путь все длится, и мир звенит,
Взлетает птицей, прыгнет, как львица,
Ревет в порогах, в болотах - спит.
Поют ей песни и пьют скитальцы,
Но тщетно «сжалься» иссохших губ,
И тщетно город вздымает пальцы,
Сухие пальцы фабричных труб.
(с)
Ушла из плена зловонных труб
Вода живая с кипящей пеной,
И город плачет - угрюм и скуп.
Легка, подвижна, к истокам темным,
К лугам поемным, к седым лесам,
Течет и плещет, светло бездомна,
Сродни и солнцу и небесам.
Сверкает лентой, струей искрится,
И путь все длится, и мир звенит,
Взлетает птицей, прыгнет, как львица,
Ревет в порогах, в болотах - спит.
Поют ей песни и пьют скитальцы,
Но тщетно «сжалься» иссохших губ,
И тщетно город вздымает пальцы,
Сухие пальцы фабричных труб.
(с)
Редеет облаков летучая гряда.
Звезда печальная, вечерняя звезда!
Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и черных скал вершины.
Люблю твой слабый свет в небесной вышине;
Он думы разбудил, уснувшие во мне...
Красивый закат сегодня)) Почти такой
Звезда печальная, вечерняя звезда!
Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и черных скал вершины.
Люблю твой слабый свет в небесной вышине;
Он думы разбудил, уснувшие во мне...
Красивый закат сегодня)) Почти такой
Сначала в бездну свалился стул,
потом - упала кровать,
потом - мой стол. Я его столкнул
сам. Не хочу скрывать.
Потом - учебник "Родная речь",
фото, где вся моя семья.
Потом четыре стены и печь.
Остались пальто и я.
Прощай, дорогая. Сними кольцо,
выпиши вестник мод.
И можешь плюнуть тому в лицо,
кто место мое займет.
И. Бродский
потом - упала кровать,
потом - мой стол. Я его столкнул
сам. Не хочу скрывать.
Потом - учебник "Родная речь",
фото, где вся моя семья.
Потом четыре стены и печь.
Остались пальто и я.
Прощай, дорогая. Сними кольцо,
выпиши вестник мод.
И можешь плюнуть тому в лицо,
кто место мое займет.
И. Бродский
И можешь плюнуть тому в лицо,Сгрёб в кучу всё и стол, и стул
кто место мое займет.
Букварь забросил в ту же яму
С краю бездны тут же я уснул
Как будто посланный к Хайяму
Прощай, теперь ты не моя
С тобой не связаны кольцом
Во сне по телу капля пота, как змея
Лежу один с оплёванным лицом!
Что-то как-то подозрительно долго размышляла, куда тиснуть: в винилово, или сюда. Решилась-таки - сюда все же, не в винилово
когда я вернусь
Барагозник, ау!!!
когда я вернусь
Барагозник, ау!!!
"Марш оловянных солдатиков
Эй, солдат, смелее в путь-дорожку!
Путь-дорожка огибает мир.
Все мы дети Оловянной Ложки,
и ведет нас Юный Командир.
Гремят наши пушки,
штыки блестят!
Хорошая игрушка,
дешевая игрушка —
коробочка солдат.
Командир моложе всех в квартире,
но храбрей не сыщешь молодца!
При таком хорошем командире
рады мы сражаться до конца.
Гремят наши пушки,
штыки блестят!
Отличная игрушка,
любимая игрушка —
коробочка солдат.
Всех врагов мы сломим понемножку,
все углы мы к вечеру займем,
и тогда об Оловянной Ложке
и о Командире мы споем.
Гремят наши пушки,
штыки блестят!
Первейшая игрушка,
храбрейшая игрушка —
коробочка солдат! "
Ольга Бергольц
Эй, солдат, смелее в путь-дорожку!
Путь-дорожка огибает мир.
Все мы дети Оловянной Ложки,
и ведет нас Юный Командир.
Гремят наши пушки,
штыки блестят!
Хорошая игрушка,
дешевая игрушка —
коробочка солдат.
Командир моложе всех в квартире,
но храбрей не сыщешь молодца!
При таком хорошем командире
рады мы сражаться до конца.
Гремят наши пушки,
штыки блестят!
Отличная игрушка,
любимая игрушка —
коробочка солдат.
Всех врагов мы сломим понемножку,
все углы мы к вечеру займем,
и тогда об Оловянной Ложке
и о Командире мы споем.
Гремят наши пушки,
штыки блестят!
