По-читательское 2
555750
547
Таша
как отчаянно страшно(Таша, вновь перечитываю твой топик, созрел умом до почитательского
Fox-cub
Рада видеть тебя здесь. ))

У каждого своя система.
Моя такая:
Встаю, плечом втыкаюсь в стену,
Потом толкаю.

Стена не кажется мне хрупкой,
Всё камни, камни.
Я сам не то чтоб очень крупный,
Не великаний.

Ни света сквозь неё, ни ветра,
Раствор цемента,
Но всё-таки по миллиметру,
Полмиллиметра.

Чтоб, может, через лет так триста
А может, тыщу,
Почуять дым, увидеть пристань,
Прибой услышать.

Там стрекоза ведёт охоту
За мошкарою.
Там, кажется, сирень у входа,
Я сам открою.

Там солнца розового мячик
Почти садится.
Никто не плачет, это просто
Не пригодится.

Там хорошо обняться с теми,
О ком тоскую.
У каждого своя система.
Нашёл такую. ©
Таша
Нил Гейман ДЕНЬ, КОГДА ПРИЗЕМЛИЛИСЬ ЛЕТАЮЩИЕ ТАРЕЛКИ


The Day the Saucers Came
Перевод. Н. Эристави
2007



В тот день приземлились летающие тарелки. Сотни –
и все золотые.
Они беззвучно спускались с небес, подобно снежинкам
огромным.
Они спускались – и все, без изъятья, земляне
Стояли. Глядели.
Пересыхали рты, зрела надежда понять –
Что там внутри?
Будет ли завтра у нас? Никто об этом не знал.
Но ты не заметил. А все – почему?


Потому что в тот день, когда приземлились
Летающие тарелки,
Как то ни странно звучит, разверзлись могилы –
И мертвецы восстали.
Зомби когтями взрывали мягкую почву
Иль возносились из древних могил – гниющая плоть
и глаза пустые.
Неодолимые, шли они нам – живущим! – навстречу,
И мы смертным криком кричали и, словно крысы, бежали.
Но ты не заметил. А все – почему?


Показать спойлер
Потому что тот день, когда приземлились
Летающие тарелки.
И могилы покинули зомби, стал днем Рагнарёка.
По всем голубым экранам планеты крутились
Корабль из ногтей мертвецов. Великий змей,
Да Фенрир-волк.
Огромные – их не поймаешь в кадр
И разумом не охватишь.
А репортаж все длился, – и скоро в прямом эфире
И с золотой Вальгаллы рать Аса-Тора сошла, –
Но ты не заметил. А все – почему?


Потому что в день тарелок летающих, зомби и битвы богов
Открылись Врата Преисподней,
И каждый из нас был окружен сонмом
Демонов, эльфов, джиннов, ифритов,
Что предлагали нам вечную жизнь и исполненье желаний,
И чар своих силу, и неземную мудрость,
И вечную дружбу свою.
и горы алмазов и злата, –
Меж тем же Гог и Магог в наши земли вторгались,
А с ними – пчелы-убийцы. А ты что делал?
Ты этого не заметил. И все – почему?


Да потому что в день, когда приземлились тарелки,
В день Рагнарёка, зомби и джиннов,
В день жарких ветров и метелей холодных,
В день, когда все города хрустально-прозрачными стали,
Когда завяли цветы, и рассосался пластик,
Когда компьютеры нам объявили войну
И мониторы нас объявили рабами,
В день, когда пьяные ангелы вышли, шатаясь, из баров,
В день, когда звери заговорили на ассирийском наречье,
А мы поняли речь их,
В день Снежных людей и плащей-невидимок,
В день, когда нас спасали Машины времени,
В день эльфов –

Ты ни черта не заметил. А все – потому.
Что весь этот день ты сидел, запершись.
Заняться ничем не мог – листал бессмысленно книги,
А сам все смотрел да смотрел
В сторону телефона
И ждал,
Чтоб я тебе позвонила!
Показать спойлер
Таша
Мы всё время в глухой обороне, мы вооружены до зубов.
Оттого нам друг другу не стать ни понятней, ни ближе.
Я хочу, чтобы всё, что я делаю, превращалось в любовь.
А иначе я смысла не вижу…

© Елена Касьян
Таша
14.07.19 :роза: :роза:

Смотри, как перевозят снег
В небесной лодке.
Какой короткий выпал век,
Какой короткий.
Чего искала, кем была,
О чём мечтала?..
А снег осыплется с весла —
И нас не стало.

Не стало неба и земли,
Ни крыш, ни улиц,
Как будто взрослые ушли
И не вернулись,
Как будто смотришь из окна
И ждёшь ответа…
Лишь лодка белая видна
Над белым светом.

Очнёшься в городе пустом —
Туман и слякоть.
Уже не вспомнить ни о ком
И не заплакать.
Как скоротечен человек —
И сам не знает.
Качнётся лодка, ляжет снег,
И полегчает…
© Елена Касьян
Показать спойлер

Показать спойлер
Таша
ничего не значит

Так утром собираешь тело и лечишь,
ставишь чайник, заглатываешь таблетку,
а на дворе трава и ни одной встречи,
и дерево, а на нём ни одной ветки,
ему не уйти и не защититься, оно молча давно подчинилось людям,
на нём не живёт ни одной птицы, его почему-то никто не любит,
а оно-то думало!.. а оно-то думало!.. а оно хотело бы жить иначе!..
Доброе утро, доброе утро,
никто не плачет, никто не плачет.

Это нам, видимо, показалось, а как на деле – какая разница?
Но если ты не уверен в реальности, она укусит тебя за палец,
завалится на тебя простуженно, взорвётся рядом с тобой петардою,
впрочем, всё могло быть и хуже
(куда уж хуже, хуже не надо)

Вчера шла с работы, увидела многое,
но многих не видела,
шла, не здороваясь,
Красную Шапочку съели волки – вчера, а сегодня она, как новая,
и напевает что-то и скачет – но стало понятно, по крайней мере,
что не умирают Красные Шапочки
и что не бывают сытыми звери –
такой вот вечный закон диалектики,
и мы принимаем его, по сути…
У дерева вырастут новые ветки,
но только прежним оно не будет.

