Дело было в Москве. В отделение, куда меня перевели из реанимации, пришла заведующая и сказала:

— Вы — паллиативная больная, вам в больнице делать нечего. Потом в режиме монолога она сообщила, что капать меня все равно надо, поэтому мне можно остаться на коммерческой основе. Слово «паллиативная» было неожиданным и новым. Мы с испугу согласились. Заведующая, кстати, оказалась неплохим врачом.

И вот, лежу я в платной палате. Одна беда — кнопка вызова не работает. А передвигалась я тогда с большим трудом. Но смирилась вроде. Пока однажды не была разбужена уборщицей, ибо плавала в теплом и красном — выпал подключичный катетер. Легкая паника не помешала умницам-сестрам успеть меня откачать, проклиная молчащую кнопку. Потому что уборщице, оказывается, далеко бегать пришлось, всех созывая.

А тут еще в палату напротив совсем тяжелого деда положили. Через дверной проем я наблюдала, как он задыхался, стонал и тянул руку в бесполезной кнопке. В общем, надо было бдеть над ним. И тогда я стала требовать ремонта системы вызова. Хотя бы ради деда…

Трижды приходила делегация из проректора по хозчасти, главы фирмы ремонтников и дядьки-рокера в качестве электрика. Дядька был в косухе и бандане с черепами. В общем, наш такой человек. Панели над кроватью он развинчивал и завинчивал, делегация уходила, а к вечеру все опять отрубалось.

Наконец я вызвала их в четвертый раз. Пришел только рокер. Он вяло постучал по панели и опять стал развинчивать. В этот момент у него зазвонил телефон, и смеющийся мужской голос довольно громко пророкотал в мобильнике:

— Короче, изобрази там бурную деятельность, отвинти-развинти, понимаешь, и давай, свободен… По-быстрому там.
Дядька-рокер вяло дакнул.

Не знал он, что со мной так нельзя. Вот именно так нельзя со мной. Палата моя запиралась изнутри на ключ. Закончив, рокер не стал меня обнадеживать миганием лампочки, сказав, что посмотрит позже. Пошел к выходу — дернул за ручку двери и изумился:

— А выйти… это вот как?
— А никак, — говорю. — Теперь вы — мой заложник.
Он сосредоточенно посмотрел на дверь.
— А домой-то мне как?
— Никак, — говорю. — Звоните шефу. Пока сигнализация не заработает, пытаться уйти домой бесполезно.

И начинаю рассказывать ему об ужасном положении лежачего больного с неработающей кнопкой вызова.

— Так меня же семья ждет, — тупо повторил он.
— Так и меня ждет, — говорю. — Очень ждет. Понимаете? И я не хочу тут остаться без работающей кнопки вызова, за которую я к тому же плачу.
— Так ведь он все равно вам ее не починит, — грустно признался мой заложник. — Ему ведь этот ваш хозяйственник-проректор до сих пор деньги не заплатил за систему. Они ведь намертво уперлись оба. Не починят же все равно.
— Значит, вы останетесь со мной, — говорю. — Давайте чай пить. Есть траченная плитка шоколада. Сколько лет вашим детям-то?

В этом месте положено написать: «Незаметно пронеслись четыре часа пятничного вечера». Шеф ремонтников ржал в трубку — не помогло. Орал матом, требовал, чтобы медсестры отперли дверь. Но тут вскрылась еще одна, ранее неведомая изюминка нового ремонта. Замки к дверям, которые в случае чего должны были открываться снаружи медперсоналом, имели внутреннюю блокировку. И, запершись, я могла творить внутри все, что угодно и сколько угодно. Кроме того, медсестры явно были на моей стороне.

— Он вас там не обижает? — спрашивала дежурная сестра через дверь.
— Здесь я обижаю, — отвечала я брутально.

Вскоре стокгольмский синдром вступил в свои права. Дядька-рокер назвался Пашей и стал сам позванивать шефу, колоритно ругаясь и ища моего одобрения. Шеф начал сдавать позиции, стал нудно объяснять, что доступ к системе лишь через хозяйственника-проректора, а тот уже у себя на даче.

— Так я тоже хочу живой на дачу, — говорю. — Пусть возвращается.

Потом мы с Пашей рассказывали друг другу медицинские страшилки. Он с повлажневшими глазами — историю о докторе, не вышедшем в приемную к пациенту, оказавшемуся его родным сыном. В общем, там все умерли…

Дело шло к ночи… Наконец в панели над кроватью раздались щелчки. Потом Пашин шеф попросил меня к телефону. Доложил, что все бы заработало, но ему нужен еще один программист, а тот приедет только завтра. Я была непреклонна. Сказала, что позвонила знакомой съемочной группе, и они как раз завтра приедут и все отснимут, а мы с Пашей их подождем.

Щелчки продолжились. И вот тут мой заложник говорит:
— А я в туалет хочу.
— Бывает, — говорю. — Но я же не со зла, вы понимаете. Никак нельзя сейчас в туалет.

Он еще помолчал и говорит:
— Очень хочу. Я быстро. Я пописать только…
— Нет, — говорю. — Вот там ведерко в углу, а я отвернусь.
Паша встал, помолчал немного и по-детски так:
— Не могу. Я быстро сбегаю, вернусь и сам запрусь. Вы только мне поверьте. Туалет-то дверь в дверь. Я ж не обману.
— Эх, — думаю, — сколько уже сделано, и…
А он стоит — робкий рокер с честными глазами. В черепушках весь…

Выпустила я его. А он и правда вернулся, тут же заперся и отдал ключ мне.

Через полтора часа за дверью раздались знакомые голоса: формально важный голос проректора и устало-ненавидящий — шефа ремонтников. Они предложили протестировать систему. Мой заложник Паша сразу обнаружил хитрость и потребовал переделать. Через полчаса они пришли снова. На этот раз Пашу их работа устроила. И он, показав мне на какие-то микролампочки, сказал, что вот теперь уже все по-настоящему.

Наверное, они обиделись, потому что, спросив, все ли меня устраивает, ушли, даже не забрав с собой Пашу. Тот доел мою шоколадку и, прощаясь, спросил:

— А можно я буду вас навещать?
— Конечно, — говорю. — А вы любите смотреть на капельницы?

И, кстати, он заходил потом, да.


© Елена Архангельская

Стою недавно в очереди в небольшом магазинчике. Несколько человек и мальчишка передо мной, лет двенадцати. В магазин заходят две девочки, на вид его ровесницы и журчат что-то веселое. Подбегают к стойке с шоколадками, берут чипсы, еще какой-то детской хрени полные руки. Стали за мной, щебечут. И тут они замечают мальчишку передо мной, окликают его, он поворачивается и кивает им. Походу, одноклассники. И понеслось…

— А что ты, Димочка, опять себе чаёк покупаешь? А хочешь, батончик тебе дам, только попроси у меня его. Димочка, а ты чипсы хоть раз в жизни пробовал, или они сильно дорого стоят для тебя? Я кулек выброшу, ты хоть понюхай, как они пахнут.

И так далее. Дернулась только я и охранник на входе. Я повернулась и стала внимательно разглядывать этих маленьких чудобишь. Сытые, модно одетые, с накрашенными ресницами и губками, в конченных шапках с несчастными енотами и таких же парках.

Маленькие симпатичные дряни. Человеческий силос. Да, я знаю, они не сами этому научились, травить слабых. Они это впитали от нас, взрослых. Да, я знаю, дети жестоки в принципе, а некоторые так вообще за гранью. Да, я понимаю, у них хреновые родители, которые не дали им ничего, кроме денег и модных шмоток. Я все это знаю. Но мойбох, как же это омерзительно! Как же хочется лупануть открытой ладонью по зажравшимся мордочкам этих сытых мразей…

Я смотрела так пристально и не мигая, что эти две будущие потребительницы заткнулись. Я так хотела им втащить, что видела, как у меня раздуваются ноздри.

Разговаривайте со своими детьми, воспитывайте их или не рожайте! Они же потом пройдут катком презрения по вам, слабым и старым, неликвиду. Они пнут бездомную собаку, поглумятся над бомжом, заклюют бедную или некрасивую подружку, высмеют насмерть небогатого мальчика, полюбившего по-настоящему и по недоразумению.

Они же, именно они, эти нежные девочки, пойдут сосать за айфоны, если вы им откажетесь их покупать. Они переступят через всех и через вас, родители, не обольщайтесь. Они маленькие, но уже мрази. И я уверенна, они не знают, кто такой Джек Лондон. и Киплинг, и Экзюпери.

Это не входит в их систему ценностей, потому что этого нету у вас, родители.

Я шла домой и плакала от бессилия и почти ненависти. И вспомнила, как мой пятилетний сын побил семилетнего соседа за то, что тот раздавил божью коровку. Пашка ее поднял с земли и посадил на кустик, а Максим смахнул и раздавил ногой. И Пашка его побил. И я ему сказала, вот и правильно. Вот и правильно, говорю я спустя 22 года. Вот и правильно!

ПыСы. Мальчишка в магазине — просто бог!! Он даже не повернулся ни разу на все их злобные высеры. Он простоял с ровной спиной, маленький воин и да, он купил себе чай. И да, видимо эти юные нюдовые твари не первый раз глумились над восхитительным мальчиком Димой.

Мне очень хотелось скупить ему пол магазина детской хрени, но я понимала, этим я его оскорблю. Мне до боли хотелось обнять его твердую спину и умную голову, но я понимала — нельзя. Это только его бой. Он,этот Димка, наверно пока этого не понимает, но он его выиграл. Победил презрением прямой маленькой спины. Победил своим пустым дешевым чаем. Победил, не удостоив взглядом. Как мужчина. Как ЧЕЛОВЕК!


© Люба Орехова

Электромонтёр Заволжского завода Пугачёв, зевая и ёжась от утренней свежести, привычно впрыгнул в подтекающий ялик и погрёб на середину реки – в самую гущу тумана. Там он открыл консервную банку скумбрии, глотнул тепла из фляги и стал ждать. А удочки даже не расчехлял.
Потому что был Пугачёв необычным рыбаком.
Через полчаса на дно ялика бухнулся здоровенный судак. А за ним на борт влезла Сухомлинская – мадам ослепительной женской красоты, плавно переходящей в длинный рыбий хвост.

— ЗдАрова, Пугачёв! Прости, проспала.
— Как всегда, в принципе.
— Ну не бухти. А чего скумбрия? Бычков в томате не было? – скуксилась Сухомлинская (она подсела на бычки как малолетка на айфон).
— Не завезли чёт. Или раскупили – аванс же дали.

***
…Познакомились они случайно.
Пугачёв зацепил её блесной. Сухомлинская орала, Пугачёв от страха чуть не помер, но потом слово за слово, и как–то конфликт сам собой перетёк в дружбу.
Каждое утро они встречались и болтали пару часов о всякой фигне. Он рассказывал ей о проигрыше хоккейного «Торпедо» и политической нестабильности, она – об оборзевших выдрах и высаженных у норы кувшинках, которые отказываются цвести.

Сухомлинской Пугачёв нравился – он не пытался её сфотографировать, забить палкой и продать учёным, и совершенно не пялился на её сиськи (на самом деле ещё как пялился, но делал это исподтишка). А одинокому Пугачёву просто было в кайф потрындеть с красивой половиной женщины.

***
…Сухомлинская облизала пустую консерву длинным языком и как–то странно посмотрела на Пугачёва.

— Чего?
— Слушай, Пугачёв. Ты мне друг или портянка?
— Ну друг.
— Присмотришь за моими недельку?

Сухомлинская вытащила из воды стеклянную банку из–под абрикосового нектара. В ней Пугачёв узрел трёх крошечных русалчат с выпученными глазами.

— Я с подружками на море собралась, — затараторила Сухомлинская, — сто лет не была, на скалах рыбьи жопки погреть, морепродукты, всё такое, а оставить не с кем, смотри, — затыкала она изящной перепончатой ручкой в детей, — это Светка, это Марина, а это Леночка…
А, нет, подожди… Это Мари… А нет, всё правильно. Им три раза в день мотыля жменю сыпанёшь и всё, ничё сложного, возьмёшь?
Ну пожалуйста–пожалуйста–пожалуйста!
— Давай, фигли.
— Ты мой ангел–хранитель! – взвизгнула Сухомлинская, чмокнула Пугачёва в небритую щёку (он еще раз исподтишка посмотрел на сиськи) и китайским прыгуном нырнула без брызг в Волгу, на прощание шлёпнув хвостом по водной глади.
Пугачёв поставил банку с русалчатами на дно и аккуратно погрёб к берегу.

***
…Пару дней всё было спокойно – Пугачёв кормил малявок мотылём, работал и выпивал за гаражами.
Пока в один вечер не включил Рен–ТВ.
Там хмурый Прокопенко рассказал свежую историю про странную женщину, которую разрубило пополам яхтенным винтом под Астраханью. И для повышения рейтинга показал «страшные кадры».
Лицо женщины было затемнено (в отличии от голубой кровищи), но Пугачёв всё равно узнал Сухомлинскую.
Потом посмотрел на банку с её спящими детьми и пошёл за ключами от лодочного замка. Мальков надо выпускать.
…Пугачёв заплыл на середину, и уже открыл банку, когда к нему подплыл на своей лодке довольный коллега по цеху Штанюк.

— Доброй ночи, Пугачёв! Что, тоже на щуку выполз? Она попёрла, братан, попёрла! Клюёт как бешеная! Во, смотри – за два часа девять кило!

Сонные мальки испуганно смотрели то на Пугачёва, то на чёрные воды Волги. Пугачёв вздохнул, закрыл банку и поплыл с малыми обратно.

***
…Потянулись суровые отцовские будни.
Девчонки росли быстро, и уже через пару недель банки стало не хватать. Пугачёв переселил их в ванну, а сам мылся под колонкой во дворе.
Были, конечно, сложности.
У Марины воспалился плавательный пузырь, и Пугачёв откармливал её смесью мотыля и крошеного антибиотика.
Леночка проглотила пролетающую муху и испугалась, что умрёт.
А однажды соседский кот пробрался в дом и утащил Светку. Пугачёв гонялся за мерзавцем, в пасти которого истошно орала Светка, почти час, пока тот не сдался и не выплюнул её на огород.
Пугачёв капнул на Светкины ранки йоду и просидел в ванной до утра, пока она не заснула.

Пугачёв снял деньги с карты и решил нанять няню. В объявлении он указал «с опытом и стрессоустойчивая».
Первая же кандидатка, увидев «детей», перекрестилась и убежала в монастырь писать собственное «Откровение». Пугачёв плюнул на эту затею и бегал домой вместо обеда, а на время смен включал им «Садко» и мультики.

Все эти неурядицы разом перечеркнулись, когда он услышал «Папа». Первой его так назвала Светка, а потом и остальные девчонки. Пугачёв прослезился и решил тут же нажраться от радости, но вовремя спохватился, достал с антресолей книжку с детскими сказками и читал их вслух до утра, попутно отвечая на миллиард детских вопросов.

Девки еще повзрослели.
Пугачёв перевёл их на рыбные консервы. По вечерам он бродил по магазину, чтобы найти банки с цифрами, выбитыми изнутри – старушки подсказали, что это симптом заводского производства, а значит консервы «нормальные». Светка полюбила кильку, Марина – печень трески, а Леночку было не оторвать от бычков в томате.
Вся в мать, думал Пугачёв. Да и похожа на неё больше остальных.

***
…Чуть позже по–советски воспитанный Пугачёв твёрдо решил, что девчонкам нужно образование. Он накупил учебников и заламинировал все страницы, чтоб можно было учиться даже на дне.

Вместе с учёбой вырисовывался и характер каждой русалки.
Бунтарка–Светка ненавидела любую науку, которая ей давалась очень легко. Заучка–Марина усердно зубрила, фанатея скорее от отцовской похвалы, чем от полученных знаний.
А тихоня–Леночка искала себя, пока Пугачёв не купил ей водоустойчивые краски. И с тех пор Леночка рисовала ими на кафеле принцев с акульими хвостами и посейдоновыми трезубцами.

Пугачёв не забывал и об уроках выживания. Он поймал карпа, отрастил длинные ногти и научил дочерей вручную разделывать рыбу. Лучше всего получалось у Светки, а Леночке было жалко карпа и она весь вечер плакала.

Через пару–тройку месяцев девочки превратились в девушек и перестали помещаться в ванной. Пугачёв снёс стены и купил огромный надувной бассейн.
Счета за воду стали приходить просто безумные, но ничего не поделаешь – каждой нужно личное пространство. Но они стали грустить. Замкнулись в себе и днями, вздыхая, смотрели на стену.

За этой стеной была река. Она манила девочек, и Пугачёву ничего с этим нельзя было поделать. Тогда он купил ржавый молоковоз, отремонтировал его и ночью отвёз их на пирс.

— В шесть утра чтоб были здесь! – грозно затребовал Пугачёв и, умирая от страха, выпустил всю троицу в Волгу. Естественно, не спал и, седея, сновался по берегу туда–сюда до самого утра.

Ровно в шесть из тумана послышался звонкий смех, и все трое вернулись живыми–здоровыми. Пугачёв восстал из мёртвых и до обеда разгружал ушами их впечатления.
С тех пор каждую ночь он вывозил их на берег и ждал до утра. А они всегда возвращались.

Кроме одного раза, когда они опоздали на два часа, лицемерной виноватостью прикрывая вырывающееся из глаз удовольствие.

— Тупые жабы!!! – Орал Пугачёв в бешенстве. – Я вам зачем водонепроницаемые чехлы на мобильники купил?! Чтоб вы с самого дна…!! Из–под ила могли…! Не жалко отца?! Отвечайте!!!
— Ты нам не отец! – злобно выпалила Светка.