Первейшая игрушка,
храбрейшая игрушка —
коробочка солдат! "
Ольга Бергольц
Скоро День победы...
Николай Панченко
* * *
Я не умру — нет смерти мне,
пока не полюблю.
Я губы красные во сне,
как бабочек, ловлю.
Пусть днем — атаки и броски,
над головой гроза.
Не пули—
острые соски
мне выстрелят в глаза.
И лишь тогда
рази, беда,
топи меня, вода!
Пусть сгинет свет.
Пусть сгинет след.
Пусть будет все — тогда...
1942
Николай Панченко
* * *
Я не умру — нет смерти мне,
пока не полюблю.
Я губы красные во сне,
как бабочек, ловлю.
Пусть днем — атаки и броски,
над головой гроза.
Не пули—
острые соски
мне выстрелят в глаза.
И лишь тогда
рази, беда,
топи меня, вода!
Пусть сгинет свет.
Пусть сгинет след.
Пусть будет все — тогда...
1942
презумпция
хикки
Решила апнуть.
Беспокойные тучи сочатся зарею —
утро? вечер? Бесцельно кружат в отдаленье
крылья сумрачных мельниц за дымкой сырою,
на унылом ветру расплываясь, как тени.
Полупрозрачны и безмятежны долины,
и туманны отары на склонах белесых.
Грубо выведен чернью на кромке карминной,
мирно дремлет пастух, опираясь на посох.
Бурый камень селений; погост на взгорье —
и ни ветки зеленой, ни розы, ни птицы!
Трудно брезжит рассвет в нелюдимом просторе,
где на брошенной пашне бурьян золотится.
(Х.Р. Хименес)
Беспокойные тучи сочатся зарею —
утро? вечер? Бесцельно кружат в отдаленье
крылья сумрачных мельниц за дымкой сырою,
на унылом ветру расплываясь, как тени.
Полупрозрачны и безмятежны долины,
и туманны отары на склонах белесых.
Грубо выведен чернью на кромке карминной,
мирно дремлет пастух, опираясь на посох.
Бурый камень селений; погост на взгорье —
и ни ветки зеленой, ни розы, ни птицы!
Трудно брезжит рассвет в нелюдимом просторе,
где на брошенной пашне бурьян золотится.
(Х.Р. Хименес)
презумпция
хикки
21 марта - Всемирный день поэзии.
Еще весны душистой нега
К нам не успела низойти,
Еще овраги полны снега,
Еще зарей гремит телега
На замороженном пути.
Едва лишь в полдень солнце греет,
Краснеет липа в высоте,
Сквозя, березник чуть желтеет,
И соловей еще не смеет
Запеть в смородинном кусте.
Но возрожденья весть живая
Уж есть в пролетных журавлях,
И, их глазами провожая,
Стоит красавица степная
С румянцем сизым на щеках.
А. Фет
Еще весны душистой нега
К нам не успела низойти,
Еще овраги полны снега,
Еще зарей гремит телега
На замороженном пути.
Едва лишь в полдень солнце греет,
Краснеет липа в высоте,
Сквозя, березник чуть желтеет,
И соловей еще не смеет
Запеть в смородинном кусте.
Но возрожденья весть живая
Уж есть в пролетных журавлях,
И, их глазами провожая,
Стоит красавица степная
С румянцем сизым на щеках.
А. Фет
"Имяреку, тебе, -- потому что не станет за труд
из-под камня тебя раздобыть, -- от меня, анонима,
как по тем же делам: потому что и с камня сотрут,
так и в силу того, что я сверху и, камня помимо,
чересчур далеко, чтоб тебе различать голоса --
на эзоповой фене в отечестве белых головок,
где наощупь и слух наколол ты свои полюса
в мокром космосе злых корольков и визгливых сиповок;
имяреку, тебе, сыну вдовой кондукторши от
то ли Духа Святого, то ль поднятой пыли дворовой,
похитителю книг, сочинителю лучшей из од
на паденье А. С. в кружева и к ногам Гончаровой,
слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,
обожателю Энгра, трамвайных звонков, асфоделей,
белозубой змее в колоннаде жандармской кирзы,
одинокому сердцу и телу бессчетных постелей --
да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,
в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,
понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,
и замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.
Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто.
Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,
вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,
чьи застежки одни и спасали тебя от распада.
Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,
тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.
Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
с берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно."