© Мария Махова. 28.10.2012
Таша
Память коварна, время линейно, короток век.
Разве мы знали, что обещания будут пусты.
Всё, что казалось долгим и прочным, тает, как снег.
Только не сердце, только не сердце, только не ты.

Давние ссоры, прежние страхи – колотый лёд.
Прошлое держит, прошлое виснет на волоске.
Не угадаешь, что оно завтра у нас отберёт –
Детские тайны, взрослые смыслы, свет вдалеке.

Будет казаться, что между нами пропасть легла.
Будет казаться – не докричаться, как ни зови.
Но уместилось в маленьком сердце столько тепла,
Столько печали, столько надежды, столько любви.

Будет казаться – не во что верить, некуда жить.
Птицы застыли, как многоточья, между столбов.
Всё обойдётся, я обещаю, только дыши.
Лечит не время, как оказалось, лечит любовь.

© Елена Касьян
Таша
В нашем городе есть странная, но милая моему сердцу семья: муж, жена, дочка их по имени Зая, всегда, как Луи Армстронг, с трубой, три гуся и карп. Еще собачки какие-то к ним прибились… Ну, тоже живут. Кормятся там. И много у них всего и всех…
Показать спойлер
Надо уточнить с самого начала насчёт девочки Заи. У нас маленький город, и мода на что-нибудь особенное приходит внезапно как холера в лучшие её годы и захватывает, заражает, инфицирует всех. Мода на собак-далматинцев, мода на имя Анастасия для девочек и Марианна для лошадей и коров, мода на кованые ворота, чтобы выше, чем у соседей, мода на искусственные заячьи ресницы (это тренд! тренд!), мода на бутылочку с водой из Иордана на лобовом стекле автомобиля, мода на хищный сверкающий стразиками маникюр (тренд! это тренд!), мода на букеты, котиков и церковные открыточки в фейсбуке (а то же самое в «одноклассники» – это отстой, фу!), а сегодня у нас модно играть на духовых. Именно, чтобы девочка играла. Если трубач девушка, её здесь называют «трубичка» и это очень модно. Чтобы дома – дочка и чтобы она была трубичка. Это тренд! Тренд! Вообще-то трубичка Зая мечтала играть на саксофоне, но саксофон дорогой, решили, что пока она будет учиться играть на трубе. Трубу дали в музыкальной школе на время учебы. Девочке нравится. Соседям не очень. Домашние привыкли. Правда, труба в этой истории вообще никакой роли не играет. Просто, чтобы вы знали, что за семья и где у неё, у семьи – точки соприкосновения с прекрасным, с природой и друг с другом.

С прекрасным – трубичка Зая, с природой – гуси и карп, друг с другом – теплая любовь и забота друг о друге и обо всех и обо всём.

Ну вот. Сначала было так: муж, жена, Зая с трубой, те самые какие-то собачки и два гуся, один белый, другой… белый тоже, пара супружеская. Потом гуси высидели себе карпа. А нет, стоп, это я путаю. Гуси высидели себе гусёнка. Тоже белого. Но это не важно.

А теперь карп. Он – нет! не подумайте! – он вообще появился в семье случайно – его кто-то из друзей принёс в газете. В подарок к ужину. Но ужин был уже готов. Решили не усложнять. Опустили карпа в таз с водой. Временно. До следующего ужина. Карп зеркальный полежал на дне таза, сверкнул своим зеркальным боком, заводил плавниками, очнулся, размял хвост и жабры, пошлёпал губами и давай наворачивать круги в тазу. Гуси подошли. С гусенком. Типа, гуляли себе и вдруг какое-то там плеск и сверканье в тазу, а ну-ка, ну-ка, что там такое? Собрались вокруг таза втроём – о, так это ж красиво! – и расселись смотреть на гонки сверкающего карпа в тазу. Смотрели как в телевизор, переглядывались, мол, карп-то наш мало, что красивый, так и неглупого десятка рыба. И спортивный такой, гляди. И гоготали, мол, давай-давай! Га-га-гони!

Да, вот еще что… Надо уточнить. Видите ли… наверное, вам трудно будет это понять… Гуси в этой семье, они… как бы это правильней объяснить… они были не для еды. Так просто, для красоты были гуси. Ну и дружить. А вот для еды изначально предназначался зеркальный карп из газеты. Ну его ж для этого принесли. Не? Я ж говорила. Он, карп, вообще об этом не знал, что как говорится, век его измерен и его должны вот-вот съесть. Он беспечно плескался в тазу, развлекал гусей, отражал небо и солнце своими зеркальными боками и не ждал от жизни плохого. А хозяева, мол, ну… как…, ну что…, наверное, завтра, да? На обед запечём карпа, да? да?.. И прячут глаза друг от друга и от Заи с трубой. И от гусей. Утром делают вид, что ой, забыли. Едят всё молодое, летнее, салаты, картошку, овощи с огорода разные…Ну и ходят на рынок, рыбу, правда, уже разделанную, опять же покупают, моют, запекают. А своему карпу только воду меняют в тазу и корм сыплют. Даже витамины рыбьи кто-то из своих купил. Не признаётся никто. Может, вообще гуси ходили в ветаптеку, мол, дайте нашей рыбе витамины…

Ну вот… И нет-нет, да и опять начинают разговор. Мол, так что, поджарим его? К ужину? Ну что он там в тазу… Для чего он там… Да надо бы. Но давайте не сегодня… Потом когда-нибудь… А то как-то, знаете, неловко: солнце, лето, цветы, крикливые гуси, один белый, другой белый, три весёлых гуся… Зая на трубе играет красивую мелодию, не знаем, как называется, но очень звучное. Там значит такое: тири-тири-тара-рам!там! пока только отрывок, но здорово же!.. И этот искристый радостный зеркальный карп в тазу плавает под музыку ти-ри ти-ри, ти-ри рам! там! И вообще, давайте глянем правде в глаза, как его чистить и жарить, если гуси и карп, и хозяева уже стали практически своими, можно сказать, кумовьями, семьёй. Еще только не выпивают вместе. А так – компания сплоченных друзей. Грамотная Зая, седьмой класс окончила с одной девяткой, остальные десятки, сказала, что они все – карп, гуси, папа с мамой, она с трубой – не пищевая цепочка, как в учебниках пишут, а что они – одна экосистема. Нельзя вмешиваться. Потому что они все – единый мир.
Показать спойлер