Потом она извинилась, но Пугачёв понял, что это точка невозврата. Река победила.

***
И через неделю это подтвердилось – дочери не вернулись. И не отвечали на звонки.

Пугачёв три дня не уходил с пирса, бежал на каждый всплеск. Ничего. Потом он запил. Потом взял себя в руки, собрал бутылки, напихал в них записки с угрозами, проклятьями и мольбами вернуться, и раскидал их по всей Волге. Никакого ответа.

Дочери уплыли из родительского гнезда. Навечно. Было больно и обидно. Но жизнь вот такая. И ничего с этим не сделаешь.

Время, накинув медицинский халат, принялось усердно лечить Пугачёва. Он вернулся к работе и рыбалке. Через пару месяцев от девчонок пришла весточка. Как–то неспокойная Волга перевернула лодку с детьми. Все четырнадцать детей и воспитательница лагеря спаслись.
В интервью они все как один рассказали странную историю. Будто их вытащили три девушки с рыбьими хвостами на остров и вызвали по мобильнику МЧС.
Напоследок они просили передать привет папе и очень просили на него не обижаться. Детям никто не поверил, а Пугачёв впервые в жизни испытал космическую гордость и выдавил слезу.

***
Прошёл год. Майской ночью Пугачёв привычно отплыл от берега и закинул удочки. Ни черта не клевало, и Пугачёв почти уснул, когда за спиной послышался тихий всплеск.

— Пааааап…

Светка плюхнулась на дно ялика. Пугачёв хрюкнул и прижал её к груди так, что она чуть не задохнулась. Она была очень холодной, но Пугачёву стало невообразимо тепло, даже жарко.
Светка рассказала ему об остальных.

Марина снюхалась с морскими зоологами и ставит на каспийских нерп какие–то датчики.
Леночка где–то под Ейском участвует в водных шоу при пансионате.

А Светка… У неё всё нормально. Встречалась с водяным под Казанью, любовь–морковь, потом не сошлись характерами, в общем… Да, всё нормально. Гордая и свободная.

— Пап, Маринка к себе зовёт. Работа, говорит, интересная, но там типа вкалывать надо много, командировки постоянные. Я бы с радостью систер помочь, но… Короче… Тут такое дело…

Пугачёв всё понял.

— Давай их сюда.

Светка, потупив глаза, робко достала из воды банку из–под березового сока. С тремя маленькими пугливыми русалчатами.

— Вика, Кристина и Илона. Нет, подожди… Вот Илона, а… А нет, всё правильно. Это всего на месяц, я в начале июля вернусь и сразу…
— Хорошо–хорошо, Свет, не волнуйся.
— Спасибо, папочка! Спасибо–спасибо–спасибо! Я люблю тебя!
— Под яхты не заплывай.

Светка чмокнула Пугачёва в щёку и грациозно нырнула в воду.

А дед Пугачёв осторожно поставил внучек на дно ялика и аккуратно погрёб к берегу.
Он, действительно, был необычный рыбак...

Керины сказки
Кирилл Ситников

Оля сбежала из Гудермеса зимой 1996 года. Там началась война.

Сначала война началась в ее семье , и муж, ради которого она переехала в свое время в Гудермес, оказался предателем.

А потом стали стрелять в людей. Люди в людей. Или нелюди?

Оля до последнего не хотела бросать дом, жила, вжав голову в плечи и ждала тишины. Но тишины не было - стреляли.

Оля не замечала красот кипенно-белой зимы и глубокой синевы неба. Замечала гробы, страх и безысходность.

Надо бежать. Все бегут. Оля села на машину и поехала. Нажала на педаль газа.

Её кот Пират не переносил автомобилей. Не мог ездить, орал, бился в окна, забивался под педали. Наверное, не понимал: как это - ты сидишь, а потом вдруг оказываешься совсем в другом месте.
А может, укачивало его.

Олин муж не любил Пирата, на дух переносил. Не из ревности, а принципиально.

Как она сразу не поняла: мужик, который не любит животных, плохой человек, гнилой.
Его душа не способна на пульсацию нежности, на верность, на служение кому-то просто потому, что этот кто-то наполняет твою жизнь смыслом.

Пират пришел к Оле четыре года назад. У него не было глаза и зуба. А другой зуб торчал сверху, клыком, как у вампира. Некрасивый кот.

Сначала Оля назвала его Кутузов. Из-за одного глаза. Но потом оказалось, что кот очень умный и говорящий. Если показать ему кусок мяса, то он покладисто говорил : "Мя-мя" и "йо-хо-хо". Именно за это "йо-хо-хо" и нежную любовь к плюшевому попугаю Оля переименовала Кутузова в Пирата.

Пират лечил Олю. Спал на ней, ровно там, где болит. И болеть переставало.

Оля любила целовать его в холодный мокрый нос, трепать за щеки и могла бесконечно слушать легендарное "йо-хо-хо" и "мя-мя", которое он говорил ей иногда и без мяса. Просто звал её мамой.

Оля понимала - он не доедет. Просто надорвётся от собственного крика.
Да и не поймут люди. Все бегут от войны, спасают детей, иконы, документы. Никто не берет с собой котов и собак.

Тоже мне ценность - лишний рот. А впереди неизвестность. Скитания по чужим домам, гостиницам.

Жизнь беженца и без животных - не сладкая штука.

Пират все понял. И ушел в ночь перед выездом. Утром Оля проснулась, а его нет. Он был очень умный. Все знал про войну. И заранее простил Оле предательство.

Она ехала по шоссе одна, глотала слезы.
Она чувствовала себя вынужденным предателем. Она предала Пирата, но с другой стороны, судьба предала ее, выгнала из дома, взрывала родных и друзей, отобрала завтрашний день.
Как сложно жить.

Оля приехала в Москву. Когда-то, много лет назад, она уехала отсюда за любовью , семьей и детьми, но не любви, ни семьи, ни детей не случилось. Случилась война.

Оля вернулась ни с чем. Раненая. Не физически, а внутри. Внутри, в районе сердца, кровила рана, но ни на одном рентгене ее было не видно.

Оля открыла свой бизнес. Ну как бизнес - Оля поставила палатку в очень удачном проходном месте и торговала всякой-всячиной. Сигареты, жвачки, шоколадки, хотдоги.

Время странное, нестабильное. Я тогда познакомилась с тетей Олей, потому что она наняла меня помогать. Я искала любые возможности для заработка. Мне было 15. Официально меня никто еще не взял бы.

А тетя Оля доверяла мне все, включая закупку товара. Иногда я подменяла ее в окошечке палатки и любезничала с покупателями. "Ты мне выручку в два раза повышаешь", - смеялась тетя Оля.

Я покупала на рынке сигареты, шоколадки и то, что мне казалось, "хорошо пойдёт". Привозила в палатку и рисовала новые цены. Мне же принадлежала идея поставить тут микроволновую печь и делать хотдоги.

В общем, тетя Оля была мировая тетка, и многому меня научила. И я сейчас даже не про "бизнес".

Жили мы недалеко друг от друга, и домой она часто меня закидывала на своей машине. Рассказывала свою жизнь. Про бывшего мужа. Про обычаи. Про Пирата. Про войну.

Я слушала. Мне было интересно. Я очень дорожила ее доверием и отношением, всегда рвалась к ней, помогать.

Однажды мы заехали к тете Оле домой, чтобы она передала мне деньги на завтрашнюю закупку.

- Пойдем, поднимешься на минутку. Посмотришь, как я живу, чаю выпьем по-человечески, не в палатке чтобы, - пригласила тетя Оля.

Мы с ней вошли в подъезд и поднялись по лестнице на второй этаж. Вдруг она замерла. Просто застыла, как вкопанная. Побледнела.

Перед дверью сидел кот. Худющий, подранный какой-то.

Я сначала не поняла, что она застыла, может, она кота испугалась.

- Кис-кис, - позвала я непрошенного гостя, который как влитой застыл перед дверью.

Но тетя Оля сползла по стене и села на голую ступеньку.
- Дошёл...

Кот обернулся. У него не было глаза. И торчал один зуб.

- Это же...Пират????? Как он....- я пораженно смотрела на тетя Олю. Я узнала его по ее рассказам.

- Пешком дошел, - прошептала тетя Оля и сгребла Пирата в охапку.

- А как он понял, куда идти? Как он адрес узнал?

- Любовь привела, - тихо сказала тетя Оля. Она плакала. И безостановочно целовала его в морду с подранными ушами, и гладила грязный бок в репьях. - Голодный?

А Пират смотрел на нее одним глазом и молчал.

- Мя-мя - вдруг сказал Пират.

Клянусь, я слышала. Слышала, как кот сказал "мама".

Мы вошли в квартиру, Оля нежно несла своего Пирата, прижимала к себе, целовала и говорила безостановочно: "Прости, прости, прости меня".

Оля отрезала кусочек мяса, протянула коту.

-Йо-хо-хо - проворчал Пират, но есть не стал.

Тетя Оля сказала потом, что он спал целые сутки напролет. Устал с дороги. Стёр лапы.

Дорога любви всегда тяжела, и идти по ней можно годами...
...

© Ольга Савельева

Была сегодня в гостях у подруги. А у той - сын, десяти лет.
Ну, я, как водится, по дороге зашла в магазин, чтоб не с пустыми руками-то в гости идти, звоню оттуда подруге, спрашиваю: что Никите купить? А то знаете, небось, какие нынче родители выросли из поколения восьмидесятых: сами-то они в девяностые обожрались всякими сникерсами-баунтями-Кокаколами до жопного слипания, а детям своим этой всей гадости ни-ни!

От сникерсов кариес, от баунтей аллергия на кокос, от Кокаколы язва желудка, а жвачка в брекетах застревает. Поэтому вот тебе, дитя моё, мюсли, а вот органический веганский мармелад без сахара - они намного вкуснее и полезнее всей этой вашей химии. Мы-то знаем, мы-то той химии два вагона в детстве вточили - вот поэтому-то у папы к тридцати пяти все зубы и волосы выпали, а у меня вон какие морщины появились! А всё потому, что у нас тогда ещё интернетов не было, и неоткуда нам было узнать про ГМО, консерванты, красители Е124, и прочий ужас. Вот и ели что попало: и сникерсы с консервантами, и печенье с глютенами, и Юпи с Зуко прям из пакетиков жрали!
Чудом выжили.
А своим детям, конечно же, мы такой страшной участи не хотим и не позволим.

Ну, в вопросы воспитания детей я сроду не лезла - сама не перевариваю непрошенных Макаренко, поэтому просто всегда заранее спрашиваю у людей: что купить из вкусного вашим детям - а потом иду и покупаю, что бы это ни было. Хоть бы даже и органический веганский мармелад, простигосподи.
Ну и сегодня тоже спросила: что купить Никитке?
И подруга такая: Щас, подожди, я у него спрошу. - Никииииит, ты чонить вкусного хочешь? Только быстрее соображай, и особо не борзей. Чего? Каких? А, поняла.
И снова уже мне: - Купи ему семечки от Мартина. Только не в пакете, а в стаканчике, которые уже чищенные.

Не вопрос, купила я эти семечки, прихожу с ними в гости, отдаю их Никите и говорю: Эх, молодёжь... С одной стороны - я вам страшно завидую: вы живёте в сбывшейся мечте Вовки из тридевятого царства - практически ничего не надо добывать и делать самому. Даже семечки грызть - и то не нужно: пошёл в магазин, да купил там уже чищенные.
А с другой стороны...
Вам никогда не понять вот этого кайфа: когда ты спёр на колхозном поле здоровенный подсолнух, размером с таз, удачно избежал заряда соли в жопу, из дробовика колхозного сторожа, а потом вы сидите вечером с друзьями на заборе, разломав этот подсолнух на пять частей, грызёте сладкие мягкие семечки, и впятером мечтаете о велосипеде Десна...

Или вот купить стакан семечек у бабушки возле железнодорожной станции...
Раньше-то жареные семечки в магазинах не продавались, их надо было у семечных бабушек покупать.
И вот ты сначала пройдёшься вдоль всего ряда этих бабушек, у каждой попробуешь семечки из их больших мешков, потом выберешь у кого самые вкусные - и тогда уже бабушка возьмёт газетный лист, ловко свернёт из него кулёк, и насыпет тебе в него стакан своих вкусных семечек...
Блин, аж слеза навернулась.

А ещё знаешь, как было круто: поехать зимой с родителями на Рижский рынок, протаскаться там с ними два часа между прилавков с безглазыми свиными головами и вкусно пахнущей маринованной черемшой, и вот в конце этого скучного и неинтересного похода - мама всегда покупала целый килограмм сырых семечек.
А дома мы сами их жарили в духовке - так они получались вкуснее, чем если на сковородке.
И потом мы с младшей сестрой целый вечер грызли их, аж до типунов на языке: старались нагрызть целый стакан чищенных семечек, чтоб потом кааааак съесть их сразу одним махом!
Часа по три грызли без продыху, как белки. И всё ради того, что сейчас можно купить в любом магазиине, за три копейки.
Вроде бы, это и клёво, а вроде бы и нет.
Вроде, вкусно, конечно, но вот такого кайфа, как от тех семечек, которые ты сам нагрызал три часа - уже нет и не будет.

И Никита так смотрит на меня с недоумением и ужасом, и спрашивает: Эээээ... То есть, когда вы были маленькой - охранникам что, разрешалось стрелять в детей из ружья??? За сворванный подсолнух??? Их за это что, не сажали в тюрьму??
Тычо, дружок, - говорю, - да мы, если иной раз сторож и не промахивался - дома потом изо всех сил старались не спалить перед родителями свою красную жопу! А то они бы нам ещё по ней ремня добавили, если б узнали про наше воровство. В том-то и весь кайф, понимаешь? Спереть подсолнух и не попасться сторожу, или, если уж не повезло, и он тебя всё-таки подстрелил - геройски терпеть жопную боль, не реветь, не жаловаться родителям, и самостоятельно исцелять себя потом слюнями и подорожником.
И стою, сияю вся.
А Никита ещё раз сказал мне "Спасибо!", и быстро ушёл в свою комнату.

Зря.
Я как раз собиралась ему рассказать, как однажды сама, с точно таким же лицом, слушала, как мой свёкр Алексей Ананьич, прикрыв глаза и пустив слезу от счастья, вспоминал своё беззаботное счастливое детство.
"Бывало, - говорит, - у нас в деревне людей не хватало, пшеницу в поле убирать, каждые руки на счету: и вот мы, старшие мальчишки, годов по 10-11, тоже ходили помогать взрослым.
Помню, мать мне давала с собой узелок и палку - и я уходил в поле на весь день. В узелке у меня лежал обед: хлеб и молоко, а палка была нужна, чтобы от змей отбиваться. Змей в наших краях было полным-полно! Отовсюду прям на тебя прыгали, черти.
И вот, значит, наработаешься, устанешь, отойдёшь в сторонку - там сначала палкой всех змей из травы повыкидываешь подальше, а потом каааааак сядешь в травушку-то мягкую, да кааааааааааак съешь этот свой вкусный мамин хлебушек! Ммммммм...
Нет, вам этого кайфа никогда не понять!"

Так что не надо тут моим детством ужасаться - прекрасное у меня было детство: и семечки в нём были самые вкусные, и обеды с первым-вторым-третьим и компотом, и меня даже ни разу никто не посылал работать в поле, заботливо снабдив палкой для убивания гадюк!
Но вам, поколению айфонов, икс-боксов, и магазинных чищенных семечек, этого всё равно не понять.

© Лидия Раевская

Шли с Иркой по улице в Сохо. Видим - в витрине сумочка. Остановились посмотреть. Сумочка такая красноватая, рисунок - "собачий зуб", но текстура другая. Всмотрелись - рисунок выложен тончайшими пайетками, красными и светлыми, размером куда меньше спичечной головки. И цепочка темно-бронзового цвета, сдержанно поблескивает. И в сумочке - тайна.

Говорим с Иркой друг другу: "Да, это наверно 700 долларов, не меньше". Еще всмотрелись - еще больше сумочка начала нравиться. Я говорю: "Нет, Ирка, она на все 1200 потянет. Давай я зайду и посмотрю. В ней, точно, тайна". Зашла. Какой-то аюрведический красавец продавец любезен без подобострастия, но в глазах у него читается: "хрен ты на эту сумочку взойдешь". Делаю индифферентное (по Зощенко) лицо, подхожу ощупать сумочку. "Ручная работа?" - спрашиваю. Как будто в этом дело. "Ручная", - говорит.


А магазин такой - у нас этого пока не понимают, - полы дощатые, стены тоже не ах, потолок как бы в вечном ремонте, - все признаки дикой, нечеловеческой роскоши. Вытащила из сумочки ценник, все еще на что-то надеясь. Вдруг там - 500. Тогда возьму, и пусть смерть нас разлучит.

Авотп.5 /очень неприличное слово, написано слитно/. 4450 долларов просили за эту сволочную сумочку. 4450! Как за подержанную машину.

Конечно, я могу вот прямо взять и заплатить эти четыре с полтиной. Могу. Где-то после полутора тысяч наступает притупление, вроде некроза кошелька. Вот триста баксов - это больно. Шестьсот - ужасно. Девятьсот - жаба душит до астмы. Полторы - это предел, это пальто от Макс Мары. А потом уже наступает скорбное бесчувствие. Две, три, - какая разница?