И. Бродский
из-под камня тебя раздобыть, -- от меня, анонима,
как по тем же делам: потому что и с камня сотрут,
так и в силу того, что я сверху и, камня помимо,
чересчур далеко, чтоб тебе различать голоса --
на эзоповой фене в отечестве белых головок,
где наощупь и слух наколол ты свои полюса
в мокром космосе злых корольков и визгливых сиповок;
имяреку, тебе, сыну вдовой кондукторши от
то ли Духа Святого, то ль поднятой пыли дворовой,
похитителю книг, сочинителю лучшей из од
на паденье А. С. в кружева и к ногам Гончаровой,
слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,
обожателю Энгра, трамвайных звонков, асфоделей,
белозубой змее в колоннаде жандармской кирзы,
одинокому сердцу и телу бессчетных постелей --
да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,
в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,
понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,
и замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.
Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто.
Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,
вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,
чьи застежки одни и спасали тебя от распада.
Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,
тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.
Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
с берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно."
И. Бродский
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому ещё ты нужен,
Кому теперь в друзья ты попадёшь?
Воротишься, купи себе на ужин
Какого-нибудь сладкого вина,
Смотри в окно и думай понемногу:
Во всём твоя, одна твоя вина,
И хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
Как хорошо, что ты никем не связан,
Как хорошо, что до смерти любить
Тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
Ничья рука тебя не провожала,
Как хорошо на свете одному
Идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
Поймать себя в словах неоткровенных
И вдруг понять, как медленно душа
Заботится о новых переменах.
Иосиф Бродский
Гляди вокруг, кому ещё ты нужен,
Кому теперь в друзья ты попадёшь?
Воротишься, купи себе на ужин
Какого-нибудь сладкого вина,
Смотри в окно и думай понемногу:
Во всём твоя, одна твоя вина,
И хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
Как хорошо, что ты никем не связан,
Как хорошо, что до смерти любить
Тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
Ничья рука тебя не провожала,
Как хорошо на свете одному
Идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
Поймать себя в словах неоткровенных
И вдруг понять, как медленно душа
Заботится о новых переменах.
Иосиф Бродский
Ne budu ni kem
old hamster
Из его же
"Только пепел знает, что значит сгореть дотла.
Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед:
не все уносимо ветром, не все метла,
широко забирая по двору, подберет.
Мы останемся смятым окурком, плевком, в тени
под скамьей, куда угол проникнуть лучу не даст.
И слежимся в обнимку с грязью, считая дни,
в перегной, в осадок, в культурный пласт.
Замаравши совок, археолог разинет пасть
отрыгнуть; но его открытие прогремит
на весь мир, как зарытая в землю страсть,
как обратная версия пирамид.
"Падаль!" выдохнет он, обхватив живот,
но окажется дальше от нас, чем земля от птиц,
потому что падаль - свобода от клеток, свобода от
целого: апофеоз частиц."
"Только пепел знает, что значит сгореть дотла.
Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед:
не все уносимо ветром, не все метла,
широко забирая по двору, подберет.
Мы останемся смятым окурком, плевком, в тени
под скамьей, куда угол проникнуть лучу не даст.
И слежимся в обнимку с грязью, считая дни,
в перегной, в осадок, в культурный пласт.
Замаравши совок, археолог разинет пасть
отрыгнуть; но его открытие прогремит
на весь мир, как зарытая в землю страсть,
как обратная версия пирамид.
"Падаль!" выдохнет он, обхватив живот,
но окажется дальше от нас, чем земля от птиц,
потому что падаль - свобода от клеток, свобода от
целого: апофеоз частиц."
Радость моя, саблезубая бабочка Ева!
Кофе остыл. Отравись, я тебя подожду.
Было темно от любви и от долгого гнева.
Было тепло – как, наверное, будет в аду.
Трещины губ твоих, будто плывущие сети,
манят погибших романтиков бездной беды.
Имя твое – как проклятье. Никто не ответит,
что разглядел в твоей смерти надежды следы.
Лица твои – то ли Вяземской, то ль Воронцовой –
яркой наложены маской в оскал дьяволиц.
Выпей вот это – из чаши с потеком пунцовым,
выпей и руку лизни мне, как комнатный шпиц.
Радость моя, меланхолии бледная Эльза,
ты ли увянешь на сломанной спице цветка…
Смотрит на землю Господь микроскопами Цейсса
и не находит живых, не находит пока.
Горы Святые – губернии Псковской Саяны,
первые камни ступеней, ведущих во тьму.
Ангел жасминовый мой с молоточком стеклянным,
хрупко и больно… И верю, что мне одному.
Строки и пепел и бунт. В Петербурге холера.