Короче. Посовещались хозяева однажды, стоя у таза с карпом, признались друг другу, что нож не поднимется на этого весёлого сияющего парня, тем более, одна экосистема, как сказала Зая с трубой, понаблюдали умилённо за рыбой, сложив руки под грудью… А тот как чувствовал, вообще устроил показательное выступление в тазу. И так плавал, и эдак. И фур-р-ркал, и хвостом шлёпал, ну чисто дельфин в кино! Ну и отнесли зеркального карпа к речке Ракитнянке. Рядом там у них, прямо за садом, за огородом есть речка. Ракитнянка называется. Узкая, мелкая, не очень чистая, но рыба там есть. И выдры еще там живут. И много всякого живого и весёлого. Так что понесли карпа туда. Шли торжественно, все вместе, решительно. Типа «Свободу карпу зеркальному!». Муж с тазом, в котором карп, жена в платочке белом, Зая впереди, самозабвенно дующая в трубу, гусь, гусыня и гусёнок сзади еле успевал, косолапый такой, старательный. Еще те самые какие-то две собачки за ними плелись непонятно зачем. Из любопытства, наверное. Пришли к Ракитнянке, муж и жена взялись за две стороны таза, вывалили аккуратно зеркального карпа в реку. Карп – плюх! Гуси – чо?! ку-уда?! -– вдруг заволновались, захлопали крыльями, зашумели, мол, так! не поняли! не ожидали! думали, так просто гуляем, нашей экосистемой… в колонне по одному в затылочек. А оказывается вон что, а зачем это вы его выбросили? А за что вы его топите, нашу рыбу? Это ж наш олимпийский чемпион по плаванью кругами в тазу! Как мы теперь без него?

А карп из реки им:
– Гуси, гуси, при всём моём уважении, – прижав плавники к сердцу, заныла бедная рыба – эти люди какие-то ненормальные, слушайте, гуси! Спасите меня, пожалуйста! Вы же адекватные в отличие от этих. Заберите меня домой, гуси! В мой таз. Мне холодно тут и я кушать хочу.
Показать спойлер
Жена в белом платочке потом рассказывает:
– Мы его выпустили, а он у берега плавает, гуси туда к нему бегают и суют ему булочку в воду. Как птенцу. Между прочим, булочки я покупаю по утрам. Еще ни разу в дом не донесла целые, гуси встречают и отнимают. Ну как отнимают… Они как собаки бегут навстречу, радуются, я сажусь на корточки, они меня крыльями обнимают и шею на плечо мне. Такие нежные. И я обнимаю. А младший – булочку ворует.. Они чуть-чуть сами отщипывают, а чуть-чуть карпу несут. А тот ждёт, вдоль берега плавает.
Ну что… Только вам говорю. Другие и так думают, что мы полоумные какие-то. Гуси, рыба зеркальная, Зая с трубой не расстаётся… Короче, пошли опять к реке. Мы его, этого нашего карпа, даже руками не ловили, знаете… Таз подставили, а он сам туда мгновенно влез! уселся в серёдке и заторопился домой плавать кругами… Но вид, должны мы признать, у него был обиженный, как будто какие-то дураки, и зачем вообще эти манёвры были.

Такие вот они, наши соседи. И думаете, они раз так делали? Все вокруг даже привыкли к этому церемонному шествию. Раз-два в неделю муж с тазом впереди, в тазу зеркальный карп, жена в платочке, Зая с трубой, две собачки, гуси один за другим. То к реке шествуют, то от реки плетутся … Тягают бедную рыбу туда-сюда. Объясняют: – ну нельзя же так! Как-как? Ну как – держать карпа в тазу как аквариумную рыбку гуппи всё равно, нельзя! Рыба должна обитать в своём водном тенистом мире, в своей среде, среди своих сородичей, зеркальных карпов, в речке в конце концов, а не в тазу.

И вот видим – несут к реке, выльют его с водой в реку, а сами волнуются, бегают смотреть, как он там, жив ли, не голоден ли.
– Мы боимся, что его, такого доверчивого, рыбаки могут поймать и зажарить. Хоть гуси никого к тому месту не пускают. Но мало ли…

Словом, осенью опять взмолился карп зеркальный:
– Гуси, гуси, ваши люди – это совсем не венец природы, слушайте, гуси! Они лошары какие-то. Что ж они меня тягают то туда, то сюда, ну где это видано, чтобы я, карп зеркальный, когда они меня хотят в Ракитнянку вылить, весь растопыривался в тазу, чтобы опять в речку не упасть… Ну что это с ними, гуси, а?

Не знаю, может, они поняли, может, им гуси сказали. Но смотрим, опять идут к реке колонной в затылочек по одному… Забрали карпа зеркального насовсем домой. Купили большой таз, диаметром два метра. Говорят, пусть поживёт зимой в доме. А весной посмотрим, как и что…

Ну вот. Вроде ничего особенного. Ну гуси, ну Зая с трубой, собачки. И карп… Живут все тихо, мирно, радостно… Яблоневый сад. Цветы вокруг, ивовыми прутами огорожены. Вроде ничего особенного. Ну такая семья… Зая выучила «Неаполитанскую песенку» на трубе. Теперь уже все соседи её напевают: тири-тири-тара-РАМ! ТАМ!