Да, я могу купить сумочку. Но к ней мне нужно еще будет два пальто (при том, что у меня их пять), три платья, две новых пары сапог и ну хотя бы три пары обуви, при том, что дома дюжина ненадёванных туфель, приобретенных в аналогичном припадке женственности. А к такому количеству обуви, с другой стороны, разве можно одну сумочку? - нет, минимум три сумочки потребует эта комбинация. И это только в этом сезоне. К следующему сезону дизайнеры, суки, еще что-нибудь придумают. Во что же мне это обойдется? А если принять во внимание, что те люди, на которых я могла бы надеяться произвести впечатление, либо подслеповаты, либо ничего не понимают в одежде и сумочках, либо вообще считают, что покупать надо только книжки, а остальное все никому не нужно, - если это учесть, то почему я должна разориться дотла и пойти по дорогам босая и с картонкой "помогите собрать на билет до Челябинска, украли все документы"?

Через окно витрины я глазами сказала Ирке, ждущей снаружи, что жизнь опять посмеялась над нами, обогнула нас и унеслась вперед шумящим потоком, смеясь и шелестя. Что наша юность погублена, что люди - звери, что не для меня придет весна, не для меня Дон разольется, что сердца наши разбиты навсегда и отчий дом - в дымящихся руинах. Сказала и вышла вон в ущелья Сохо с обугленными от горя глазами и незарастающей дырой в Х-хромосоме.

Шли с Иркой сгорбившись, поддерживая друг друга. Прохожие смотрели сочувственно и расступались.

Татьяна Н. Толстая. ЖЕНСКОЕ

Игрушка была старая и женщина очень уставшая. В волосах - седина, хоть и лет еще немного. Просто жизнь тяжелая ставит свои отметки. Дутыши, пуховик. Тяжело спускалась по ступенькам. Она его узнала сразу. Хотя столько лет прошло. Но глаза, да что там, и лица людей, не меняются. Просто маленький человечек в одночасье превращается в большого.


Материнские глаза были у Славика. Огромные, зеленые. А так на отца похож. Черты лица жесткие, суровые. Она папу помнила. Все-таки 10 лет ей тогда было. И любила все эти годы, и ждала. На каждый звонок подбегала к двери. И на окошке постоянно сидела. Даже гуляя, все вертела головой по сторонам. Смешно, уже став совсем взрослой, и то вглядывалась в лица в толпе. И когда мама тяжело заболела, надеялась. Они придут! Папа - такой сильный. И братик, уже совсем большой.

Мамы не стало. Они не пришли. И тогда она бросилась искать. Вдруг у них что-то случилось и она им нужна? Обращаясь, куда можно. По прежнему адресу они давно не жили, родные с папиной стороны от мамы давно отвернулись, а теперь их тоже в живых уже не было. Но все равно нашла. Спасибо своему ученику, Сашке. Упертый парень. Большим человеком будет. Уехал из деревни к своему дяде, он у него большой чин, как выяснилось. Он-то и помог ей найти брата. Спустя столько-то лет. И вот теперь она комкала бумажку с адресом и плакала, усевшись прямо на ступеньки. Прижимая к себе старую обезьянку, которую достала из сумки.

Хотела Славику показать для достоверности, это ж его любимая игрушка-то была. Она ей так нравилась, вместе с братиком спать этого Чуню укладывали. Он по очереди ночевал то в его, то в ее кроватке. Только в тот, роковой день, когда отец ушел из дома и забрал с собой Славика, Чуня с ней был. Наверное, брат потом по нему скучал. Не успела отдать. Может, вернуться? Раз ее знать не хочет, вдруг Чуню возьмет? Но в ушах до сих пор звучали слова:

- Убирайтесь отсюда! Приходит чужая тетка через 25 лет и говорит, что моя сестра! Пожить хорошо решила за чужой счет?

Хотя она же ему и документы показала, и фотографии. Только все равно захлопнул дверь.

Женщина вышла на улицу. Был октябрь, но солнышко светило сильно. Опустилась на скамейку. Платочек достала, начала лицо вытирать. И тут увидела сапожки. Красные, с бантиками. И белые колготки.

Подняла глаза. Девочка. Пальто тоже красное. И шапочка. Золотистые локоны. И большие зеленые глаза. Где она их видела недавно? В сердце кольнуло. Не может быть!

- Обезьянка. Как ее зовут, тетя? - спросила девочка.

- Чуня, - улыбнулась она.

- А вас как зовут?

- А меня - тетя Липа.

- Липа? Как дерево? - рассмеялась малышка.

- Липа - это Олимпиада! - ответила она.

- У нас у старших классов олимпиады есть. По математике и прочее. Какое у вас имя интересное! И у обезьянки тоже, - продолжала девчушка.

Дети. Общительные, живые, непосредственные. Добрые. Сердца наружу. Как нам, взрослым, сохранить в себе вот эту детскую наивность и радость каждого дня? Может, были бы мы детьми, сразу бы признали со Славиком друг друга. А взрослыми стали - не нужны. Точнее, он мне очень нужен. А я ему - нет. Привык без меня. Пронеслось в голове у тети Липы.

- Как тебя зовут, малышка? - спросила она девочку.

- Глафира.

Да, это его дочка. Племянница, значит. Назвал в честь мамы, которую не видел столько лет. Мамы, которая до последней минуты шептала его имя. Что же не приехал-то? Простить не смог? Только вот за что? Без вины виноватые они с мамой. Раз уж решил вычеркнуть из жизни мать и сестру, зачем дочку назвал так? Славик, Славик... Но любовь рвалась наружу. И желание прижать к себе этого красивого ребенка, родного по крови было таким сильным! Только что сказать? Напугает еще. Сидит посторонняя тетка, еще обниматься полезет. Тетя Липа просто молилась про себя, чтобы девочка Глафира побыла еще, не уходила. А она постарается запомнить каждую черточку милого личика, чтобы вспоминать потом. И когда приедет домой, сходит к маме на погост. И расскажет, какая внучка у нее куколка, не налюбуешься! И зовут также.

- Тетя! Вы почему такая грустная? Хотите конфет? - Глафира расстегнула портфель и высыпала на колени тете Липе разноцветный ворох.

Та поблагодарила. Дрожащими руками стала фантик разворачивать. А девочка рассказывала, что сегодня у них уроков меньше было. И они на экскурсию пошли. Вот тут закончили, недалеко. И поэтому она не стала ждать папу, а сама дошла. И что она с папой и мамой на речку поедет. Уток кормить. А сегодня на уроке писали про пап.

- Я рассказала, что мой папа Слава самый лучший! И храбрый! - произнесла Глафира.

- Конечно, храбрый. Твой папа, когда ему всего пять лет было, за котенком в воду полез. Ладно хоть, взрослые рядом были. Вымок весь, но зато плавать научился! - смахнула слезу тетя Липа.

- А откуда вы знаете? Вы знаете папу? Так пойдемте к нам в гости! - и девочка схватила тетю Липу за руку.

Та на минуту задержала маленькую теплую ручку в своей.

- Пойду я, Глашенька. Поезд у меня. Ты угостила меня конфетками, спасибо. А вот это возьми. Пусть у тебя будет. Так правильно! Хотя у тебя, наверное, очень много красивых игрушек. А обезьянка старенькая уже. Ей много лет, - прошептала тетя Липа.

- Нет! Мне нравится! Я возьму Чуню, если вам не жаль. До свидания, тетя Липа! - и девочка, помахав, исчезла в подъезде.

- Прощай, солнышко! - одними губами сказала тетя Липа.

Больше всего на свете, до боли, до крика, ей сейчас хотелось очутиться рядом с братом и его семьей. Обнять всех. Не спускать с рук эту девочку, свою племянницу. Попросить разрешить ей когда-нибудь приезжать. Потому что никого кроме них у нее нет. Одна совсем.

Тяжело вздохнув, женщина побрела на вокзал.

Глафира постучалась. Папа открыл быстро, поцеловал. Девочка взглянула на него. Волосы взъерошенные, в проеме мама стоит.

- Иди, ручки мой и за стол! - ответил отец.

- А утки? Поедем кормить? - не отставала она.

- Да, позже. Иди, доча!

Только Глафира, не включая воду, стала слушать к дверей.

- Слава! Ты глупость сделал! Эта женщина на самом деле могла быть твоей сестрой! Ты же сам столько лет мучился. Все думал: прощать-не прощать. Искать - не искать. Твой отец был очень деспотичным человеком. Что, если и правда, не было никакой измены? Как тебе потом люди сказали. И не виновата твоя мать была. Он же просто забрал тебя, увез. Вычеркнул ее из жизни. И сестру твою, раз сказали, что она не его дочь. Слава! Ну не было ДНК тогда, можно же по-человечески было все решить! Или сейчас сделать, с этой женщиной. С чего ты взял, что она пройдоха? - говорила мама Глафиры.

- Однофамильцев полно. Фото можно просто спереть. Документы подделать. Это не доказательства! Больше она ничего не смогла сказать! Неужели не понятно? Я не бедный человек, небось, денег пришла попросить. Как в твоих любимых фильмах. Если бы она хотя бы еще что-то показала, рассказала, - откликнулся отец девочки.

- Да когда ей было? Ты же сразу стал орать, ее выпихивать да двери захлопнул! Слава! А потом опять начнешь хмурый ходить, переживать, я ж тебя знаю! - вздохнула женщина.

Он не успел ответить. Из ванной вышла дочка.

- Папа! Не ссорьтесь. На вот тебе, Чуню! - и протянула отцу обезьянку.

Все краски ушли с его лица и оно стало совсем белым. Сел на кресло. Взял игрушку. И вдруг заплакал.

- Ты что, Слава? С тобой все в порядке? - тормошила его жена.

- Глашенька! Ты где это взяла? - прошептал он.

- У тети на лавочке. Она мне подарила. Я ей конфет, а она мне - Чуню. Папа, ты же храбрый, да? Ты в пять лет спас котенка и научился плавать! Мне тетя та сказала! - улыбнулась дочка.

- Что же я натворил, - мужчина, не одеваясь, в одних носках выскочил за дверь.

Там никого не было. Вернулся.

- Глашенька! А та тетя, что тебе подарила обезьянку, куда она пошла, не знаешь? - погладил дочку по волосам.

- На вокзал. Кто это, папа? - большие, зеленые, как у него глаза ждали ответа.

- Это тетя твоя, Глашенька. Родная тетя. Я сейчас ее искать поеду. Простит, надеюсь. Что же я наделал, - он стал быстро одеваться.

- Я с тобой поеду! - девочка принялась застегивать пальто.

Тетя Липа стояла на вокзале. Поезд подошел. Высоко в небе парили птицы.

- Прости, мама. Нашла я его. Только не удалось поговорить по душам. Но ничего. Главное - жив-здоров и все у него хорошо, - прошептала тетя Липа.

Еще раз тоскливо взглянула в сторону. И сердце заколотилось от радости. По перрону бежала маленькая девочка в красном пальто. Женщина опустилась на колени, раскинула руки. Прижала ее к себе.

- А я так и знала, что ты не простая тетя. Что ты моя! Пойдем уток кормить? - улыбнулась Глафира.

Выпрямилась, девочку за руку держала. Он тоже подошел. Высокий, сильный. Ее брат.

- Спасибо. Что девочку дал повидать напоследок. Можно я и тебя обниму, Славушка? - робко попросила.

А он подняла ее на руки, закружил, опустил и прижал к себе со словами:

- Извини меня. За те жестокие слова. Мы все исправим. Не признал вначале, сомневался. Я же тоже пробовал вас искать, маму, тебя. Но отец был против. Я и отступился. Столько лет зря прошло. Ничего, наверстаем, заново узнаем друг друга. Я вот сейчас думаю: друг отца во всем виноват, Николай. Он его так настраивал, что... Не виновата мама была, нутром чую. А из-за чужих пересудов разъехались, связь оборвали, жизнь себе сломали. И нам тоже. Пойдем домой, Липа. Как же я рад, что у меня есть ты, родной человек. Все можно исправить, если захотеть, правда? Пока мы живы, все!

И они пошли по перрону вперед. Мужчина, женщина и девочка. Родные люди, которые больше никогда не потеряют друг друга.

Веселая история
Рядом с нами находился гарнизонный госпиталь, на котором почему-то было написано «Военная гошпиталь». Так вот мы, местные пацаны, ходили туда, чтобы хоть как-то, в меру своих возможностей, если не утешить страждущих, то хотя бы отвлечь их от горестных мыслей. Читали им книжки, пели и плясали перед ними – кто на что был способен. У нас среди раненых, несмотря на разницу лет, были настоящие друзья, которые делились с нами самым сокровенным, изливали перед нами душу.
Витек душу не изливал. Несчастье его было так велико, что для его выражения слов уже не хватало – оставалась лишь протяжная, выматывающая душу мольба о смерти.
Витек был истребителем. Сбили его как-то по-дурацки. Выполнил задание и возвращался домой. Шел на малой высоте. Снизу вслепую били зенитки. Шальной снаряд попал в Витькину машину и разорвался у него под задницей. Как дотянул до своих, как сел, как его вытащили из машины – ничего не помнил. Пришел в сознание только на третий день на операционном столе. Сквозь тошнотную дурноту услышал противный звук – кусочек металла упал в таз.
– Двадцать седьмой! – услышал он низкий женский голос. – Жопа как решето… – И через короткую паузу, раздумчиво: – А вот что с этим-то делать?.. Куда же он с таким пеньком? И морда у парня больно красивая… Тяжелых сегодня много?
– Трое, Фира Израилевна, – это уже девчоночий голос, как отметил про себя Витек.
– Скажи Василию Григорьевичу, – приказала Фира, – пусть сам их обработает. А я попробую пришить этому дураку его достоинство, там ведь не до конца перебито. Угораздило ж его… – И рассмеялась.
А потом Витек лежал в палате и соображал, что же с ним произошло. До конца сообразить ему помогли товарищи по палате. Его историю ему рассказывали с веселым хохотом и похабными подробностями. Оборжавшись до слез, говорили, что один солдат пожертвовал Витьке часть своего достоинства: кровь-то ведь сдают, так почему же этим не поделиться! Вот Фира и пришила ему эту надставку. Так что с войны он вернется с припеком.

Несмотря на разницу в возрасте, мы очень дружили с Витьком, и он мне, пацану, часто рассказывал о себе. Говорил, что есть у него невеста – самая красивая девчонка в районе. Показывал мне ее фотографию: смешное, курносое лицо. Но мне тоже казалось, что она действительно самая красивая на свете. Говорил, что у него есть тихая и добрая мама. А отца зарезал пьяный деревенский психопат. На Пасху напился и стал все крушить на своем пути. Витькин отец решил урезонить его по-хорошему. Тот и впрямь будто послушался. А потом вдруг ударил сзади Витькиного отца ножом. Да и попал точно между ребер в сердце. Отец сел на землю и тихо сказал:
– Дурак же ты, Феденька… – И умер.
Мать так и не вышла второй раз замуж. Не захотела, хоть и сватались многие. А по ночам Витек слышал, как она давилась слезами…
Витек очень любил поговорить со мной. Я понимал, что ему нужен слушатель, который бы смог разделить с ним его боли и печали и не посмеялся бы над ними. Я был как раз таким слушателем.
Витек не переставал говорить о своем идиотском ранении, о Фириной жалости, о невероятной по тем, а может и по сегодняшним временам операции. И очень волновался: как все будет, когда заживут его интимные раны. Однажды Витек сказал, что его собираются выписывать, но хрен-то он тронется с места, пока не убедится, что все у него в порядке. Я толком не соображал, о каком порядке идет речь, но понимал, что для Витька это важнее жизни.
– А нет – застрелюсь к едрене-фене, – шептал он мне на ухо. – Чтоб я к Вере говном явился?! «Вальтер» у меня в клумбе закопан.
Тогда у многих в госпитале было оружие. Его приматывали бинтами под кальсоны. Я первый по разговорам и слухам узнавал, когда будет «шмон», и всех предупреждал. Они быстро отбинтовывали свои «ТТ», «браунинги», «вальтеры», и я их в охапке, как дрова, уносил в сад и закапывал под яблоней. У меня там был тайник. А Витек свой «вальтер» закопал сам, и я знал, что он точно застрелится, если не будет «порядка».
И вот как-то Витек отозвал меня в сторону и сказал, что Фира сама предложила ему убедиться, что не зря она возилась с ним целых три с половиной часа.
– Я, говорит, – шептал мне Витек, – сама его вернула к жизни, сама и опробую. Договорился я с Фирой. Понял? Завтра, говорит, садись в общую очередь на прием и жди вызова. Во дает Фира!
Фира Израилевна была огромной и красивой. Этакая огненно-рыжая валькирия. Как говорили о ней раненые, сначала в палату минут пять Фирина грудь входит, а уж потом она сама. Фира не стеснялась в выражениях. Говорила громко и гулко. Хирургом она была потрясающим.
О чем она тогда с Витьком договорилась, я опять же толком не понял, но чувствовал, что это очень важно для него и что это – тайна для всех. Только мне доверил свою тайну Витек, и я должен держать язык за зубами.
На следующий день я с трудом досидел в школе последний урок. В госпиталь бежал бегом. Поскорее хотелось узнать, как дела у моего. Очень мне не хотелось, чтобы он застрелился.
В госпитале творилось что-то странное. Врачи бегали по коридорам и орали на раненых:
– Прекратите ржать, немедленно прекратите ржать!
– Пожалейте хоть сами себя! Швы у вас, у идиотов, разойдутся! Черт бы вас побрал!
Громче всех грохотала Фира:
– Молчать! Палец им покажи, коблам! Я вас заново сшивать не собираюсь. – Но сама, не выдержав, закатилась в припадке хохота: – Ох, вот дура! На свою голову… Ох! Ох! – И, схватившись за живот, убежала к себе.
– Иди к своему – он там зубами всю подушку порвал, – сказал мне кто-то. – Ну, Фира! – И, лязгнув золотыми зубами, взвыл по-собачьи, замахал, как ребенок, руками. – Не могу! – И скрылся в сортире.
Я вошел в палату. На кровати сидел серый Витька.
– Ты что, Витек?
– Пойдем, – сказал он. – Давай лучше в окно, а то они опять начнут…
Мы вылезли в сад, сели на траву.
– Понимаешь, Швейк (такое было у меня прозвище), я сделал, как уговорились. Сел со всеми в коридоре. Жду. Вызывает. «Ну, пришел, красавец? Давай проверим результаты усилий отечественной медицины. Раздевайся». Снял я пижаму за ширмой. «Выходи», – говорит. Вышел я, а она как распахнет халат, и вся голая. У меня аж горло перехватило. Я и не чувствую ничего, а она говорит: «Ну вот, Витюша, все у тебя в порядке, я после войны на тебе диссертацию защищу. Ну, счастливо! Невесте – привет». Запахнула халат, взяла меня за загривок, дала под зад, я и вылетел в коридор. Только я не заметил, что она мне пижаму на «хозяйство» повесила. Так я и дошел до палаты с пижамой на… А в коридоре-то народу полным-полно… Ну и началось! Сволочи!
– Витек, да пусть ржут. Главное-то – все в порядке.
Витька посмотрел на меня своими огромными голубыми глазами, упал навзничь в траву и зашелся в хохоте:
– Ну, Фира! «Невесте – привет»! А пижаму-то… А я-то по всему коридору… С пижамой… А в коридоре-то полно… А?! А я с пижамой… Во кино!
Через несколько дней Витька выписали. Провожать его высыпал весь госпиталь. Никто не смеялся, только улыбались. Витек бросил вещмешок в кузов грузовика и сам ловко запрыгнул в него. Машина тронулась. Вдруг Витек метнулся к кабине и забарабанил по ней:
– Стой! Стой!
Он смотрел куда-то вверх. Все повернули головы. В окне третьего этажа стояла огненная Фира и улыбалась. Витек уехал. В отпуск. По ранению.