Муза безумия спит у скитальца в ногах.
Кофе остыл. Поцелуй тебе, сладкая стерва,
как целовал Магдалину влюбленный Аллах.
Ночь пережить, только ночь! Я найду твои лапы,
мягкие лапы в стилетах кошачьих когтей.
Кофе остыл. Я сломал над ним горлышки ампул –
капля за каплей – Настасья. Как саван постель.
Радость моя, бессарабская девка Мария,
будет темно от любви – как бывает в аду.
Будет танцмейстер Иогель шептать твое имя,
словно проклятие. Пей. Я тебя подожду.
(Андрей Ханжин , 2007)
Кофе остыл. Отравись, я тебя подожду.
Было темно от любви и от долгого гнева.
Было тепло – как, наверное, будет в аду.
Трещины губ твоих, будто плывущие сети,
манят погибших романтиков бездной беды.
Имя твое – как проклятье. Никто не ответит,
что разглядел в твоей смерти надежды следы.
Лица твои – то ли Вяземской, то ль Воронцовой –
яркой наложены маской в оскал дьяволиц.
Выпей вот это – из чаши с потеком пунцовым,
выпей и руку лизни мне, как комнатный шпиц.
Радость моя, меланхолии бледная Эльза,
ты ли увянешь на сломанной спице цветка…
Смотрит на землю Господь микроскопами Цейсса
и не находит живых, не находит пока.
Горы Святые – губернии Псковской Саяны,
первые камни ступеней, ведущих во тьму.
Ангел жасминовый мой с молоточком стеклянным,
хрупко и больно… И верю, что мне одному.
Строки и пепел и бунт. В Петербурге холера.
Муза безумия спит у скитальца в ногах.
Кофе остыл. Поцелуй тебе, сладкая стерва,
как целовал Магдалину влюбленный Аллах.
Ночь пережить, только ночь! Я найду твои лапы,
мягкие лапы в стилетах кошачьих когтей.
Кофе остыл. Я сломал над ним горлышки ампул –
капля за каплей – Настасья. Как саван постель.
Радость моя, бессарабская девка Мария,
будет темно от любви – как бывает в аду.
Будет танцмейстер Иогель шептать твое имя,
словно проклятие. Пей. Я тебя подожду.
(Андрей Ханжин , 2007)
вообще никакой более-менее внятной информации..
а вы чего здесь...? Шедеврав хочете ? )))
А вот сразу же из памяти, о любви !
Лаборантка Иванова
Нежно смотрит на микроба.
Точно также в микроскоп
На неё глядит миҡроб.
©
А вот сразу же из памяти, о любви !
Лаборантка Иванова
Нежно смотрит на микроба.
Точно также в микроскоп
На неё глядит миҡроб.
©
Актуально, как никогда
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому ещё ты нужен,
Кому теперь в друзья ты попадёшь?
Воротишься, купи себе на ужин
Какого-нибудь сладкого вина,
Смотри в окно и думай понемногу:
Во всём твоя, одна твоя вина,
И хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
Как хорошо, что ты никем не связан,
Как хорошо, что до смерти любить
Тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
Ничья рука тебя не провожала,
Как хорошо на свете одному
Идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
Поймать себя в словах неоткровенных
И вдруг понять, как медленно душа
Заботится о новых переменах.
Иосиф Бродский
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому ещё ты нужен,
Кому теперь в друзья ты попадёшь?
Воротишься, купи себе на ужин
Какого-нибудь сладкого вина,
Смотри в окно и думай понемногу:
Во всём твоя, одна твоя вина,
И хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
Как хорошо, что ты никем не связан,
Как хорошо, что до смерти любить
Тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
Ничья рука тебя не провожала,
Как хорошо на свете одному
Идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
Поймать себя в словах неоткровенных
И вдруг понять, как медленно душа
Заботится о новых переменах.
Иосиф Бродский
Про... теряла где-то ностальгию по родине?
Такая знакомая фамилия, но, кажется, первый раз его читаю.
Такой обильно ассоциативный, на мой вкус, прямо на грани.
Такой обильно ассоциативный, на мой вкус, прямо на грани.
Мне сестра прислала незвестную цитату, типа понравилось.. Я была впечатлена. Выкопала и читаю, всё, что получилось найти. Удивительный автор. На самом деле у меня много слов восхищения к нему.
______Однажды люди спросили ужасного Шиву, можно ли им курить божественную траву гянджу? Шива ответил им, что нельзя.
Тогда люди спросили Шиву, почему же сам он постоянно курит божественную траву гянжу, но при этом запрещает курить другим?