Пойду им котёнка подарю. Ему там точно хорошо будет. В случае чего, если котёнок позарится рыбу в тазу ловить, построятся в колонну по одному в затылочек и назад нам его принесут. Но не думаю… Гуси не дадут. Скажут, мы же одна экосистема – рыба, гуси, котик, люди, собачка, Зая с трубой – то есть, мы уже одна семья, зачем же…
Показать спойлер

© Марианна Гончарова
Таша
Показать спойлер
В мире, где существует поэзия Рильке, нет места скуке.
Отчаяние невозможно, пока есть музыка Баха.
Совершенство сильнее смерти — спросите у Леонардо.
Я пытаюсь сосредоточиться.
Новости короны от местного совета, новости короны от премьер-министра, новости короны из Великобритании, новости короны из-за рубежа, новости короны из пекарни: есть сладкие булочки.
В мире, где существует поэзия Рильке…
Приходит сообщение из секретариата поселения: «Наш ответ короне двадцать три». До того, ясное дело, были наш ответ короне двадцать два и наш ответ короне двадцать один.
У каждого на голове своя корона, ну.
Показать спойлер


* * *
Когда израильский карантин усилился до уровня «можно выходить куда-то вместе, только если вы — одна семья, а если нет, то исключительно на демонстрацию», я взяла в машину двух тремпистов. Автобусы нынче ходят раз в сто лет, погода мерзкая, шквальный ветер, ливень, брать тремпистов все боятся, мне стало ясно, что люди имеют шанс весь день прождать на тремпиаде. Решила - посажу назад, открою окна, целоваться не буду, машину продезинфицирую. Разберемся.

Тремписты, пожилой бородатый господин и немолодая элегантная дама, оказались изрядно бухимии американцами. Израиль — не сильно пьющая страна, пьяный тремпист мне до сих пор попадался только в Пурим, поэтому эта поездка отлично сошла за поход в кино. Окна гости открыли сами (их укачивало), а дезинфекция машины началась прямо на ходу: в таком количестве спиртовых паров не выживет ни один нормальный вирус. Я включила музыку погромче, чтобы никому даже в голову не пришло со мной заговорить, и стала с интересом наблюдать, как мои гости впишутся между Бахом, Сен-Сансом и сонатами Бетховена для скрипки и фортепиано.

Через пять минут случайный выбор музыки, зараза, пал на группу 10cc. Тремписты взвыли от восторга, дама сообщила, что это была ее любимая группа в старших классах, и они в полный голос принялись подпевать хиту 1972 года «Johnny, don’t do it», по пояс высунувшись в открытое окно.

Через десять минут такой дороги у меня обнаружились все признаки прогрессирующего короновируса: вытращенные глаза, заложенные уши и ощущение полной нереальности происходящего. Через пятнадцать минут те же признаки одолели всех водителей на нашем скорбном пути. “Johnny don't do it! - голосили мои тремписты, синхронно раскачиваясь в окнах с двух сторон, - just don’t do it, oh nooo!!!»

- Если бы нас остановила полиция, - рассказывала я потом Диме, - хрен бы кто мне поверил, что мы — одна семья.
- Нестрашно, - успокоил меня Дима. - Вы бы прекрасно сошли за демонстрацию.

Показать спойлер
* * *
Зато нам, наконец, удалось заполучить домой Мусю с ее волонтерской программы. За два дня до наступления карантина они по плану выехали на север, на учебный семинар. А там, по словам Муси, «весь мир и его жена оказались против того, чтобы мы здесь были».

Потому что внезапно пошли дожди. На севере тут же началось наводнение. Одного мальчика укусил скорпион. Вокруг не на шутку разыгрался ураган. И дальше Муся мне звонит: приехал амбуланс (потому что скорпион), хостель отказался их принять (потому что корона), ночуют они в какой-то школе (потому что наводнение), там все скрипит и шатается (потому что ураган), наружу им запрещено (потому что могут попадать деревья), а домой их вернуть невозможно, потому что у программы нет страховки на ночной рейс автобуса…
- Записывай, - говорю. - Сиди и записывай все, как можно подробней. Потом напишешь стихи.
Когда ребенок, переполненный впечатлениями, все же доехал до дома, он сначала без остановки ел. Потом без остановки спал. Потом, действительно, пошел писать стихи. Заодно соорудил в своей комнате подвесную систему хранения украшений и как-то по инерции перекрасил шкаф в черный цвет (мы с Димой обрыдались, что не холодильник). Записался в онлайн-группу переводчиков с русского для пожилых людей.

И тут же вновь собрался уезжать. На сбор цитрусовых. Министерство Образования вкупе с Министерством Здравоохранения мобилизует молодежь с волонтерских программ, чтобы поселить их по десять человек на плантации, где они будут безвылазно собирать урожай, спасая цитрусы от гибели, свои программы — от разорения, окружающих — от себя, а себя от поехавшей крыши.

Водку, теплую, из мыльницы, ну. Бесплатно, безвылазно, плантация, урожай. Жаль, при декоре шкафа закончилась черная краска.

* * *
Черная краска скоро закончится у всех. Хотя она какая-то самовозобновляющаяся оказалась: вроде все уже, перекрасили весь мир и его жену, а нет, на донышке еще. Я тут ходила-ходила, пытаясь понять, чего ж мне так апокалиптично, а потом вдруг ощутила острый приступ радости, что на нас сегодня не будут кидать ракеты. Израильтяне знают: ощущение конца света — это когда война. А войны-то и нету! Отлично, ну.

Быть по-настоящему верующим человеком в эти дни — это не «надеяться, что с тобой лично все обойдется» и даже не «надеяться, что все обойдется со всем человечеством». Быть по-настоящему верующим — это знать, что, при любом раскладе, путь души продолжается. Никто не обещал ни хорошего конца, ни конца вообще. Но, если мы верим, что существует смысл, он явно не в наличии или отсутствии человечества. Человечество — способ, инструмент. Смысл — это дух. Не так уж важно, через что его воплощать.