Лев Дуров

– А куда шапку ложить? – спросила Наташа.
– Класть, – автоматически поправила её Галина, недоуменно глядя на сына.
– Мама! – попытался защитить свою невесту сын, но Наташа сказала:
– А чо? Пусть твоя мамка меня поправляет! У меня же дети, я должна говорить правильно!

«Боже! «Ложить», «мамка», «дети»… Какие дети?» – пронеслось в голове у Галины – корректора с многолетним стажем.

– Мама, Наташа в детском саду работает, – прояснил ситуацию сын.
«Допрыгался… Догулялся… Вот и получай теперь. Какие девочки были! Валина дочка – переводчик. Олина – старший бухгалтер», – думала Галя.
Галина с мужем предоставляли сыну полную свободу, и вот результат: деревенская девка окрутила мальчика. «Ну ничего, гены и здравый смысл возьмут своё», – успокаивала себя Галина.

– Мам, а гречка где? – спросила Наташа у Гали через неделю после свадьбы (жили они поначалу у свёкров).
– Наташа, называй меня, пожалуйста, по имени – отчеству, – строго сказала Галя.
– Хорошо, Галина Александровна, – вздохнула Наташа.

А через месяц приехала тётка Наташи, которая вырастила её после смерти матери (отца у Наташи никогда не было). Огурчиков привезла, варенья, сметанки… Пришлось стол накрывать.

– Спой, Натаха, – попросила тётка, и Наташа спела.
Звонкий, чистый голос поразил свекровь и несколько примирил её с происходящим.

– Ладно, ехать надо, сваха, – сказала тётка. – Права была Натаха: хорошая ты, Галка, баба, хоть и интеллигентная! На свадьбе-то и поговорить толком не успели…

Свекровь, ожидая, чем кончится весь этот нелепый фарс, наблюдала за семейной жизнью своего сына и с удивлением видела, как меняется её мальчик. Наташка с ним как с ребёнком –«миленький мой», «золотой мой», а он и рад стараться: и по дому начал что-то делать, и на дачу вместе с семьёй ездит, когда раньше только и слышали от него, что у него интеллектуальная работа, а для хозяйственных нужд есть специально обученные специалисты. «Молодец, Наташка! – говорил свёкор Галине. – Взяла нашего оболтуса в оборот».

И друзья, с которыми раньше шатался бог знает где по барам, теперь приходили к ним в дом: Наташка стол накроет, накормит всех, посидит с ними.

«Пусть лучше под нашим присмотром, – объясняла невестка свекрови свои действия. –Хотя скоро ему не до друзей будет!» Наташа усмехнулась и погладила живот.

Ходила Наташка легко – свекровь радовалась: в их женском коллективе каких только страстей про беременных не рассказывали, а через девять месяцев родила дочку, потом через два года сына.

– Ну как там твоя деревенщина? – спрашивали у Галины на работе.
– Да нормальная девчонка, – сердито отвечала Галина, досадуя на себя за то, что, не разобравшись как следует, рассказывала всем о необразованной невестке.

А так-то если посмотреть? У Вали дочка до сих пор принца ждёт, у Оли – развелась давно, а наша – и мать отличная, и хозяйка замечательная, и на работе ценят. Слышала Галина, когда внуков из сада забирала, как заведующая говорила одной из мамаш: «У Натальи Петровны группа не резиновая, всех детей к ней не устроишь!» А уколы ни одна медсестра так не сделает, как Наташка: «Потерпи, Галинсанна, потерпи, миленькая!» А ведь совсем не больно!

Прошло пятнадцать лет. На очередной годовщине свадьбы сына радовались Галина со свёкром, глядя на сына с невесткой: внуки замечательные, своя квартира, а отношения – как в первые годы брака. И тётка Наташина здесь же, друзья сына, коллеги Наташи.

– Спой, дочка, – обратилась свекровь к Наташе.
– Сейчас вместе споём, золотой мой, ты нам музыку включИшь? – позвала она мужа.

– ВключИшь, мама? – спросила она у свекрови.

– ВключИшь, дочка, – улыбнулась свекровь.

RinaRu

"Вот кто меня тянул за язык. Шла бы себе и шла. Смолчала бы и жизнь моя пошла бы по-другому" - прислала мне Ленка СМС в 09:00 утра. Уровень драмы зашкаливал даже сквозь телефон и я резко проснулась.

Лена - моя подруга детства. Она недолго жила в Тбилиси, мы вместе ходили в садик. Потом они переехали, но раз в пять лет она вырывалась на малую, горячо любимую родину и мы за несколько дней успевали обсудить пятилетку событий.

В этой пятилетке Лена привезла на Чёрное море своего второго мужа, и мы планировали уболтаться после её морского безделья. Но тут такое СМС. Я судорожно набрала Лену, подругу надо было спасать.

Ниже привожу коротко рассказ Ленки. Коротко, но прям дословно.

В понедельник, в первый вечер, мы возвращались с Лёшей с пляжа. Была отличная погода и во дворе нашего гестхауса, который ты мне посоветовала, хозяева Нукри и Нино жарили шашлыки с друзьями. Проходя мимо мангала я уловила, обалдела и сказала "Какой аппетитный запах!". Это был провал Штирлица. Через час к нам в комнату постучался сын хозяев Никуша и молча протянул глубокую тарелку шашлыков. Было неудобно, но мы взяли и на ужин все съели. Нет, не съели - сожрали, потому что дико вкусно. С тем твоим красным полусухим.

На следующий день я купила шоколадку, положила на тарелку и так её вернула.

В среду вечером в дверь постучали и там опять стоял Никуша с блюдом горячего хачапури. "Мама просила передать, что шоколад был очень замечательным вкусным" грузинским русским сказал ребенок и ушёл. Тот хачапури лишил нас дара речи, это была амброзия.

Но тарелку надо было возвращать. Покупать вторую шоколадку мне не позволили годы детства, проведенного в Тбилиси, да и Нино не повторялась в блюдах.

На утро четверга мы планировали прогулку на пароходе, но я всё отменила и затеяла блины. Лёша сказал "Силы небесные, неужели я дождался блинов", но Лёша был ни при чём. Жарила два с половиной часа. Я так не старалась со времен собственной первой свадьбы. К двум часам дня я стояла у дверей кормильцев с горой тонких ажурных блинчиков. Нукри принял дар и галантно поклонился.

Ну всё, думаю, так не стыдно. А то у людей гостеприимство, а мы шоколадку, позорище.

На пятый день, когда в дверь вечером постучались, я чё-то напряглась. За дверью стоял Никуша, с улыбкой протягивая блюдо сервировочное 32 х 32 х 4 см, цвет слоновая кость изготовитель Италия, доверху наполненное розовыми персиками, лопающимся сахарным инжиром, блестящими сочными яблоками, орехами и лоснящимся черным виноградом. Аромат от блюда шел такой, что я на всякий случай взялась за косяк. Ужинать вечером мы не пошли, а легли смотреть Мимино и под Бубу, Фрунзика и белое сухое смолотили все фрукты.

В субботу, вместо дельфинария, я, доверху наполненная вчерашними витаминами, начала изготавливать курник. Вспомнила уроки домоводства в школе и приступила. Лёша сказал, что многого обо мне не знал. Курник был готов ближе к обеду и лёг ровно на все блюдо. Несли его вдвоём. Хозяев не оказалось дома и мы передали его их старенькой бабушке. Бабушка приподняла бровь. Потом Лёша предложил сходить в бар, но я так устала, что осталась в номере пить вино и листать в Гугле рецепты пхали.

На седьмой день мы вернулись с пляжа, а у ворот стоял Никуша. Увидев нас, он как-то официально подошёл и сказал "Мама и папа просят вас на минутку в 20:00 часов зайти" и убежал. Лёша сказал, что это неспроста и поинтересовался, как я думаю сколько тут стоит Хеннеси ИксО. Я сказала тут своего хенеси по горло, кто тут такое дарит ты что. Наверно надо пианино дарить. Или икону старинную. Или томик Шекспира с подписью самого Шекспира. В 20:00 я в вечернем платье и Лёша в туфлях стояли у дверей Нукри. Позвонили.. Стол был разложен на две комнаты, гостей сидело человек 40. На столах в три этажа стояло всё. Всё, что растет, дышит, мычит, блеет, пенится, колосится в Грузии. Нукри вскинул руки, распахнул улыбку, подошёл к нам и сказал: "Проходите дорогие гости, мы тут просто немного барашка зарезали, скромный обед, будем рады разделить с вами. Вы нас таким пирогом угостили, мы теперь ваши должники". "Лена, ещё раз сделаешь курник, я тебя убью", прошептал Лёша.

Теперь во вторник мы едем к дедушке Вано на 80-летие, в четверг собираемся в Тбилиси у Анзора на годовщину свадьбы, а в декабре мы должны приехать на крещение маленького Зурико. Это обязательно.

Мы перезнакомились со всей улицей, соседями и родственниками. Нас зовут пить кофе на первый этаж, потом завтракать на второй, потом играть в нарды в дом напротив. Вечером пить пиво во дворе и ужинать всем вместе.

Это какой-то один огромный дом и в нём нескончаемый обед.

Я не загорела, не посмотрела дельфинов.

У меня в номере мука, яйца, дрожжи, четыре кило баранины и хмели-сунели. Бутылки с вином и чачей стоят даже в ванной. Я не сделала ни одного селфи и уже что-то понимаю по-грузински. Лёша поправился на три кг. и думает купить тут дом.

Я просто сказала: "Kак вкусно пахнет, Валя!"
---------------------
Валенина Семилет

Все началось с того, что Оля решила пошутить. Она написала в фейсбуке:

«Знаменитый астролог Рошфор Номах объявил, что будущий год станет счастливым лишь для того, кто успеет до 24 декабря этого года купить любые две вещи. Но одну из них обязательно подарить незнакомцу. Причем обе вещи должны быть равноценными».

Оля жила, да и живет в областном центре, в городе промышленной печали и водки с привкусом алюминия. Никакого астролога Номаха никогда не было, Оля его придумала из озорства и от скуки.
Через полтора часа она забыла о своей шутке.

Повинуясь всемирному закону расходящихся тропок, пост Оли дошел до московской студентки Ксении. Та дурой совсем не была, но поверила в Рошфора Номаха и его предсказание. Какая же девушка чуть-чуть не глупеет в декабре?
И Ксения поспешила в большой магазин, что около метро, весь сверкающий и жаркий. Ксения купила миленький свитер — себе и еще один, тоже миленький, — непонятно кому. Чуть косившая левым глазом девушка-кассир, которая складывала свитера, спросила: «Оба вам?» Ксения ответила:
— Нет, второй в подарок, вы разве не слышали про предсказание Номаха? И повторила слова Даши из далекого областного центра.
Это сообщение заинтересовало не только кассиршу, но и других девушек из очереди.

Кассирша стала упаковывать подарочный свитер, а пятеро девушек и один тридцатилетний юноша со стрижкой Гурвинека засмеялись:
«И кому же ты подаришь этот свитер с прекрасным цветным узором?»
Ксения уже держала в руках свой свитер без адреса и быстро нашлась: «А вот ей!» И вернула пакет кассирше. Та вздрогнула, будто ее снова грозились уволить, как уже было два раза за этот день.
— Берите! — потребовала Ксения — Номах приказал!
Кассирша Люба, которая накануне отдала всю зарплату за комнату в коммуналке на Ангарской улице, прижала пакет со свитером к себе.
И засмеялась.

Ксения, пританцовывая хип-хоп, отправилась делать арт-маникюр в салон «Пальчики как мальчики». Она знала, что впереди у нее чистое счастье, встреча с прекрасным принцем, скорее всего из Высшей школы экономики, и далеко впереди, сквозь вечерний туман, даже различала смутные очертания грядущего альпийского шале. О чем еще мечтать под московским снегом блондинке с пятью лиловыми прядями и учебником французского в сумке?

А пять девушек и юноша-Гурвинек бросились обратно, к полкам и рейлам. Попутно они успели написать в фейсбуке о Номахе, а юноша, которого на самом деле звали Данила, потребовал от всех своих 2834 друзей немедленно идти и выполнять указание Рошфора, а «не сидеть в своих кофейнях, не давиться тирамису, обсуждая цены на нефть».

Сам Данила уже купил себе аляску, отороченную мехом тайваньской белочки, теперь он стоял перед рейлом с алясками, мучительно подсчитывал изрядный убыток от второй покупки, но преодолеть страх перед астрологическим велением Номаха не мог. Сказано: равноценную вещь.
Шапочкой из акрила не отделаешься. И купил вторую аляску, отороченную мехом вьетнамской белочки.

Данила вышел на улицу с хмурым лицом. Кому и как он подарит эту вторую аляску? Где искать этого незнакомца? И не будет ли Данила выглядеть полным дураком? Вполне резонные мысли для молодого человека с томиком Бродского в одном большом кармане и биографией Троцкого — в другом.
Так он в задумчивости доехал до ресторана «Блок. Двенадцать», куда ввалился с нелепым пакетом и примкнул к компании друзей, отмечавших важный праздник — Рублевый Спас.

Друзьям Данила рассказал о покупке, о предсказании и о своих терзаниях. В ответ на это сидевший во главе стола галерист по прозвищу Муся допил свою водку, схватил пакет и выбежал на мороз, даже не набросив пальто из верблюжьей шерсти.

Остальные поспешили за ним, в том числе сотрудники медиакомпании Dead News, поджидавшие Мусю в соседнем зале, с полным комплектом видеоаппаратуры, трезвые и злые. Они давно охотились за Мусей, который вел беспорядочную социальную жизнь, в надежде, что станут свидетелями какой-нибудь безумной выходки вроде танца со стиральным порошком либо снимут его в объятиях новой актрисы, взамен брошенной им Лили Додо.

А Муся бежал по переулкам Остоженки, неся перед собой священный пакет. И вдруг замер около подъезда, куда входил разносчик пиццы.
Тот был в легкой курточке и дрожал от ветра с Москвы-реки.
«Стоять!» — крикнул Муся. Разносчик от ужаса уронил всю стопку картонных коробок на безжалостный асфальт, а корреспонденты компании Dead News нацелили камеры.
Муся вручил парнишке пакет с аляской и потребовал надеть немедленно.

Пока тот, давясь мехом вьетнамской белочки, надевал куртку, Муся подозвал Данилу и объяснил разносчику, кого надо благодарить за этот подарок. После чего развернулся на итальянских каблуках и дал короткий, но смачный комментарий для канала Dead News.

Уже через полчаса эта новость сверкала на сайте канала.
Еще через десять минут она побежала по лентам агентств, но сюжет с пьяным Мусей был пропущен, а теги выглядели упруго и дерзко:
«Праздник-Номах-предсказание-счастье».
Авдотья Анатольевна, жена министра социального равенства Российской Федерации, услышала о предсказании как раз в Париже, в ювелирном магазине Hartier, где покупала изумрудное колье для новогодней вечеринки. Ей позвонила подружка, глава фонда «Любовь и бедность», и сообщила «новость», которую узнала от няни детей, брат которой прочитал информацию о Номахе на iPad.

Авдотья Анатольевна склонилась над витриной, продавщицы, ассистентки и охранники повторили ее движение, так что все это напомнило легкий молебен. Но у Авдотьи Анатольевны возникли сомнения: вот так взять и купить другое колье? Отдать его клошару?

Бред. Но с другой стороны, сам Номах требует. И свою злую судьбу на следующий год тоже хотелось умилостивить. Она позвонила мужу, тот как раз проводил экстренное совещание по спасению от холодов жителей сибирского села Большие Сахарки.
Ему было не до глупостей, и он рявкнул: «Покупай быстрее, а то другие купят!»