Шива подвинул к себе кальян, вложил в него крапаль размером в солнечную систему, подпалил крапаль хвостом кометы Галлея, затянулся и ответил сквозь дым: «Когда я курю страшную траву гянжу, то каждый мой вдох- это новый стих Махабхараты, а каждый выдох- полная глава Упанишад!
Когда же смертные человеки закуривают страшную траву гянджу, то каждая затяжка у них- это поиски несуществующего смысла, а каждый выдох- разочарование и опустошение».
Так ответил Шива вопрошающим, потому что всякому, спрашивающему разрешения, нужно непременно отказывать. Нельзя доверять сомневающемуся. Сомневающийся слаб.
Сильный же никогда, никогда не станет спрашивать о том, что ему можно и что ему нельзя, тем более спрашивать у Божества! Ибо постоянно поклонение и вопрошениеи есть самое худшее безверие.
И еще напутствовал Шива неразумных, чтобы не курили траву знаний гянджу, а глотали всякий раз, по поводу и без повода, дикую огненную воду- напиток, избавляющий человека от каких бы то нибыло вопросов. Чтоб не знали люди тайн.
Не любил Шива, когда в нирване многолюдно и накурено. (с)
______Однажды люди спросили ужасного Шиву, можно ли им курить божественную траву гянджу? Шива ответил им, что нельзя.
Тогда люди спросили Шиву, почему же сам он постоянно курит божественную траву гянжу, но при этом запрещает курить другим?
Шива подвинул к себе кальян, вложил в него крапаль размером в солнечную систему, подпалил крапаль хвостом кометы Галлея, затянулся и ответил сквозь дым: «Когда я курю страшную траву гянжу, то каждый мой вдох- это новый стих Махабхараты, а каждый выдох- полная глава Упанишад!
Когда же смертные человеки закуривают страшную траву гянджу, то каждая затяжка у них- это поиски несуществующего смысла, а каждый выдох- разочарование и опустошение».
Так ответил Шива вопрошающим, потому что всякому, спрашивающему разрешения, нужно непременно отказывать. Нельзя доверять сомневающемуся. Сомневающийся слаб.
Сильный же никогда, никогда не станет спрашивать о том, что ему можно и что ему нельзя, тем более спрашивать у Божества! Ибо постоянно поклонение и вопрошениеи есть самое худшее безверие.
И еще напутствовал Шива неразумных, чтобы не курили траву знаний гянджу, а глотали всякий раз, по поводу и без повода, дикую огненную воду- напиток, избавляющий человека от каких бы то нибыло вопросов. Чтоб не знали люди тайн.
Не любил Шива, когда в нирване многолюдно и накурено. (с)
Читал ещё "23 комнаты" того же автора. Качество текста и достоверность матерьяла доставляют, конечно.
Но очевидно талантливое это творчество - оно ж наверняка собирательное. Ну, не Варлам Шаламов.
Другое. Ну или не знаю.
Но очевидно талантливое это творчество - оно ж наверняка собирательное. Ну, не Варлам Шаламов.
Другое. Ну или не знаю.
Текст интересный, этакая стилизация "Кости и плоть дзен":))
хорошая такая экстрактность.. как отлично заваренный чай или кофе)
Почитала Ханжина и поняла, как скучаю по филологии. Вспомнила, какое удовольствие во всем этом разбираться и препарировать сразу после полученного экстаза. :))
это как хирург над симпатичной пациенткой в разгар процесса в операционной.. получается - прямая трансляция из подлинного внутреннего мира красивой женщины
*Боже, что я мету*
*Боже, что я мету*
это грубо, и качество этой меткости.. ну как коровьей лепёшкой в круг мишени) я уже покаялась))
Тю, нашла в чем каяться! У меня вообще первый круг ассоциаций был с маньяками - а-ля Парфюмер. 
...............
По улице моей который год
звучат шаги - мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.
Запущены моих друзей дела,
нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.
Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.
Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.
Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.
Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и - мудрая - я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.
И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.
И вот тогда - из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова. (с)
По улице моей который год
звучат шаги - мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.
Запущены моих друзей дела,
нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.
Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.
Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.
Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.
Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и - мудрая - я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.
И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.
И вот тогда - из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова. (с)
на пп
Странным образом меня стихи бесят, терпеть не могу...
Странным образом меня стихи бесят, терпеть не могу...
Где то рядом с экстазом бродят маньяки... Интересненько.
ТОП 5
1
2
3
4