В теории, думаю я. А на практике, я не столько верующий человек, сколько увлекающийся. Слишком увлечена я этим телом, этим делом, этими людьми, этим прекрасным ужасным человечеством, в конце концов. Поэтому накрывает: а вдруг беда, а вдруг дыра, а вдруг война, а я усталый. Даже поэзия Рильке не помогает. И тогда приходится вспоминать, что значит быть по-настоящему верующим в эти дни. Johnny, don’t do it, говорю я себе. Не превращай свою увлеченность в манию. Лучше собери какой-нибудь урожай.

В качестве урожая у меня сегодня день рожденья. В мире по-прежнему существует поэзия Рильке. Сладкие булочки в пекарне закончились, зато появились сырные палочки. У каждого на голове своя корона. На молоденьком фиговом деревце возле дороги (фиговое — видовое определение, а не качественная характеристика) завязались крошечные зеленые фигушки. Наш ответ короне, ну.
Показать спойлер

© Виктория Райхер
Таша
Привет, Лючия,
Я в карантине.
О белла чао, бела чао, белла чао-чао-чао,
Коронавирус хуже Муссолини,
но все равно мы победим!

Теперь гуляем
Мы на балконах,
О белла чао, бела чао, белла чао-чао-чао,
Сидим на гречке
И макаронах,
Чего купили, то едим.

Мимо балкона
Летит ворона,
О белла чао, бела чао, белла чао-чао-чао,
А мы засели
в глухую оборону,
И не для нас придет весна.

Приходит доктор!
И медсестрица!
О белла чао, бела чао, белла чао-чао-чао,
У них под маской
не видно лица,
они все в белом и шуршат.

Пусть наградят их
за их работу,
О белла чао, бела чао, белла чао-чао-чао,
Они герои,
они сегодня
по жизни на передовой.

Однажды сдохнет
Коронавирус,
О белла чао, бела чао, белла чао-чао-чао,
Мы снова будем
гулять по парку
и трогать пальцами лицо!

© Тикки А. Шельен
Показать спойлер
Показать спойлер
Таша
Назани всегда отвечает, не раздумывая ни секунды.
— Назо, ай Назо, чего тебе хочется?
— Половину подсолнуха.
— Почему не целый круг?
Смотрит, смешно наклонив голову к плечу.
— А тебе тогда чего?
Никто не замечает её красоты. Прозрачных медовых глаз. Худеньких, почти детских, плеч. Тонких нежных пальцев.
Для всех она просто Назани, которая всегда отвечает, не раздумывая.
— Назо, ай Назо!
— М?
— Сколько мне осталось жить?
— Сто лет!
Глупенькая, глупенькая Назани.

Туман увёл за плечо холма плаксивый дождь. Ветер откуда-то принёс запах свежеиспеченного хлеба и молодого вина. Пока не забродило — его можно даже самым маленьким. Немного, на донышке, с малосольным сыром или долькой кислого зимнего яблока. Тем, кто постарше, наливают полный стакан. Выпил, заел горбушкой хлеба, в которую заботливая бабушка натолкала масляных грецких орехов с щепоткой соли. Выскочил на веранду, набрал полное сердце счастья, полетел, расправив крылья, над синими лужами, над полосатой, вязаной в четыре спицы, радугой, к рыжему солнцу.
Назани сидит под старой грушей, смотрит вверх, приложив ладонь козырьком ко лбу. Воздух отдаёт талым снегом и набрякшей землёй. Солнце выткало облачную дорогу, ведущую к небесам. Лети, живи. Не оборачивайся, не сомневайся, дыши!
— Назо, ай Назо! Давай с нами!
Качает головой. Вот ведь трусиха. Разве с такой полетаешь?

Человеческая жизнь — будто счастливый сон. Бесспорная любовь. Безбрежный океан. Живи, ничего не бойся, дыши. И ты живёшь, ничего не боишься, дышишь. Но однажды наступает день, когда ты спотыкаешься. Отчаиваешься и разуверяешься. Вот теперь, говоришь себе, всё. Теперь — точно всё. И именно в тот миг, когда ты готов сдаться — Назани берёт тебя за руку. Смотрит медовыми глазами. Заслоняет худеньким плечом. Протягивает полукруг подсолнуха.
— Назо, ай Назо, худо мне.
— Ничего не бойся.
— Знаешь чего хочется? Того вина. И полетать напоследок.
— Вылечим тебя — и полетишь.
— Назо, ай Назо. Сколько мне осталось жить?
— Сто лет. Слышишь меня? Сто лет!

Блаженны все, кто рядом с этим дураковатым, наивным и беспомощным миром.
Блаженны врачующие. Ибо они оспаривают смерть.
Блаженны жертвующие. Ибо они преумножают.
Блаженны созидающие. Ибо они есть суть промысла Божьего.
Блаженны спасатели. Ибо они ценят клятву превыше слова.
Блаженные сильные духом. Ибо они воины жизни.
Блаженны робкие. Ибо они уязвимы, словно дети.
Блаженны верующие. Ибо они не ведают сомнения.
Блаженны верящие. Ибо они не боятся поражений.
Блаженны раскаявшиеся. Ибо они познают сострадание.
Блаженны оступившиеся. Ибо им есть, куда возвращаться.
Блаженны исцелившиеся. Ибо они вестники надежды.
Блаженны упокоенные. Ибо они теперь молятся о нас.

© Наринэ Абгарян
Таша
Герда сбилась с пути и теперь живёт в Воркуте.
Розы там не растут, на вечной-то мерзлоте.
Королева глядит в окно. За окном темно.
А у Кая три льдинки и слово всегда одно.

Гулливер ненавидит последней приписки порт.
Лилипуты стараются взять остальных на понт.
Великаны глядят на прочий мир свысока.
Только лошади знают что-то наверняка.

Джузеппе умер. Буратино сыграл Сирано.
Пьёт Пьеро, но Мальвине это уже всё равно.
Папа Карло гордится – у него знаменитый сын.
А вокруг Италия - вино, макароны, сыр...

Кощею сулят бессмертие. Бла-бла-бла…
Всё, мол, правда - заяц, утка, яйцо, игла.
Он гуляет по бункеру, с аппетитом жуёт икру.
Но порой возникает сомненье: «А вдруг помру?»