Так Авдотья Анатольевна приобрела еще рубиновое колье. Она ехала в машине по веселым парижским улицам, размышляя: «Кому тут его подарить?»
Ей быстро надоела вся эта затея, она уже ругалась на себя, Номаха и больше всего на водителя-индуса. И наконец увидела старушку с пятью собаками, которая стояла с табличкой на французском:
«Мои маленькие друзья голодают». Авдотья Анатольевна, чтобы ее жест был особенно эффектен, надела колье на самую маленькую собачку, Зизи. Вручила старушке сертификат подлинности, чек, дарственную, рассказала о Номахе и укатила.

Старушка, которая была дочерью русских эмигрантов, сбежавших на последнем чахлом пароходике в Константинополь, знала: в этой жизни может быть что угодно. К тому же искренне верила в астрологию и в свою счастливую звезду. Во время Второй мировой немцы, отступая из Парижа, приговорили ее, совсем юную, к расстрелу за предполагаемую связь с Сопротивлением, и когда уже вели по длинному коридору, вдруг поступил приказ: отпустить.

Оказывается, перед офицером гестапо успела замолвить слово ее обаятельная подружка Зизи, которая развлекала оккупантов песенками. В честь подружки, давно умершей в Бразилии, и была названа собачка.

Короче, старушка приняла колье как вполне естественный дар, венец ее долгой, странной и увлекательной жизни, к концу которой она потеряла все, кроме блеска в глазах. Но далеко старушка не ушла, к ней уже спешили нетерпеливые арабские подростки. Они сорвали колье с Зизи и бросились прочь.
Эх, плохо знали подростки русскую старушку, певшую в юности арии из «Аиды» и «Травиаты». Графиня заголосила так, что примчались сразу три полицейские машины.

В участке старушка все объяснила, полицейские даже съездили в магазин, придраться было не к чему. И уже через два часа, в черном атласном платье, украшенном рубиновым колье, графиня сидела в студии общенационального французского канала и рассказывала о своей жизни и о колье, которое так напомнило ей то, фамильное, что продала мама на блошином рынке в 1942 году.

Поскольку графиня с юности была выдумщицей, она с ходу добавила к биографии неведомого астролога Номаха очень симпатичные детали. Зрители немедленно поверили и побежали в магазины — улучшать свою судьбу. За ними бросились граждане всей Европы, потом Северной и Южной Америки. Позже всех дошло до китайцев, но зато там призвал нацию спастись по совету древнего учителя по имени Но-мах сам глава Коммунистической партии.

...А Оля из алюминиевого города вышла на улицу подышать свежим вечерним бензолом. Перед собой она катила инвалидную коляску, где уже год сидела ее старшая сестра Таня. Не так давно Таня работала учительницей математики. И вдруг стала слабеть.
У нее диагностировали тяжелую болезнь, которая неспешно, но уверенно разрушала организм Тани, словно зачеркивая день за днем клеточки в ее «тетради». И уже оставалась пара страниц.

Врачи честно сказали Оле, что жить сестре буквально три месяца.
Да, теоретически возможна операция в Германии — за деньги, которые стоил, наверное, весь район Оли и Тани, с учетом клочка неба над ним. В общем, не было даже смысла это обсуждать.
И каждый вечер Оля выкатывала коляску, чтобы сестра могла полюбоваться на людей и могучие трубы их комбината, испускавшие желтый дым.

Перед сестрами вдруг затормозил автомобиль волшебной марки, которых в городе было всего два: у мэра и губернатора.
Из него вышел мужчина в темном костюме и бордовом галстуке.
Он не представился, но теперь Ольга и Татьяна думают, что именно так выглядит современный подтянутый ангел.

За час до этого Ангел со своими китайскими партнерами купил контрольный пакет акций местного комбината. И был ну если не счастлив, то вполне доволен. И тут один из друзей-китайцев получил СМС от дочери — про предсказание Номаха и о том, что миллиард китайцев сошел с ума, бегая по магазинам, где уже вывешены красные плакаты «Купи два — второй отдай!»

Китаец передал содержание СМС своему русскому партнеру с пожеланием прислушаться к Номаху.
Партнер задумался: «Я купил пакет акций... Даже если я вдруг куплю еще один, не смогу же я его подарить, это чушь!»

Увидев за окном автомобиля Олю и Таню по пути в аэропорт, Ангел вдруг решил, что делать. Так он и сказал девушкам: «Я не могу подарить вам равноценную вещь, извините, это вне бизнес-логики. Но, надеюсь, я могу подарить что-то еще?» Что и сделал.

Да, он подарил вещь, которая, может быть, стоит дешевле контрольного пакета акций или даже свитера с узором, а может быть, не стоит вообще ничего, ибо никто, даже самый мудрый китайский мудрец, не сможет оценить ее никогда. Он подарил умирающей Тане жизнь. Замкнув этим причудливый, как новогодний серпантин, сюжет, который начался в областном центре с нелепой шутки одной девочки, решившей просто порадовать друзей, и завершился там же. А то, что подключился весь доверчивый мир, — так разве это плохо?




© Алексей Беляков

Выбирался погожий день, детей на автобусе вывозили на экскурсию по природоведению в ближайший лес - кормушки для птиц повесить, следы заячьи поискать.

Предварительно в тот же лес снаряжалась команда в три человека - водитель и два учителя в костюмах деда мороза и снегурочки, которые наряжали на полянке симпатичную елочку и прятали под нее кульки с подарками. Когда экскурсия "случайно находила" в лесу украшенную елку и к ним выходил НАСТОЯЩИЙ дед мороз из НАСТОЯЩЕГО леса - восторгу детскому не было предела!
Дедом морозом был мой двухметровый отец, и костюм у него был очень колоритный.
И вот в один год пока ждали детей, отец, будучи уже при полном параде, отошел в лес чуть подальше и слышит: "Тюк.. Тюк..." Выглянул за сугроб - а там мужик с топориком браконьерствует. Ну отец и подошел к нему тихонько, руку в рукавице на плечо положил и как гаркнул басом:
- Что же ты, мужик, ЁЛОЧКУ МОЮ РУБИШЬ???
Таких охреневших глаз отец не видел никогда...
За топором и одним валенком мужик так и не вернулся..."
(с)

В ветлечебницу ворвался шумный и взволнованный клиент: "Ребята, помогите. Я тут собаку хорошую сбил. Сама под колеса бросилась...".

Аккуратно уложив пса на кушетку, группа специалистов принялась за дело. Пес был в сознании и почти совсем не издавал жалобных звуков, просто растеряно смотрел в глаза каждому, кто старался ему помочь. Это была великолепная легавая собака породы курцхаар.

К счастью, у пса не оказалось серьезных повреждений и получив изрядную дозу антишоковой терапии, устало и безнадежно опустил морду на лапы.

Клиент взмолился: "Я все оплачу.Только разрешите оставить собаку у вас. Я очень тороплюсь.

У меня работа. А вы дайте объявления. Хозяин найдется. А если не найдется, то ее обязательно кто-нибудь заберет. Такую замечательную собаку не могут не забрать". На том и порешили.

Красавчика оставили в клинике. Утром во всех читаемых газетах и по радио была распространена информация о потеряшке. Звонков и визитов с желающими приобрести друга было много. Мы тщательно записывали телефоны возможно будущих хозяев, но упорно продолжали ждать истинного. При этом рассуждали:

-А вдруг какой-нибудь охотник скажет, что моя. Как поверим?Собака послушная.За любым пойдет.

-А. И проверять не будем. Отдадим. Да и все.

Пес прожил в клинике почти неделю. По ночам пес подвывал и даже умудрился погрызть упаковку систем для внутривенных инфузий. Днем Красавчик вел себя прилично . Выходил на улицу без поводка по первому же требованию с грустно опущенной головой. Делал свои собачьи дела и нехотя возвращался назад. Ел без аппетита, но все-таки ел.

Наконец-то объявился ОН. Истинный. Мужчина средних лет вошел в клинику , вежливо поздоровался, вздохнул, присел без приглашения, как будто его уже совсем не держали ноги и тихим голосом спросил:

-Мне сказали, что мой пес живет у вас. Это правда?

Мы переглянулись. Пес был в другой комнате.-А какой он у вас? Опишите. И кто вам сказал, что он у нас?

-Да я его уже несколько дней ищу. Пока я с приятелем беседовал, рванул за сучкой и с концами. Ходил по ветлечебницам. Вот в одной сказали, что у вас есть потеряшка.

Наш посетитель подробно описал приметы друга и все приготовились лицезреть трогательную встречу.

Встреча была действительно душещипательной. Пес увидев сидящего хозяина, практически ахнул. Это был какой-то необыкновенный" вскрикохлип". Положив голову хозяину на колени, пес торопливо принялся рассказывать хозяину о своих неудачных приключениях:

-Вау-вау, вау-вау-вау-вау-ва-ва-ва. Вау-вау, вау-вау-вау-вау-ва-ва-ва...

И все это вперемешку со стенаниями и вздохами. Пес торопился рассказать хозяину о своей неудачной встрече с подругой своей мечты . И как неожиданно все произошло. И как таинственные запахи вскружили ему голову и он забыв о своем хозяине, рванул влекомый инстинктами продолжения рода собачьего вслед за ветреной особой. И о том, как эта "дама" бросилась в самый неподходящий момент через дорогу и ее пришлось догонять. Потом - удар по голове... И какие-то чужие люди, чужие руки, чужая еда, чужой дом. И как он боялся, что хозяин его не найдет...

- Ладно. Я понял. Иди в машину. Я сейчас.

Собака мгновенно рванула к дверям. Мордой открыла незапертую дверь кабинета. Толкнула лапами дверь, ведущую на улицу. Открыла переднюю дверцу старенького Жигуленка и уселась на переднее сиденье как первоклассник на уроке по стойке смирно.

Хозяин, который все это время внимательно слушал свою собаку, непрестанно поглаживая ее по голове, поднял на нас полные слез глаза и спросил:

- Сколько я вам должен?

Все свидетели еле сдерживая свои эмоции и пряча свои глаза , только отмахнулись от него:

- Да идите уже отсюда. Сил нет на вас смотреть.

И один из докторов, внезапно вспомнив предыдущие рассуждения сотрудников о предстоящей встрече с хозяином, выпалил:

- А вы говорили как мы узнаем настоящий хозяин или нет? А вот так и узнаем...

И решительно смахнул слезу.


© Lola M.

Маша любит всех животных целиком, а не только котлеты из них.
Навещал её в лагере пионэров, лазил по какой-то бузине, звал дочь:
- Маша! Маша!
Начал с пиано, закончил таким фортиссимо, что вдали сработала сигнализация. Маша возникла из куста неожиданно, как снайпер. Лохматая, под глазом синяк, в руке лягушка, гольфы разной высоты. Счастливая.
Рассказывает:
- Мы организовали зоопарк. Из жука и стрекозы. Есть ещё лягушки в банке. Мы их воспитываем, две уже сдохли. Видимо, это холера. Муравьёв сначала приручали чупа-чупсом, теперь не можем выгнать.
На завтрак была гороховая каша, две девочки молились богу, чтобы их забрали домой. Катя плакала тридцать шесть минут, сама удивилась своей выдержке. Говорит, с детства так не ревела. Кристина сказала, если опять будет каша, сломает ногу, и её заберут. У неё дедушка хирург по женским ногам, он всё прекрасно вылечит. И если кто желает присоединиться, дедушка будет только рад. Удивительно, какая от гороховой каши бывает ностальгия. Но к обеду ничего, рассосалась. И вот мне интересно - не для себя - какие бывают способы ломать ноги?

Маша принесла из столовой печенье, мы пошли в конюшню, сели на забор и стали говорить о литературе.

Литература, считает Маша, лучший способ заработать на собаку. Нам срочно нужна собака, а собаке нужен воздух. Поэтому мы полезли в интернет, нашли домик вблизи от природы, уже с будкой. Осталось написать роман, издать, получить Букера, а лучше Нобелевку. И можно переезжать.

Однажды Маша сама писала книгу. Взяла тетрадь, и два часа велела не шуметь. Иначе работа растянется на три часа. Маша спросила, можем ли мы уже в эту субботу купить домик, если к вечеру она закончит. Я ответил, что да. Если к вечеру.
Тогда Маша сказала:
- Удивительно, уже в субботу мы будем спрашивать друг друга, чья это лохматая рожа сгрызла тапки.

И уселась за роман.
Название пришло сразу – «Кот Чуня». Очень логично, ведь именно коты самые прекрасные существа на свете, а не эта фиолетовая Джоконда Рафаэля.
Кот спал на холодильнике безучастно, будто не он тут главная действующая морда, а просто устал. По-хорошему, должен был сесть и рассказать самое волнующее из биографии. О детстве и матери. Про фантазии и комплексы. Про трёхцветную Мурку с упоительно кривыми ногами, конфликт с психическим котом Матвеем и ужасный характер латышских дворников. В развязке романа кот получил бы приглашение пожить у одной девочки и почти добровольно принял таблетку от глистов, этот символ кошачьего счастья. Но кот молчал, и Маше пришлось опять всё делать самой.

Может поэтому, всё перипетии и коллизии уместились в четыре слова:
«Мой кот очень хороший».
Получился шедевр конструктивизма. Экзистенциалисты и последователи поэта Брюсова в тот день проснулись в слезах. Разбавлять повествование какими-то соплями, значило всё испортить.
Нести роман в мир было невозможно, мир не созрел ещё покупать столь пронзительное искусство.
Маша посидела-посидела и тоже заплакала. От чувств.
И сказала:
- Ты сам садись, сочиняй. Ты же отец. А я стану о тебе заботиться. Всё-таки, я женщина.

И ушла жарить яичницу. В холодильнике было десять яиц, Маша применила все. Она не знает, сколько надо на отца средних размеров. Она не боится, что на мне вылезут прыщи, лишь бы работал. Всю свою любовь к природе Маша вложила в омлет. Добавила соли, перцу, помидоров, всего побольше. Сама отказалась. Сказала, у неё каникулы, она перебьётся черешней. Кот свою порцию закопал. Не в смысле – спрятал, а навсегда, чтоб никогда не найти. Я же, от обилия соли и яиц стал раздражительным. Назавтра отвёз Машу в лагерь. Там море, воздух и меню разработано в специальном НИИ по воспитанию детей через невзгоды. Особенно гороховая каша.
Сам теперь сижу на диване, мажу спину сметаной и мечтаю растянуть лето хотя бы до октября.

прекрасное ко дню голосования.
А вы: Сорокин, Сорокин... ))

«В махорочном дыму поднялся старик Муртайкин. Молитвенно сложил руки на груди и сказал: «Фёдор Иваныч, прошу тебя, обчество просит, уйди ты с председателей Христа ради! Силов наших больше нет. Десятый год без урожая, коровенки подохли, лябяда и та не родится... А братовья твои последнюю косилку соседям продали... И мордуют всех, слова не скажи. Сгинь, тоись, уйди. Имей совесть».
Собрание одобрительно загудело. Но тут слова взяла Софья Прялкина. Сверкая звездочкой героя соцтруда, она начала тихо: «Да, товарищи, все уж сроки просидел в председателях Фёдор Иванович Сорокин. Но нельзя нам сегодня менять нашу власть, когда зарятся на наши угодья соседи. Затеем выборы, отчекрыжат они пахотные земли и покосы за Дунькиным болотом, - и вдруг крикнула в голос, - нельзя, не можно нам сейчас без твёрдой руки. Не оставляй нас, Иваныч!».
Собрание задумалось. В тишине поднялся председатель. Отыскав глазами Муртайкина, обратился к нему: «Хорошо сказал, старик. Спасибо тебе за горькую правду».
После чего вышел из-за стола, протолкался к Муртайкину, ухватил его обеими руками за голову, да так, что шапка дедова отлетела в сторону, и приложился к бороде долгим поцелуем.
Оторвавшись от ошалевшего Муртайкина, ни на кого не глядя, вернулся на председательское место.
После долгого откашливания и сморкания, наконец, поднял мокрые глаза на собрание: «Братья и сестры, - голос его дрожал, - да кем же я буду, если брошу вас сейчас, когда все в таком развале и погибели, когда неспокойно на рубежах родного колхоза! А международная обстановка?...»
... Расходясь после собрания, мужики толковали: «Да, наш Иваныч голова, все ухватил! Ну на кого его менять? Нет ему замены. Время-то какое...».

(Тимофей Погудин. "Время пахать". М. "Советский писатель". 1962 г.).

Он перевелся к нам из другого района, молодой опер, по фамилии Петров. Народ покрутил пальцем у виска. У нас нагрузка в 2 раза больше, и никаких тебе премий, квартальных, 13, и прочих. Да и за переработку никогда не дождешься. Перевелся и перевелся. Кадровичка сказала, что в рапорте указал «по семейным обстоятельствам». Да любой семейный человек побежит из Невского района роняя тапки, при первой же возможности. Ну да дело его, в конце то концов.
Петров начал работать. Спокойный парень, поручения от следствия, мои то есть, выполняет, не хамит, не грубит, пальцы не растопыривает. В коллектив влился. На праздники складывается. Одно народ настораживало, не пьет. Ну не пьет и все тут. Сначала думали, что стучит начальству. Нет, не стучит. Решили, может язва, или что-то другое со здоровьем. У всех свои особенности. Я вот не курю. А он – спиртного ни-ни.
Как-то я шла на работу пешочком, дождичек мелкий, прохладно. Смотрю, лицо знакомое. Тащит наш Петров мужичка-выпивоху, соседа моего. У мужичка и жена поддающая, недавно оба в двушку въехали. Тащит аккуратно и заботливо. Я подошла.
- Помочь надо, Петров?
- Нет, порядок Лена, сам справлюсь.
- Сынка, да не тяни ты меня, сам могу пойти,- ворчит мужичок.
- Сына, да ты папку пожалей, не волоки то так. Ну подумаешь, выпил, - говорит женщина, семенящая рядом. А сама на ногах едва держится.
Тут мне и стали понятны семейные обстоятельства Петрова. Смотрели на меня эти обстоятельства серыми глазами, и выдыхали перегар.
Видно эти семейные обстоятельства стали известны остальным. Народ засудачил.
- Не повезло парню. Родители – алкаши.
- Зато им повезло. Вечно он с ними возится, лечит, кодирует, в больницы отправляет. Пьяницы - не пьяницы, но всегда чистые, аккуратные. Да и Петров у них мужик порядочный. Видно люди ничего себе. Но болезнь известная, российская.
- Надо же, у пропойц, такой парень хороший вырос. А у иных, нормальных, подонки ужасные получаются.
Посудачили и заглохли. А работа шла.
В выходной я поехала в клинику делать собаке прививку. Заняла очередь. Бомжеватого вида, но аккуратный пожилой мужчина показался мне знакомым. Пригляделась – Петрова отец, Николай Кузьмич, как всегда, под шофе. Старик суетился, звал врача. Я подошла.
- Что случилось?
- Собаку машина сбила, я подобрал прям на дороге. Срочно нужен хирург.
- Отец, а денег то у тебя хватит?
- Не знаю, дочка.
Кузьмич начал выворачивать карманы. Наскреб около 900 рублей. Обрадовался.
- Должно хватить. Тут разгружал кой–чего, была оказия. Винишка прикупил, но еще осталось.
Собака, по виду русская псовая борзая, жалобно плакала. Я вздохнула. Судя по собаке – перелом лап, 10 000 не меньше. Хорошо одетый мужчина, державший на руках безумно дорогого сервала, оглянулся на нас.
- Дочка, ну не бросать же было скотинку, - воскликнул Кузьмич: Оно ж кричало на дороге. А все едут и едут, спешат. А тут душа живая гибнет. Клаве позвоню, у ней еще рублей 300 есть, счас принесет, на всякий случай.
Мужчина с сервалом отозвал меня.
- Вы его знаете?
- В соседнем доме живет, выпивает. Но жалостливый. И собака то породистая, видно потеряшка. У него трехлапка жила. В 15 лет померла, овчарка. Тоже говорят, сбитую подобрал, а хозяева отказались.
- Понятно, - ответил мужчина с сервалом, и подошел на ресепшен.
- Слышите, зовите хирурга и примите деда со сбитой собакой. Счет составьте, я заплачу, а с него возмите его деньги. Только не говорите ему, сколько стоит.
И хирурга позвали. Счет вытянул около 17 000. 900 рублей - Кузьмича, остальное – мужчины с сервалом – Игоря Владимировича. Я сделала прививку собаке и пошла домой. Кузьмич ждал возле операционной. Игорь Владимирович тоже собирался уезжать.
Долго ли коротко ли. Но псовая эта борзая начала гулять не далеко от нас, с вечно подвыпившим Кузьмичем, или его женой - Клавой. Прихрамывала.
- Здравствуйте Николай Кузмич.
- Здравствуй дочка.
- Смотрю, собака у вас осталась.
- Да нашел Саша хозяев. Но они отказались, сказали мол, для выставок теперь вряд ли подходит. Не нужна стала. Ничего, прокормимся. Сашка ей корму купил, специального, и витамины всякие. Ну я тут приработку нашел, консьержем дежурить. 12 000 платят. Все путем. Кирой назвали.
Занесло меня вновь в ту же клинику месяца через два. Приболел старый Жак. Мы заняли очередь. Сидим, ждем. Глядь, появился Кузьмич. На руках котенок, страшно смотреть, порезанный и обмазанный в смоле, знаете, крыши такой раньше покрывали, грели в бидонах. Николай Кузьмич очередь занял. Сидит, волнуется. Начал карманы выворачивать. Деньги считать. Мало видно вышло. Расстроился.
- Вот, у подростков отнял животного. Изверги проклятые, порезали , обварили. Гадство прямо.
- Не хватает только того, с сервалом, - сказал муж.
И закончить не успел. Раскрывается дверь, и заходит Игорь Владимирович, со своим Багратионом. И глазами в Кузьмича упирается. А тот копейки пересчитывает. С котейки кровь капает, и смола.
- Карма точно! – воскликнул Игорь Владимирович и побежал на ресепшен.
- Деда с котом примите, я заплачу, - кричит.
А тетка улыбается, мол не волнуйтесь Вы так, позову сейчас.
Кота отправили на операцию, Жака на осмотр, а Игорь Владимирович заплатил за Кузьмича с лихвой, купил что надо, и ушел. Кота Кузьмич назвал Кузей.
Петров работает себе, и работает, Кузьмич и Клава с борзой гуляют, та и хромать перестала. Кузя оброс шерстью, и на окне орет так, что соседи матерятся. Весна. А я с мужем пошла прикупить средства от клещей для наших зверей. Заходим, и видим Игоря Владимировича. Поздоровались.
- Кузьмича с животинкой не хватает, - засмеялся Игорь Владимирович.
- Сейчас придет, улыбнулась я.
И открывается дверь. Заходит Кузмич, пьяный в дрезину, едва на ногах держится, что то в куртке замотано. И Клава с ним, тоже пьяненькая.
- Хирурга нам! - оба кричат.
- А что случилось? – спрашиваю.
- Вот, Клавка, у кошек уличных, птица выдрала. Потрепали его. А так хороший птиц, - говорит Кузьмич, и достает из под мокрой куртки, попугая ара.
Я села на стул. Муж вздохнул. Игорь Владимирович начал рыться в барсетке.
- Попугай то домашний, - говорю: Имя у него наверно есть. Интересно, какое? Карл может.
Попугай поднял растрепанную голову, взглянул на меня и сказал: «Карма, Карма!»
- Карма, - вздохнул Игорь Владимирович, достал бумажник и пошел на ресепшен.
Кузьмич почесал в голове, и довольный заулыбался.
- Теперь, ежели чего, я сюда буду живность таскать, тута дешево…
А народ прозвал Петрова – Петров и К. Ну кончено. Отец - Николай Кузьмич, Мать – Клава, кот – Кузя, собака – Кира. Даже попугая зовут на букву К.
Игорь Владимирович клинику решил не менять, и оставил там свою визитку.
- Если придет дед, Николай Кузьмич, с каким либо животным, Вы звоните. Я все оплачу.
Никуда не денешься - карма…

© Елена Андрияш

Посвящаю этот текст своему отцу и самым лучшим в мире друзьям.

Пролог

Свою первую любовь я встретил неожиданно и внезапно, в школе. Честно говоря, в то время меня волновали совсем другие вещи, например, где достать карбид и селитру. Или как незаметно воспользоваться отцовским напильником и тисками. Или как соскоблить побольше серы со спичек...

Но всё изменилось после одного случая. Обязательная повинность по уборке класса после уроков в те времена была обычным явлением. Данное мероприятие регулировалось графиком дежурств. В тот день выпало дежурить мне, Кольке Иванову и Лидке Фроловой. Мы с Коляном при помощи тряпок уничтожали чернильное творчество с поверхности парт, так любимое учениками, а Лида поливала растения в горшках, которые украшали школьные подоконники и услаждали взор нашей классной руководительницы.

Это занятие вдохновило меня настолько, что в моей голове родился экспромт, который я выразил в стихотворной форме. В стихотворении фигурировало имя «Лидия». Моя одноклассница, с которой я делил одну парту с первого класса, не оценила сей творческий порыв. Ибо мое «творение» не обладало, ни ритмом, ни тактом и содержало в себе весьма обидные выражения.

Рецензию на свое творчество я получил тут же… Черенок школьной швабры, управляемый тонкими ручками разгневанной Лидочки, прошелся по моей спине и плечам. Кольке тоже досталось, за компанию. От полного разгрома мы спасались позорным бегством.

После этого случая я был настолько сражен поступком своей соседки по парте, что написал покаянное письмо и тайком подкинул его в ее портфель. Решив, что письма явно недостаточно, я применил весь, в моем понимании, «арсенал» ухаживаний.

Прятал ее портфель, дергал за толстенную косу, которая оканчивалась в районе поясницы. Подкладывал под ее дверь цветы, сорванные на клумбе райисполкома. Звонил и сопел в трубку. Провожал ее до дома, прячась по кустам. Один раз даже пригласил в кино, на фильм «Тайны мадам Вонг», но коварная фолликулярная ангина нарушила мои планы.

А Лидочка — умница и красавица — стоически терпела мои ухаживания. Называла меня балбесом, лупила по спине линейкой и даже пригласила на свой день рождения.

Приятным бонусом в наших отношениях было то, что предмет моих ухаживаний очень хорошо разбирался в точных науках и никогда не отказывал мне в просьбе дать списать. Если бы не Лида, то мои оценки по математике очень расстроили моих родителей. Моя благодарность выражалась в ответной помощи по гуманитарным наукам. Также я имел склонность к изобразительному искусству и помимо школьной стенгазеты мог красиво оформить титульный лист школьного сочинения. Благодаря моим усилиям, она была единственным человеком в классе, не имевшим прозвища. И горе тому, кто посмел бы сказать хоть что-то обидное в ее адрес.

Я дрался много и с удовольствием: тогда все спорные вопросы решались просто и без затей — на ристалище за школьным стадионом. Конечно, было много противников, превосходящих меня по силе, возрасту, иногда и по количеству, — в таких случаях меня выручал «дрын», поднятый с земли в нужный момент. Не всегда получалось возвращаться со щитом: фингалы и ссадины — обычное украшение для мальчишки того времени. Запасы «бодяги», «свинцовой примочки» и йода исчезали из домашней аптечки, как сметана в миске у кота. А в особо сложных случаях спасал мамин тональный крем.

Правила в таких схватках были жесткими, серьезных травм практически не было. Отказ выйти на поединок грозил всеобщим презрением и обидным прозвищем «ссыкло». Ну, а битвы класс на класс собирали огромную толпу зрителей и болельщиков.

***

Да-а, в те времена многое было по-другому. «Лейбл», «фирма́» — с ударением на последнюю букву. Эти слова, застрявшие в тогдашнем лексиконе, произносились с придыханием и были неким мерилом и показателем статуса и успешности.

В этот словарный квартет, весьма популярный в то время, входили еще два «участника» — «дефицит» и «блат».

Из-за этого самого дефицита многие вещи и продукты доставались по блату из-под полы. Или же добывались долгим бдением в длинных очередях, которые были практически у любого магазина или универмага. Я помню, как стоял долго-долго, с номерком, начертанным на моей ладошке шариковой ручкой. Стоял и ныл. Маме, что хочу есть-пить-и-домой… Прекрасно помню правила тогдашней торговли: одна пара или штука — отпускается в одни руки…
Длиннющую очередь в мавзолей вспоминать не хочу, потому что там ничего не давали и не выбрасывали на прилавок.

Но, несмотря ни на что, никто не голодал, а праздничные столы были накрыты обильно и вкусно умелыми руками наших изобретательных мам, тёть и бабушек…

А самое интересное привозилось из прекрасного далёко с ласкающем слух названием «Загранка».

Мы всем классом завидовали Наташке Васнецовой, у которой папа шоферил в солнечной Джакарте и регулярно присылал домой посылки, битком набитые импортными сувенирами.

Ее ранец, украшенный яркими аппликациями, притягивал восторженные взгляды: наши портфели хоть и выдерживали катание на них с ледяной горки, но начисто проигрывали унылым дизайном, вызывавшим тоску. А уж поставить на велик такие же катафоты, как на этом забугорном чуде, мечтали все. Кроме Зойки Ванюшкиной, старосты нашего класса, потому что велосипеда у нее не было. Наташка гордо задирала нос, но иногда снисходила до общения с менее успешными одноклассниками и как-то даже подарила мне кубик жвачки, которую я разделил со своим лучшим другом Марком. Эту жвачку мы жевали неделю, по очереди, а из-за вкладыша чуть не передрались.

С жвачки всё и началось…

Точнее, с моего желания сделать для Лиды что-нибудь эдакое, ведь скоро намечались экзамены…
Целая пачка жвачки, врученная в качестве благодарности, в моем понимании должна была внести меня в списки пантеона греческих богов, как минимум.

Я очень ярко представил себе картину, как после моего щедрого подношения я стою в белых одеждах, с венком на голове, а сам Зевс пожимает мою руку и ставит в один строй между Гераклом и Гермесом. Я даже репетировал эту сцену дома, перед зеркалом, обмотавшись простыней и украсив свое кудрявое чело лавровыми листьями из маминой банки.

План по добыче ценного подарка очень прост. Я несколько дней откладывал деньги, выдаваемые мне каждый день мамой на покупку десерта в школьном буфете. Затем вытряс всё из своей копилки, и в итоге у меня получилось около трех рублей мелочью.

С этой суммой я пошел к нашей школьной знаменитости: Пашка-утюг учился в восьмом классе и в школьной иерархии занимал не последнее место. Потому что мог достать, что угодно. Утюг был эдакой помесью Аль Капоне с Доном Корлеоне из фильма «Крёстный отец»: он плевал на все правила, носил вместо школьной формы родные «Левайс» и батник, а длина его прически вызывала стойкую аллергию у нашего завуча. Замечаний ему никто не делал, потому что Пашкин папа занимал какую-то важную должность.

На мое предложение обменять деньги на желаемое, Пашка попытался мне впарить всего лишь одну чешскую «Pedro», на что я ответил категорическим отказом, чем сильно удивил крохобора-спекулянта. Ввиду отсутствия у него на данный момент предмета моих желаний, он отвел меня в сторонку и тихо сказал:

— Чувак, вроде ты не глупый. Сходи к «Подкове» и наутюжь там, чего душа пожелает.
— Чего сделать? — переспросил я
— Вот блин, ты трудный. Идёшь к гостинице «Космос», фарцуешь, то есть меняешь, у интуристов себе ништяков.
— На что менять-то? — озадаченно пролепетал я.
— Ну, значки там. Символика всякая совковая: Ленин-КПСС-Олимпиада, кокарды хорошо идут. Только это… Вечером туда не суйся, там в это время серьезные люди, короче.
— Ну, значки у меня есть! — обрадовался я: к любой военной атрибутике я относился с огромным пиететом. Два моих деда прошли всю войну, а отец служил в одном очень серьезном ведомстве в звании капитана. У меня в самых смелых мыслях не возникало желания вынести из дома даже пуговицу с отцовского кителя — не говоря уже о кокарде.

— Спасибо, — поблагодарил я и собрался уходить.

Пашка придержал меня за рукав и сказал:
— Тпру. Гони рубль за науку. И вот еще, что сказать-то знаешь?
— Что?
— Exchange, chewing gum. Understand?
— Чего?!
— Дуй давай. Коллега.

***

Одному идти на такое дело мне было ссыкотно, и я поделился заманчивыми перспективами с Марком. Я уже не помню, как началась наша дружба, казалось бы, что́ у нас может быть общего? Я, который украшал своей кровавой юшкой перчатки более опытных ребят в боксерской секции общества «Динамо» и отчаянно мечтавший стать военным лётчиком-истребителем, как дед. И он, ходивший на занятия скрипкой и в шахматный клуб, по настоянию своих родителей, видевших в своем чаде будущего Паганини и Карпова в одном лице. Однако, несмотря на субтильное телосложение, мой друг обладал железобетонным характером и титановой волей. Я без всяких сомнений готов был доверить ему свою спину в любых ситуациях. Родители нас поддержали в данном вопросе, и мы стали дружить семьями.
Марк без всяких раздумий согласился на участие в этой авантюре. По дороге домой из школы мы обсудили все детали и прикинули размеры будущих барышей.
Договорились провернуть это дельце в ближайшее воскресенье, когда мои родители уедут к дальним родственникам, а меня оставят на попечение бабули.

***

Воскресное утро наполнило мою спальню ярким солнечным светом. И запахом бабушкиных блинов. От него сначала проснулся мой зверский аппетит, а потом уже и я.
В то утро я действовал четко и по-военному: кровать — заправлена, зубы — почищены, тщательно вымытые волосы — благоухают шампунем «Кря-кря», а олимпийка — папиным одеколоном. Картонная бирка с новых индийских джинсов — оторвана. Кеды «Два мяча» отмыты еще с вечера. Завтрак — съеден полностью и запит какао. Вымпел (тогда такие треугольные флажки были почти в каждом доме) с приколотыми к нему значками, выборочно надраенными куском от старой отцовской шинели и «пастой ГОИ», — надежно спрятан за пазухой. Слова на иностранном языке — вызубрены и на всякий случай записаны в шпаргалку.
— Ну, жених прям. Эх, еще бы гармонь! Никак с девчонкой на гулянку собрался? — сказала моя бабуля, глядя на преобразившегося внука.
— Ну баа…
— Уроки-то все сделал?
— Да, бабуль, еще вчера.
— Ну, иди погуляй, погода-то нынче какая. Денежку-то дать? Мороженое купишь, девчонке и себе.
— Спасибо, бабуль, не надо. Там Марк ждет уже. Побежал я.
— Ну беги. Но к обеду чтобы был как штык! Я вон тесто на пироги поставила.
— Хорошо, — сказал я, поцеловав ее в щеку, и пулей выскочил за дверь.

***

До гостиницы «Космос» от моего дома — минут десять ходьбы пешком. Мы с Марком шли, торопясь.

Этот отель построенный, для гостей «Олимпиады» умелыми руками специалистов из дружественной нам Югославии, казался мне наряженным в модный «хайтек» заграничным франтом, зашедшим, по ошибке, в гости. Где его встретили неприветливые хозяева, одетые в брутальный «ампир», у которых за столом уже сидели безликие родственники в простецких, наскоро скроенных «костюмах» времен «кукурузной лихорадки». Ходило много слухов и предположений о том, что́ находится внутри этой сказочной «Пещеры Алладина». Какие-то были правдивы, а некоторые — совсем фантастичны, но в них тоже верили.