Оловянный солдатик вернулся из жарких мест.
У него инвалидность, зато бесплатный проезд.
И под скрип сверчка, поправляя вином организм,
Старый сказочник кроет матом постмодернизм.

© Сергей Плотов
Таша
Ладно, сиди, на стуле качайся, только, пожалуйста, не кончайся, только, пожалуйста, будь всегда, что там сегодня – четверг, среда – я дней недели не помню вовсе, по ощущениям будет осень, может, и в пятницу… всех-то дел – взять календарь, оторвать страницу, где-нибудь всё это повторится, где-то останется этот день.

Всё замирает – деревья, тени, в статике нужно поймать движенье, в звуке – дыханье, в безмолвье – время и отраженье веков и лет, ночь опустилась, укрыв и спрятав, чёрные тени ползут вдоль сада, Господи, разве мне много надо – не убыстряй колеса, мой свет.

Всё, что проходит насквозь и мимо, всё, что поврозь – где-то там едино, мы в этом мире неповторимы, где мы случимся ещё, когда? Всё переходит в потом и после, в шорох листвы, погруженье вёсел, ветер листву за собой уносит, память уносит с собой вода.

Всё, что случается – не напрасно, знаем ли мы что-нибудь о счастье?.. точка, тире, кувырок в пространство, волны качают, уносят вдаль. В этом тумане, почти последнем, жизнь рассыпается на мгновенья, но снова свет побеждает тени – и не кончается никогда.

© Мария Махова
Таша
В этом году какое-то море ос,
Всюду летают.
В этом году какое-то море слёз -
Слов не хватает.

Осы кружатся хозяевами жары,
Нежатся в сливах,
Мы задаемся вопросом, когда же мы
Станем счастливей.

Может быть, день настанет, когда любить
Будет не горько.
Ветер, который устанет наотмашь бить,
Тронет легонько.

Видишь, ползёт закатная полоса
Над облаками,
В солнечной капле объевшаяся оса
Светит боками,

Видишь, как обнимает вода камней
Тёплые плечи.
Плачешь? Я тоже плачу. Садись ко мне.
Будет полегче.
Показать спойлер
* * *
Какой отвечает за это дежурный бог,
В какой это всё случается летний вечер -
Тот миг, когда человек становится плох,
Когда в нём рвётся жилочка человечья.

Ведь вот он был - он ел, говорил, дышал,
Ходил на работу, трясся, как все, в трамвае
Но кончился свет, земной покачнулся шар,
Трава под ногами выросла неживая.

И вот он снова ходит, ест, говорит,
По воскресеньям ездит опять на дачу,
И даже почти такой же, как все, на вид,
Но он садится в трамвай - и младенцы плачут.

Он входит в дом, он сытный готовит суп,
Он тяжко работал, он свой заслужил досуг,
Он очень устал, он которые сутки занят.

Он тяжко работал, сегодня он много смог,
Сидит за решёткой избитый дежурный бог.
Теперь ему никто уже не хозяин.
Показать спойлер

© Аля Кудряшева
Таша
"И все засмеялись, а Ваня заплакал".
(Лев Толстой, "Косточка")
****
Учитель вытер испачканные мелом пальцы
и посмотрел на класс:
-Всё поняли? У кого есть вопросы?
Изработанное, мозолистое крыло
(немногочисленные целые перья
тщательно отмыты с хлоркой, но всё равно приванивают -
такая работа)
поднял
вечный хорошист, ангел-хранитель:
-Можно я с места?
Скажи нам,
Свят-Свят-Свят Господь Саваоф,
ведь Ты всё можешь! Ты можешь
обернуть вспять время,
и чтоб весь этот Адам снова
собрался воедино,
и чтоб плода бы не тронул,
и чтоб всё пошло совсем, совсем по-другому,
без креста
и вот без всего этого?.. Ну никакой ведь уже мочи.
Учитель помолчал, снял очки - лик Его
от этого стал словно голым, беспомощным -
и устало потер переносицу.
-Мог бы, конечно...
Мог бы.
И хотел было.
И уже отметил, где лежат разбросанные части Адама.
Но среди нас же есть один умник!
Пока Я настраивал время - он взял и всё перепрятал.
И ищи-свищи.
Ему, видите ли, жалко.
Он, видите ли, не согласен.
Он, видите ли, усматривает ценность.
Вот ему и скажите спасибо.
Класс возмущенно заперешептывался.
-Вспять-вспять-вспять-Господь-Саваоф...
-Так!
Кто это сказал?! Встать!
На последнем ряду
хлопнула крышка.
Поэт, скособочась, по частям вытиснулся из старой парты
(наплывы скрипучей салатовой краски,
ложбинки для чернильницы и ручек залеплены жвачкой,
на сиденье нацарапано: "ЦОЙ ЖИВ ").
-Вот он, полюбуйтесь.
Встань прямо, когда с тобой разговаривают!
-А чо я-то...
-А ничо! Не чо,
А что!
Значит, продолжаешь упорствовать?
Значит, ты у нас герой-партизан? Зина Портнова?
Класс захихикал.
-В последний раз спрашиваю: куда перепрятал?!
-Забыл...
-А голову ты не забыл?! Весь изоврался!
Хоть бы покраснел!
(Оттопыренные уши поэта налились прозрачнобагровым,
кадык на худой шее
передернулся, как затвор,
пальцы в цыпках, в следах кошачьих царапин,
побелели, вцепившись в крышку).
-Чтоб завтра же
пришел с родителями!
-А чо сразу с родителями...
Где я их вам...
Я вам чо - Николай Федоров?..
-Ничего не знаю! Где спрятал,
там и соберешь! Иначе -
читал Апокалипсис?! Всё, Моё терпение лопнуло!
И все заплакали, а поэт засмеялся.

© Сергей Круглов. 06.10.2016
Таша
Иней
Глухая пора листопада,
Последних гусей косяки.
Расстраиваться не надо:
У страха глаза велики.
Пусть ветер, рябину занянчив,
Пугает ее перед сном.
Порядок творенья обманчив,
Как сказка с хорошим концом.
Ты завтра очнешься от спячки
И, выйдя на зимнюю гладь,
Опять за углом водокачки
Как вкопанный будешь стоять.
Опять эти белые мухи,
И крыши, и святочный дед,
И трубы, и лес лопоухий
Шутом маскарадным одет.
Все обледенело с размаху
В папахе до самых бровей
И крадущейся росомахой
Подсматривает с ветвей.
Ты дальше идешь с недоверьем.
Тропинка ныряет в овраг.
Здесь инея сводчатый терем,
Решетчатый тес на дверях.
За снежной густой занавеской
Какой-то сторожки стена,
Дорога, и край перелеска,
И новая чаща видна.
Торжественное затишье,
Оправленное в резьбу,
Похоже на четверостишье
О спящей царевне в гробу.
И белому мертвому царству,
Бросавшему мысленно в дрожь,
Я тихо шепчу: «Благодарствуй,
Ты больше, чем просят, даёшь».
Борис Пастернак
Таша
Муха прилетела ко мне в один из последних теплых дней, когда все золотилось и еще можно было сидеть под открытым окном. Вот она и влетела в окно, черная, мохнатая. Запнулась за подоконник, выматерилась. Не спрашивая, кто в теремочке живет, решила, что теперь в теремочке будет жить она.
Муха оказалась бесшумной, но очень социальной.
Показать спойлер
Всегда была там, где мы. Я работала в кабинете, а она моталась в воздухе туда-сюда и рисовала собой сложные завитки в воздухе. Я представляла, что так выглядят ее свободные ассоциации. Может, у нее там были мусорные баки, пивные бутылки с липкими горлышками, которые она обнимала, и хаотичное скрещивание с другими неопрятными черными мухами. Но если рассказывать эти истории языком полета, то получается даже красиво.
Больше всего муха любила готовить. Носилась по кухне туда-сюда, тактично не приближаясь к еде, но явно в предвкушении. Ну иногда позволяла себе потоптаться по тыкве, колбасной шкурке или рассыпанному черному перцу – муха, как известно, ощущает вкусы ногами.
А наша явно была не из числа любительниц ванили.
Я представляла, что она остепенившийся пьяница и дебошир, в прошлом, может, наемник по контракту. Или даже муха-дальнобойщик. Не удивлюсь, если где-то на левой задней у нее была полустертая татуировка «за русь».
Еще муха полюбила прятаться за мыльницей на раковине и внезапно выглядывать, когда ты тянешь руку к мылу. Наслаждалась эффектом.
Иногда мы вместе пили чай.
Муха, говорила я, ты вытирай лапы тщательнее, тут вообще-то карантин. Коронавирус. Хотя тебя такой ерундой не напугаешь. У нас тут такое, говорила я, все боятся за здоровье, за экономику и немного за будущее человечества. Все мечутся туда-сюда, пытаются быть эффективными и одновременно расслабленными, выключить детей из гаджетов и одновременно перестать жрать - интересно, где они собираются брать силы, не жря.
Муха дергала крылом и шла к колбасе.
Может, хотела сказать, что в ее мире, где смерть случается по несколько раз в день, ничего не имеет значения, кроме скорости объекта, который к тебе приближается. Что "эффективность" – это остаться в живых и дожить до весны. И ничего нет лучше тихой пенсии с тыквенным супом и колбасной шкуркой.
Летала она все медленнее.
Хоть и по-прежнему бесшумно.
Каждый день подолгу сидела на окне, пытаясь стряхнуть с лап невидимую печаль.
А сегодня утром я обнаружила ее на столе возле чашки, неподвижную и скукоженную.
Осторожно взяла за крыло и отнесла в мусорное ведро. Положила рядом с йогуртовым стаканчиком. Вот этот немыслимый момент, когда живое становится неживым и неотличимым от йогуртового стаканчика.
Потом я сама сидела на подоконнике и чувствовала, как невидимая печаль заливает меня целиком.
И думала, что теперь уже точно будет зима.
Как будто мало нам всего остального.
Как будто мало того, что всю жизнь пытаешься рисовать завитки и узоры, которые никто не увидит. И не расшифрует.
А к обеду выглянуло солнце, и когда я открыла крышку мусорного ведра – муха вылетела из него обратно. Живая. И жужжит.
Запнулась за край мусорного ведра, выматерилась. И села счищать йогурт с крыла.
Тогда я подумала, что зима все равно, конечно, наступит.
Но каждый день, выигранный у нее, это наш день.
И бывают дни прекрасные.
Показать спойлер

© Анастасия Рубцова
Таша
Бурое, оранжевое, бурое,
Бенефис каштанов и хурмы.
Бог играет чёрными фигурами,
Коротая время до зимы.
Думает, склоняется неспешно к ним,
Головой качает над столом.
Стоит ли разбрасываться пешками,
Их не бесконечное число.
На зиму дрова уже наколоты,
Свечка разгорается, чадит.
Конь надел пальто - ночами холодно,
Чтоб не мёрзнуть, надо походить.
Ферзь стоит в своей дурацкой шапочке,
Вызвонить пытается такси:
Приезжайте побыстрее, шашечки,
Увезите с шахматной доски,
Заберите конного и пешего,
Поскорей, на цену наплевать.
Здесь уже пожертвовали пешками,
И, похоже, нам несдобровать.
"Бурое, оранжевое, бурое" -
Отвечает в трубке автомат.
Ферзь сдаётся и стоит, понурившись.
Что-то шепчет. Вероятно, мат.