Площадь перед отелем встретила нас полным отсутствием людей. Только на входе около стеклянных дверей застыл швейцар в красивой ливрее.
Мы, чтобы не бросаться в глаза, отошли чуть подальше от входа и уселись на парапет. Рассудив, что хоть какой-нибудь иностранный гость точно выйдет на улицу, ведь погода была действительно отличная.

***

Всё произошло, когда Марк отлучился с целью справить малую нужду.
К отелю подкатил красно-белый «Икарус» с надписью «Intourist» на обоих бортах. Пшикнув, дверь автобуса отъехала в бок, и из салона начали выходить иностранные туристы. По обрывкам незнакомой речи, долетавшим до меня, я сразу смекнул, что это те, кто мне нужен. В толпу, собравшуюся у автобуса, соваться было рискованно, и я надеялся, что хоть кто-нибудь из туристов не пойдет в отель, а решит, к примеру, прогуляться. Желательно в одиночку.
Удача была в тот день на моей стороне. От группы гостей нашего города, следовавших за мужчиной с поднятой зачем-то рукой ко входу в отель, отделился один человек и пошел в мою сторону. Мое представление о том, как должен выглядеть настоящий иностранец, сложилось из кинематографического творчества советских киностудий. Остановившийся недалеко от меня представитель западной культуры не был одет в джинсовую пару, очков-«авиаторов» на носу у него тоже не было, и он не смолил сигару. Мужчина был невысокого роста, одет в черный костюм и белую сорочку без галстука. Не обращая на меня никакого внимания, он просто стоял и смотрел куда-то в сторону скульптуры «Рабочий и Колхозница».

По характерному разрезу глаз иноземца я решил, что это японец. Собрав всю свою волю в кулак, я начал действовать. Подошел и легонько тронул японца за рукав, чтобы обратить на себя внимание. Тот отреагировал на мое действие улыбкой и фразой на непонятном мне языке. Я решил не рассусоливать и сунул ему под нос вымпел со значками, выпалив на одном дыхании заученную фразу:

— Эксджендж, чьювинг гам! — и зачем-то добавил слово блин.

Судя по реакции, японец не понял ни одного моего слова, но значками заинтересовался.

После недолгого изучения предложенной мною коллекции, он тыкнул в видимо понравившиеся ему значок. Самый, на мой взгляд, непрезентабельный — голова лошади в подкове. Я не помню, откуда он у меня взялся, но, благодаря моим усилиям, блестел значок знатно. Чтобы закрепить успех намечающейся сделки, я повторил:

— Эксджендж, гам! Три штуки! — для большей ясности показав количество на пальцах. Одну пачку оставлю себе, а остальное — Лидке и Марку. Пока я мысленно делил барыши, японец сунул свою руку во внутренний карман пиджака и достал портмоне. Вытащил из него трёшку и протянул мне.


В тот момент во мне в смертельной схватке сошлись жадность и воспитание. Одно дело — жвачка, а тут — три рубля. Значок столько не стоит. Обменять — это одно, а продавать… Я же не спекулянт какой-то! В общем, после недолгой борьбы воспитание одержало уверенную победу. Я отрицательно закрутил головой и практически сорвался на крик:

— Ноу деньги! Гам! Бублегум! Можно одну пачку! Одну! — пытаясь подкрепить свою пламенную речь одним пальцем и пантомимой, исполненной ртом под названием «Как я жую жвачку».
Из портмоне японца показался рубль…

Я не знаю, чем бы закончился наш обмен, похожий на сцену «Кук меняет бусы на кокосы у туземцев», причем в роли туземца выступал я, если бы не вмешались третьи лица, с повязками «ДНД» на рукавах…

Следующая сцена, я бы даже сказал, картина в суровых тонах «Окружили кулаки Павлика Морозова». Куда подевался японец, я так и не понял, но меня держали за руки двое молодых парней, а третий стоял напротив меня, держа в руках мой вымпел.
«Не надо было так орать», — было первой моей мыслью в тот момент. Вторую я тут же озвучил:
— Дяденьки, отпустите... — вмиг севшим голосом промямлил я.
— Какие мы тебе дяденьки! — сказал парень, державший вырванную из моих рук улику.
— Ну, не тетеньки же, — не подумав, резюмировал я, и тут же получил подзатыльник от державшего меня справа парня.
— Говорят, детей бить нельзя. — резонно заметил я.
— Таких, как ты, предателей Родины не то что бить — расстреливать надо! — жестко сказал стоящий напротив меня парень.

Связка «предатель — расстрел» запустила в моей детской фантазии такую картину: я стою у кирпичной стены, в полосатой робе, с висящей на груди табличкой, где черным по белому написано крупными буквами всего одно слово: «ПРЕДАТЕЛЬ». В меня целятся из винтовок выстроившиеся в ряд солдаты. Откуда-то сбоку раздается резкая команда: «Цельсь! По предателю Родины! Пли!» Залп. Мое прошитое пулями тельце валится на землю. И в тот момент, когда моя жалкая душонка, покинувшая бренный сосуд, медленно опускается вниз, прямиком в преисподнюю, сожалея о том, что не успела проститься с родней, Марком и Лидой… откуда-то сверху басом звучит: «Всё кончено! Киньте тело этого предателя в топку паровоза!»

Сцена расстрела раз за разом возникала в моей голове — как слайд диафильма на растянутой белой простыне. А в ушах, как заезженная пластинка, повторялось в разных тональностях слово предатель… В тот момент захотелось только одного — проглотить капсулу с ядом, которую так любят использовать шпионы в фильмах.

Я даже подумывал расчесать манту, чтобы умереть в страшных муках. Но держали меня крепко. Да и никакой капсулы у меня, к сожалению, не было.

Из печальных мыслей меня вывел голос парня с моим вымпелом в руках:
— Пошли с нами, и не вздумай убежать. Бегаем мы быстро.
Я даже не спросил, куда. Опричники с повязками молча схватили меня еще крепче и практически понесли ко входу в отель.

— Стойте! Я тоже! И меня берите! — звонкий голос Марка, прозвучавший за нашими спинами, остановил нашу процессию, и к нам присоединился мой запыхавшийся друг.

Я даже не стал у него спрашивать, где он так долго шатался.
В тот момент нашу дружбу украсил еще один знак качества.

***

Нас долго вели по каким-то лабиринтам, расположенным в цокольном пространстве отеля. Поход наш закончился перед дверью без таблички, за которой спрятался тесный кабинет. Мебели в помещении было немного: два стула, стоящих напротив небольшого письменного стола, на поверхности которого стоял телефонный аппарат черного цвета. За столом сидел мужчина преклонного возраста в строгом сером костюме, в такого же цвета рубашке и галстуке. Хозяин кабинета что-то писал, склонив свою седую голову. Наше появление прервало его занятие.
— Вот, Сергей Александрович. Задержали двух фарцовщиков. А это — важная улика, — сказал парень и положил на стол мой злосчастный вымпел.
— Присаживайтесь, молодые люди, — противным скрипучим голосом обратился к нам Сергей Александрович. И тут же добавил:
— Спасибо за помощь, Алексей. Идите, я обязательно отмечу ваши действия в благодарности вашему декану.

После того, как этот, блин, Алексей покинул кабинет, гордясь, наверное, своим чувством выполненного долга.

В «зале» повисла тишина… Сергей, блин, Александрович молча буравил нас взглядом сквозь толстые линзы своих очков. Пауза затягивалась. Мы молчали, Марк нервно чесал свою коленку. А я в тот момент подумал, что такой линзой, если поймать правильный угол, при помощи солнечного света можно сжечь полчище муравьев. Да, суперский получился бы из очков Сергея — как его там? — Александровича «гиперболоид инженера Гарина». Тишину нарушил скрипучий голос:
— Ну, рассказывайте, за каким собственно, гхм, хреном… и с какой целью вы, молодые люди, пристали к представителю делегации дружественной, гхм, страны, именуемой Монголия?!
— Это те, которые с татарами что ли? Иго там? — выдала робким голосом моя эрудиция на предмет исторических фактов.
— Молчать и слушать! — хлопнул по столу своей ладонью представитель, как я тогда догадался, правоохранительных органов.
— Вы хоть понимаете, какие могут быть последствия от вашего, гхм, преступления? Да, именно преступления! Быстро говорите ваши имена, фамилии, адреса мест проживания! Номера телефонов родителей! В каком учебном заведении учитесь? — «представитель» схватил ручку и лист бумаги. И снова проскрипел:
— Ну, гхм, кто первый?
— Так вы же сами сказали молчать и слушать… — робко заметил я и, срываясь на крик, выпалил:
— Дяденька, это всё я! Марк тут ни при чем! Отпустите его! — получив за эту эскападу пинок локтем по ребрам от своего друга.
Второй более сильный хлопок по столу вжал мою голову в плечи, а Марк замер, оставив в покое свою коленку.

— Знаете, что? Я не буду передавать дело инспектору по работе с несовершеннолетними. А подам, гхм, ходатайство! Директору цирка!

Я думаю, он с радостью примет в труппу двух таких малолетних клоунов, как вы! — гневно брызгая слюной, практически прокричал наш мучитель.

Что такое ходатайство, тогда я еще не знал. Поэтому посчитал правильным просто промолчать. В тот момент мы совсем не походили на героев-разведчиков, захваченных в плен врагами. Поэтому я первым выдал всю необходимую информацию.

Пока суровый дяденька допрашивал Марка и звонил по нашим номерам, я сидел и молил всех, каких только можно, богов, чтобы бабушка не взяла трубку. Мои мысли в тот момент носились, как кабинки аттракциона «Энтерпрайз», что стоит в парке на «ВДНХ». В моей памяти то и дело всплывали все мои прегрешения и проступки…

Вот я, просадив выделенный мне на развлечения родителями рубль в тире и гонимый желанием поесть пончиков и мороженого, иду к фонтану «Дружба Народов», куда кидали монетки все без исключения гости столицы, чтобы вернуться сюда еще раз. И с помощью длинной палки и пластилина достаю эти самые монетки… Увлекшись своим занятием, падаю в фонтан… Вылезаю из воды и бегу в ближайшие кусты, чтобы отжать и просушить хоть немного свою футболку и шорты, где меня по мокрым следам обнаруживает милиционер. Тогда он меня никуда не повел — всё решилось на месте. Страж порядка отобрал мое орудие добычи средств и всыпал мне ремня. Средства, кстати, он у меня не забрал.

Телесными наказаниями у нас в семье заведовала мама, но в тот день она посчитала, что я достаточно получил телесно, поэтому высказала всё, что обо мне думает, словесно. И приступила к росписи йодом по моей посиневшей попе. А отец, никогда в жизни не поднимавший на меня руку и не повышавший на меня голос, стоял рядом и наблюдал за процедурами с улыбкой.

И на мой закономерный вопрос: «За что?» — батя рассказал мне, что это раскиданное на дне богатство — приварок к зарплате рабочих, обслуживающих этот фонтан, а также негласная премия для тех, кто этот фонтан охраняет… А потом уже серьезно мне сказал: «Если тебе нужны деньги, просто подойди и скажи», — и добавил: — Понял меня? Ну, раз понял, подарок, то с этого момента присуждаю тебе, очередное воинское звание «Герой-подводник»! — отец всегда меня называл подарком, потому что я появился на свет в аккурат в его день рождения…

…От цирковой карьеры нас спасло внезапное появление Рахиль Натановны — матушки Марка. Худенькая, небольшого роста женщина, с черными как смоль волосами. Но, несмотря на хрупкое телосложение, характер у нее был боевой. Ее даже побаивалась наш завуч. Если бы было что-то не так, она разобрала бы по кирпичику этот отель. Она ворвалась в кабинет, как маленький ураган. И через несколько минут я и Марк были изгнаны в коридор. А Сергей Александрович остался принимать свой (как мне тогда хотелось) последний бой. «Бой» был недолгим, и вот уже руки матушки Марка тащат нас к выходу.


Обретя свободу, мы получили по хорошему такому подзатыльнику. От щедрой руки тети Рахиль. Она никогда не делала различий между нами, не проводила дознания, кто послужил зачинщиком, а кто просто за компанию. Если мы с Марком совершали какой-то проступок, то получали оба и поровну. Это правило действовало не только при наказании, но и при поощрении тоже. В минуты волнения в речи Рахиль Натановны появлялся стойкий местечковый акцент, который лично я готов был слушать вечно.

— Ай вей! Вы посмотрите, шо эти два куска одного идиёта вытворяют! — сочный глубокий голос матушки Марка эхом отражался от стеклопакетов отеля. На лице застывшего у выхода дядьки-швейцара появился интерес к происходящему.
Сунув мне в руки непонятно каким образом оказавшийся у нее вымпел, она продолжила нас распекать:
— Хороших таки детей приносят аисты! А этих двух засранцев нашел-таки пьяный сторож колонии для несовершеннолетних! В капустном поле, под забором из колючей проволоки!
Наши головы дружно кивали в такт речи разошедшейся Рахиль Натановны. Она и не думала останавливаться, а на наши жалкие оправдания она ответила:
— Шо мама?! Шо тетя?! Быстро достали свои носовые платки и вытерли сопли! Шоб мне не видеть-таки ваших слез. И таки марш-бегом кушать борсч!

Я хоть и очень любил борщ, который виртуозно готовила мама моего друга, но сделал робкую попытку отказаться, ввиду того что меня ждет бабуля и пироги. На мой жалкий лепет я тут же получил ответ:
— Молодой человек, таки не делайте мне нервы! Я таки имею дома телефон и умею в него говорить с вашей бабушкой! Вы и Марк будете кушать пирожки в ужин. Хотя за такие ваши мансы, шо вы тут устроили, вам можно кушать только чистый кислород!

***

Утро понедельника мы с Марком встретили в классе, стоя спиной к доске и внимательно изучая рисунок на линолеуме у себя под ногами. Ввиду того что вчерашний дяденька позвонил, рассказав всем о вчерашнем инциденте, и, наверное, требовал принять меры, меры были приняты — молниеносно. Вместо первого урока было назначено экстренное собрание, чтобы провести воспитательную работу и разъяснительную беседу. И если бы не титанические усилия нашей классной руководительницы Надежды Семеновны, которая горой встала на нашу защиту и убедила завуча и директора провести данное мероприятие малым составом и в узком кругу родного класса, то стояли бы мы сейчас в актовом зале, перед всей школой, включая поварих из столовой.

Кроме нашего класса, находившегося перед нами в полном составе, больных и отсутствующих по уважительным причинам не было.
На заседании присутствовала завуч — Марья Степановна, женщина весьма строгая и злопамятная. Стоило услышать в школьном коридоре: «Шухер! Марьяша!» — и все ученики разбегались в панике, как тараканы от тапка. Даже те, кто ничего такого не делал. Она везде ходила с самодельной указкой, из толстого оргстекла, которой лупила всех, в ее понимании, нарушителей порядка. Об этой указке ходили легенды: она постоянно исчезала, стараниями учеников, и сжигалась на заднем дворе школы, но на следующий день появлялась вновь. В чудесное воскрешение нам запретил верить дедушка Ленин, поэтому все хотели найти и сжечь тот склад, с которого эти указки берутся.

Также на заседании был представитель от совета пионерской дружины — Светлана Якушева, девушка умная, красивая и добрая, которая просвещала нас в вопросах пионерии и даже ходила с нами в походы, где очень красиво пела под гитару.

Первое слово было за обвинителем. Марья Степановна настолько разошлась в своем негодовании от нашего поступка, что сломала указку. В заключительной части своей обвинительной речи она предложила исключить нас из пионеров, что в то время — на дворе стоял 1986 год — было очень серьезным наказанием. Конечно, будь ее воля, наш школьный инквизитор устроил бы нам аутодафе с последующим вождением хороводов вокруг наших дымящихся останков.

Ей оппонировали наши защитники Надежда Семеновна и Светлана. Речь наших адвокатов изобиловала яркими примерами участия подзащитных в школьной жизни, был озвучен факт наших хороших оценок. Также в качестве довода защиты фигурировал тот момент, что сделка так и не состоялась. Поэтому было предложено ограничиться очень строгим выговором.
Видя, что победа уверенно уходит на сторону защиты, Марья Степановна предприняла хитрый маневр, предложив поставить свое предложение на голосование путем подсчета только ученических рук. С этим предложением никто спорить не стал. Вопрос тут же выставили на голосование.
— Кто за то, чтобы исключить? Поднимите руки!
На заданный завучем вопрос наш класс ответил дружной тишиной и полным отсутствием «леса рук».
И тут, как стяг по флагштоку, взметнулась вверх одна-единственная рука нашей классной старосты Зойки Ванюшкиной. Она выкрикнула с места, не опуская руки:
— Гнать их в шею! Этих диссидентов! Правда, ребята?
Я в то время не знал, кто такие диссиденты, но подозревал, что это какое-то оскорбление.
И ответил ей мысленно: «Попадешься ты мне, Вонючкина! В темной рекреации. Подлиза директорская!» Судя по сжавшимся в тот момент кулакам Марка, он думал так же.
Не успели мы облегченно выдохнуть, как завуч нанесла коварный удар «поддых», сказав, что сама придумает нам наказание, не связанное с исключением из пионеров.

***

Придуманное ею наказание было обидным и по-иезуитски изощренным.
Нас освободили от уроков и посадили на стулья, на первом этаже школы, в самом проходном месте. Дали плакаты: у Марка была надпись «Хочу жвачку», а у меня — «Фарцовщик». Мы обязаны были их держать, чтобы все видели. Кроме того, над нами поставили надзирателя — завхоза Иваныча, мужика незлобивого, но дюже исполнительного. В его обязанности входили конвойные функции: он должен был сопровождать нас в туалетную комнату. А завуч пообещала совершать инспекционные проходы через каждые тридцать минут.