© Аля Кудряшева (Хайтлина)
Таша
Жизнь, говорят, слишком коротка, чтобы
Дочитывать до конца скучную книжку,
Ждать, пока тебя пригласят на танец.
Дружить с людьми, с которыми не хохочешь,
Ну, и так далее: что там обычно пишут
На открытках
И магнитах на холодильник.
На более редких открытках порою пишут,
Что в жизни всё же хватает простора, чтобы
Сидеть на горе, смеяться, снимать закаты,
Глядеть на спящих детей,
Наблюдать за птицей.
Считать любое горе достойным горя.
Шагать по тропинке маленькими шагами.
Наверное, стоит нарисовать открытку
(Наверное, я и рисую сейчас открытку)
Для тех, кто то пускается в бег, не глядя,
То вдруг, обессилев, садится смотреть на птицу,
Случайную кошку на улице долго гладит.
Ждёт танца, перелистывает страницы.
Скрывает слёзы, выдавливая улыбку,
Потом, срываясь, у всех на виду рыдает.
И всё-таки хочет поймать золотую рыбку.
Хотя совершенно не знает, что загадает.
Открытка для нас - ленивцев, глупцов, врунишек,
Для тех, кто ищет, не зная, что всё нашёл,
Открытка с пожеланием добрых книжек,
Местами скучных, но всё-таки добрых книжек,
В которых будут тревоги, тропинки, птицы.
Но всё потом закончится хорошо.

© Аля Кудряшева (Хайтлина)
Таша
Время такое - проснулась и сразу в тапочки.
После мытья начинаешь мечтать о шапочке.
Нужно, чтоб всюду были простые запахи -
Прелые яблоки, кедр, корица, воск.

Где не хватает цвета - развесить ленточки,
Где не хватает света - развесить лампочки.
Где не хватает силы - расставить лавочки,
Книги расставить - где не хватает слёз.

Время такое - когда не хватает времени,
День начинает заканчиваться быстрее. Не
Успеваешь - в оставшиеся мгновения
Пишешь коротким слогом: сегодня снег.

Проще: снегодня. Страница белеет, улица
Тоже белеет. Ты хвалишь себя, что умница.
Что-то успела. Припомнится, образуется,
Строчка осталась. Ты тоже осталась с ней.

Так что теперь закрывай, выключай, заваривай,
Больше уже сегодня не разговаривай.
Пар - посмотри - лазоревый и муаровый,
Только осталось огонь перед сном задуть.

Что-то забудется, что-то вернётся строчками,
Запахом прелых яблок, корицей, свечками.
Двигайся медленно, маленькими шажочками,
Утром проснёшься - тапочки не забудь.

© Аля Кудряшева (Хайтлина)
Таша
Рождественский романс
Евгению Рейну, с любовью

Плывет в тоске необьяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необьяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необьяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необьяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не обьясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.

Иосиф Бродский (1940 - 1996)
Таша
Куда мне деться в этом январе?
Открытый город сумасбродно цепок…
От замкнутых я, что ли, пьян дверей? —
И хочется мычать от всех замков и скрепок.

И переулков лающих чулки,
И улиц перекошенных чуланы —
И прячутся поспешно в уголки
И выбегают из углов угланы…

И в яму, в бородавчатую темь
Скольжу к обледенелой водокачке
И, спотыкаясь, мертвый воздух ем,
И разлетаются грачи в горячке —

А я за ними ахаю, крича
В какой-то мерзлый деревянный короб:
— Читателя! советчика! врача!
На лестнице колючей разговора б!
1 февраля 1937
Осип Мандельштам
Таша
Оруэлл наливает Кафке полный стакан.
С горкой. Молча. Потом наливает стакан себе.
Словно старые рельсы, травой зарастает строка.
Сказано всё. Дальше можно молчать о судьбе,
Пожимать плечами, отстукивать пальцами марш,
Запустить в камин второй или третий том.
Ибо дело одно – сочинить отличный кошмар,
И совсем другое – зависнуть в кошмаре том.
Франц и Джордж сидят, вспоминая былой уют -
И здоровье было покрепче, и взгляд лукав.
Тостов нет, потому что за будущее не пьют,
А за настоящее – лишь не чокаясь, под рукав.
Джордж пропивает остатки наивных dreams.
Франц не стирает слёзы с небритых щёк.
Возвращаются Гоголь и Салтыков-Щедрин.
Ларёк работал. Они принесли ещё.

© Сергей Плотов
Таша
…временем заезжена, как винил, клонится вселенная набекрень. Говорят, что ангел уже трубил, и сурок отчётливо видел тень. Говорят, в стареющих городах всё ещё надеются на добро те, кто отражаются в зеркалах и хранят семейное серебро, те, кому доступны любовь и грусть, кто стихами Гейне снимает стресс, те, кто помнят сызмальства наизусть сказку об Алисе в стране чудес с верой, что спасая свою игру, вопреки пророчествам воронья кролики помогут найти нору – аварийный выход из бытия на изнанку космоса, где в песке, словно кофе, варится волшебство, а на местном сказочном языке «Оля» произносится, как «Яло». Там открыты школа и ресторан, и метро работает до зари, и сверкает звёздами океан, и по небу плавают корабли, и, теряя счёт огонькам минут, что, как метеоры, слетают вниз, смотрят в небо, будто чего-то ждут, лётчик и седой, как пустыня, лис…

© Артем Сенчило
Таша
Февраль ушёл. И между ним
И ясным мартом
Выходит некий гражданин
В берете мятом.

Его известия тихи,
Движенья слабы.
Он реставратор чепухи,
Знаток подкладок.

Берёт он кисточку-ланцет -
Острей и тоньше -
Не красить, а сменить акцент,
Подправить тончик.

Всё так же мир лежит вокруг
В сугробе мятом.
Но воробьи, найдя подруг,
Вовсю хамят им.

Не то чтоб привалило сил
(Такое вряд ли)
Но словно кто-то вдруг спросил:
- Ты как, в порядке?

Ведь позже начало темнеть,
Теплей в природе.
И вроде не ответить: "Нет."
Ответишь:" Вроде".

Почувствуешь: внутри дрожит -
Дождались, вышли -
Как будто возвратилась жизнь
К затёкшей мышце.

Той, что на воробьёв глядит,
Звенит часами.
И говоришь ему:
- Иди.
Теперь мы сами.

© Аля Хайтлина (Кудряшева). Начало