Сей перформанс, как сейчас говорят, «сделал день» всей школе. И расколол общество на две лагеря. Куда там Монтекам и Каппулетти — накал страстей в тот день не смог бы описать даже Шекспир. В первую же перемену я сидел, стараясь запомнить лица тех из собравшейся вокруг нас толпы, кто больше всех тыкал в нас пальцем, ядовито шутил и обзывался, мысленно занося их в блокнот как личных врагов, дабы свершить очень скорое возмездие. И если бы не поддержка второй половины общества, то я бы, наверное, сбился со счета. Да-а, в тот день были побиты все рекорды по брошенным перчаткам и вызовам на дуэль. Я даже начал переживать, вместит ли наше школьное ристалище всех желающих.
На каждой перемене, с нами рядом, стояла Лидочка… Никуда не отходя… Выбрав момент, она сунула мне тайком в ладонь две шоколадные конфеты, быстро потрепала по волосам и с тяжелым вздохом тихо сказала:

— Вот же балбес-то…

Но, как известно, всё плохое когда-нибудь кончается, так же, как и хорошее. Показав свои плакаты последнему ученику из «группы продленного дня», спешащему на выход, мы, грустные, но не сломленные, поплелись по домам…

***

В тот день мои родители должны были вернуться ближе к вечеру. Я пришел домой, швырнул в угол портфель, нехотя поковырялся вилкой в котлете. На расспросы бабушки, что случилось, сослался на разболевшуюся от уроков голову и отсутствие аппетита. Сказал, что пойду погуляю. Бабуля, наверное, была единственным человеком, не знавшим о случившемся инциденте, поэтому гулять меня отпустила.
Я бесцельно слонялся по улице и думал. Наказание от мамы меня не страшило. Ну, будет цвета курицы в праздничном заказе моя привычная к экзекуциям задница. Делов-то? А вот при одной мысли, какие могут быть последствия у моего отца на службе, меня начинало трясти, как нашу стиральную машину при отжиме. Я думал, что в этот раз мой батя точно поднимет на меня руку, если честно, я этого хотел. Потому что ни одно физическое наказание не страшило меня так, как молчаливая обида отца. Я просто не знал, как буду смотреть в его глаза. Он, тративший на меня практически всё свободное время, научивший меня плавать, гонять на велике, мастерить, да еще многому другому — он всегда брал меня с собой.
Практически каждое субботнее утро начиналось так:
— Подарок! Собирайся! Поехали на рыбалку, каток, купаться, на охоту, стрельбище, Бородинскую панораму… Подарок! Пойдем чинить нашу семейную гордость, шестой модели, кофейного цвета…
И я бежал собираться. Не важно, куда — лишь бы только с ним!
В моей голове крутился всего один вопрос: чего мне не хватало?
Меня баловали, как могли в то время. Два раза в год, на наш день рождения и в Новый год, мы с отцом ехали в «Большой детский мир» или же в «Дом игрушки» на Кутузовском, где я мог выбрать себе любую игрушку. Ну и что, что одну, зато любую, даже очень дорогую. Отец и мама всегда старались меня чем-то порадовать, и я очень ценил это.
В то время любая мелочь всегда приносила радость.
Когда я был помладше, заранее узнав у мамы, когда у папы получка, дежурил у двери, изводя маму вопросами: ну когда же? когда придет папа? Потому что в этот день он всегда приносил торт «Киевский» или «Полет». Мама к сладкому относилась прохладно, а мы с отцом его просто обожали. В то время прятать от меня конфеты или что-нибудь вкусненькое было бесполезно — я находил его везде и съедал.
Как-то к нам на праздник собрались гости, все нахваливали маму, ведь она у меня очень вкусно готовит, а когда дошло время до чаепития, принесли на стол торт. Обычно мама выкладывала его из коробки на красивое блюдо и потом несла на стол. А тут получилось так, что она открыла торт уже на столе…
Сначала все подумали, что торт бракованный — на нем не было украшений из крема, розочек там, цветочков… Честно сказать, крема там вообще не осталось. Мама, посмотрев на меня, сразу же установила причину его исчезновения: ну да, в тот раз я умылся плохо. И полезла за ремнем. А гости дружно удивлялись. Как это так я умудрился сначала развязать бечевку, которой была перевязана коробка, а потом сделать всё, как было?
Мама уже приготовила ремень, но ситуацию спас папа. Всего одной фразой:
— Был торт «Вредный», а стал «Диетический», можете не есть! Мне больше достанется.
Потом он взял свою семиструнную «Кремону» и начал петь и играть. А я сидел тихо-тихо и слушал переборы гитары и папин баритон. Хоть и смысла этих песен я тогда не понимал.
На улице стемнело, и надо было возвращаться домой. Было, конечно, желание сесть в электричку и уехать. Но здраво рассудив, что на электричке далеко не уедешь, а в поезд меня точно не пустят, я, решив, что будет как будет, поплелся домой.
***
Звонить в дверь я не стал, открыл ее своим ключом. В квартире было темно — только в конце коридора, на кухне, горел свет. Наверное, в тот момент моя походка напоминала робота Вертера из кинофильма «Гостья из Будущего», когда я шел по нашему длинному коридору. На кухне сидел отец и при свете настольной ламы читал книгу. Увидев меня, он отложил чтение и коротко сказал:
— Садись.
Я сел за стол напротив него. Мои коленки в тот момент ходили ходуном, а челюсть отбивала чечетку. Отец молча поднялся со стула, подошел к кухонному шкафу и, открыв дверцу, достал из него блок жвачки.
Я тогда не видел ее в таком количестве, жвачка была импортной. В яркой упаковке — такой я тоже никогда не видел. Мне очень хотелось спросить, где он ее достал.
— Ты же жвачки хотел? На, ешь, — отец подвинул ко мне это «богатство».
Я робко развернул одну упаковку, достал жвачку и сунул в рот.
— Шпасибо, пап…
— Ты не одну бери, а все. Не торопись, ночь длинная, — сказал отец и снова взял книгу.
Я набил полный рот этой жвачкой, я жевал ее долго, если мои челюсти останавливались, отец открывал еще одну. Я начал плакать, но жевать не переставал. Это длилось очень долго, еще бы чуть-чуть, и моя челюсть просто выскочила из того, на чем она там держится.
Я уже не мог говорить, челюсть еле двигалась.
Отец снова отложил книгу, посмотрел на меня и сказал:
— А теперь рассказывай всё, как было.
Я с трудом вытащил изо рта этот ком. Выкинул его в мусорное ведро. И начал рассказывать, переходя на плачь и размазывая слезы по лицу.
Отец слушал и не перебивал. Ничего не спрашивал, просто внимательно слушал.
После того как я закончил свой рассказ, отец сказал:
— Ты понял, что не надо так делать? Сколько раз я тебе говорил: хочешь чего-то — подойди и скажи.
— Папа, прости меня, пожалуйста. Я больше так не буду…
— Будешь ты или не будешь — решай сам. Но расстроил ты меня сильно.
— Пап, тебя теперь со службы выгонят, да? — и после своего вопроса я разрыдался так, как никогда не плакал…
Я очень боялся получить ответ. А отец просто погладил меня своей большой ладонью по голове и сказал:
— Никто меня не выгонит. Правда, теперь — хоть усы приклеивай, — сказал он и улыбнулся.
— Зачем? — спросил я.
— Ну, в отделе хотят посмотреть на отца фарцовщика. Который монгола с японцем перепутал.
— Пап, ты же на работе-то не был… У тебя же отгул...
В этот момент отец просто рассмеялся, а потом спросил:
— Как ты думаешь, зачем нам в квартире телефон?
— Звонить.
— Садись, пять.
— Что?
— Какой же ты у меня еще ребенок!
Я не стал ничего отвечать, а просто обнял его крепко-крепко.
В ту ночь он мне сказал еще одну очень важную вещь:
— Подарок, надо было Лиде просто подарить букет цветов…
Оставшуюся жвачку я подарил Лиде и Марку. А через два года после той ночи моего отца не стало…
Эпилог
Сейчас я допишу этот текст, затушу сигарету, допью остывший чай. Возьму со стола выцветший кусок ткани с приколотыми к нему потускневшими значками… Уберу его в сейф — к тем немногим вещам, которые не имеют для меня цены. Наберу номер Марка, и плевать на разницу во времени между Москвой и Майами…
Я не могу сказать точно, какая завтра будет погода, сколько денег останется в моем кошельке и что подарит или отнимет сегодняшний день. Но я знаю точно, что сейчас услышу:
— Hi! Прилетишь десятого? Как твой? Взяли в городскую сборную? Cool! А я таки не знал, шо есть сборная по шашкам! Сам такой! Я развожусь… Ха! Повёлся лошара! Тhis is a joke. Мои great, эти три маленьких поца, только и делают, шо папины нервы. Матушка сделает к твоему приезду борсч. Своего привезешь? Сборы? [censored]! Тезка твой так его ждал. Как мама? Сделай мessage, с номером рейса. Давай прилетай уже. Лучше насовсем… Брат.

Улыбнусь, закурю еще одну. Наберу в окошке мессенджера всего три слова: «Привет, как ты?»

И знаю абсолютно точно, что буквально через несколько минут из динамика моего смартфона я услышу:

— Привеет! Балбесинаа!

От голоса Лиды мое сердце встанет на паузу, на короткий миг, а потом начнет бешено вырываться из груди.

— Ты большой засранец! Просто огромный такой засранище! Быть рядом с Оттавой и не заехать! Ко мне! Откуда знаю? Ха, представь себе, я тоже умею пользоваться Инстаграм. Ну и что, что двести миль. Для такой собаки бешеной, как ты, это не расстояние. Когда я на тебя злилась? Обидно просто. Как мама? Сын как? Приедешь? Вау! Когда? Ура! Я тебе шапку прикольную на твою бритую лысину купила. Фиг тебе, а не фото. Приедешь — сам увидишь. Ничего не надо, себя привези. Да не плачу я! Просто очень сильно по тебе соскучилась. Только заранее напиши. К стилисту сбегаю и на маникюр. Ну вот же балбес-то! Потом высплюсь. Приезжай уже скорее. Целую.

Мне станет очень легко и тепло.

Я выкину практически полную пачку сигарет в мусорное ведро. Сяду на свой байк и прохвачу по просыпающемуся городу в Кузьминки, на кладбище. Зажгу свечу, поставлю ее на холодный гранит, встану у оградки и, глядя в вечно добрые глаза отца, смотрящие на меня с фотографии, скажу, как мне его не хватает. Расскажу всё как есть, о себе, об успехах его внука, как он вымахал… Поклянусь передать всё, что он успел в меня вложить, своему сыну.

И в который раз попрошу у отца прощения…

А потом я пойду, хлопая себя по карманам в поисках сигарет.
И я точно знаю, что он меня простил, как делал это не раз. Я абсолютно уверен: он останется со мной, в моей душе и памяти.

Вечно молодой. Навечно капитан. С навсегда добрым взглядом. Мой любимый отец…

Новостные тёрки


Москва: Ребят, зацените какую я крутую штуку придумала!
Воронеж: Внимание! Воздушная тревога!!!
Москва: Давайте вы мне будете свои новости присылать, а я их по телевизору показывать?
Воронеж: Отбой воздушной тревоги.
Самара: А что нам за это будет?
Москва: Вам за это ничего не будет.
Воронеж: Ура! Я за.
Иркутск: Неплохо.
Екатеринбург: Мне тоже нравится.
Москва: Давайте я тогда начну. У меня новая станция метро открылась. А у вас что интересного?
Хабаровск: В общем, слушайте, братцы...

Модератор удалил пользователя Хабаровск из чата.

Новосибирск: За что?
Москва: У него вирус.
Нарьян-Мар: Так у всех вирус.
Москва: Но мы идем на поправку.
Нарьян-Мар: Так уже сходили же...

Модератор удалил пользователя Нарьян-Мар из чата.

Новосибирск: За что?
Москва: У него вирус.
Новосибирск: Так на поправку же идем?
Москва: Он не так ходит. Есть еще новости?
Рязань: У меня есть сенсация!
Москва: Про грибы с глазами?
Рязань: Откуда знаете?!
Москва: Баян. Было уже.
Рязань: Увы, больше новостей нет и не предвидится. До свидания.

Комсомольск-на-Амуре: А за что меня забанили?
Москва: Тебя никто не банил.
Комсомольск-на-Амуре: Это я, Хабаровск. С соседского аккаунта. За что меня...

Модератор удалил пользователя Комсомольск-на-Амуре из чата.

Деревня Осинки: А у нас гусь с козлом подрался. Хотите видео?
Москва: Нет.
Воронеж: Кинь в личку.
Москва: Пока мы тут говорили, у меня еще одна станция метро открылась.
Воронеж: Ахаха! Видос - огонь! Есть еще?
Деревня Осинки: Есть. Как мужик в лужу упал. Присылать?
Воронеж: Давай.
Москва: Может вы в личке пообщаетесь?

Санкт-Петербург: У меня огромное количество новостей. Новые постановки, спектакли, выставки, интересные встречи с писателями, артистами, музыкантами. Что именно интересует?
Москва: Ну ладно. Осинки, мне тоже скинь в личку. Посмотрю в метро.

Волгоград: Хотите прикол?
Воронеж: Давай.
Липецк: Скидывай.
Волгоград: *разместил видео: "ЖЕСТЬ! СМОТРЕТЬ ДО КОНЦА! 18+"
Воронеж: Офигеееееть... Оно живое?
Липецк: Вроде шевелится даже...
Иркутск: Ужас! Как будто смотрит мне в душу... Что это, вообще, такое?
Волгоград: Это асфальт, который в апреле положили))
Москва: Так! Такие новости не присылайте.

Деревня Дубки: А когда нам газ проведут?
Москва: Здесь обсуждаем только новости. Все вопросы на почту.
Деревня Дубки: А когда нам почту построят?
Москва: Так вам газ или почту?
Деревня Дубки: Газ.
Москва: Отправьте заявку на почту.
Деревня Дубки: Так у нас нет почты!
Москва: moscow1147@pohoroshela.ru
Деревня Дубки: O_o

Москва: Кстати, ребят, а вы слышали, что Киев...
Екатеринбург: Не надо!
Воронеж: Ну пожалуйста!
Липецк: Хотя бы сегодня...
Иркутск: Давай лучше про метро.
Москва: Уговорили, чертяки! Еще две станции в обед открылись.

Деревня Березки: У мѣня ѣсть прѣзабавнѣйшия извѣстия. Давѣча въ трактире нѣкий господинъ имелъ нѣосторожность высмѣять царя.
Иркутск: Так его же давно убили.
Москва: Кого убили?
Иркутск: Царя.
Москва: Какого?

Пользователь Иркутск на всякий случай удалился из чата.

Деревня Березки: У нас просто с 1906-го года ничего не происходит, мы старые газеты перечитываем.
Москва: Старые не нужно. Выписывайте новые на почте.
Деревня Березки: А когда нам почту построят?
Москва: О боже...
Деревня Березки: Царя храни!

Модератор удалил пользователя Деревня Березки из чата.

Курск: Москва, вышли 15-20 млн до понедельника.
Москва: Чего?
Курск: Рублей. На дороги и зарплаты бюджетникам.
Москва: Могу только 3 млн и до пятницы.
Воронеж: А что, так можно было?!

Курск: Извините, ребят, взломали. Надеюсь, никто не переводил деньги?
Москва: Нет, слава богу, не успела. Отвлеклась на открытие новой станции метро.
Воронеж: Ой, дурааааааааак...

Минск: А можно я тоже расскажу кое-что?
Москва: Ну, давай.
Минск: У нас здесь...
Москва: Что?
Минск: ...ец ...тесты ...шенко...

Пользователь Минск был(а) в сети 1 минуту назад.

Новосибирск: Что он сказал?
Москва: Ничего непонятно. Что-то про тесты какие-то.
Новосибирск: Протесты?
Москва: Не протесты, а про тесты. Насчет вируса, наверное, что-то.
Новосибирск: Так может и Хабаровск про тесты хотел рассказать?
Москва: Забаню.
Новосибирск: Ну, или за баню. Тоже актуально.

Челябинск: У МЕНЯ ЕСТЬ НОВОСТЬ!
Екатеринбург: Да знаем.
Липецк: Слышали уже.
Москва: Баян.
Челябинск: НЕ ПРО МЕТЕОРИТ.
Томск: Ого!
Самара: Что-то новенькое!
Москва: Жги!
Челябинск: ГОВОРЯТ, ЧТО В РЯЗАНИ ГРИБЫ С ГЛАЗАМИ. ВОТ.
Москва: Хорошо, примем к сведению. Спасибо.
Челябинск: ВСЁ, Я РАССКАЗАЛ, ШЛИ ФОТКУ ЦЕНТРАЛЬНОЙ УЛИЦЫ.
Москва: Чего?
Челябинск: ОЙ, ЭТО Я НЕ ВАМ.

Пользователь Челябинск покинул чат.
Пользователь Рязань покинул чат.

Москва: Ладно, хватит новостей на сегодня. А теперь...
Воронеж: Внимание! Воздушная тревога!!!
Москва: Теперь давайте новый сериал смотреть.
Воронеж: Отбой воздушной тревоги...
© ЧеширКо

И не говорите мне, что воспитание виновато. Да, отец бил его, как сидорову козу. А мать пила от безысходности и страха. Но так выросли многие и не стали плохими людьми. По моему глубокому убеждению такими как он, надо родиться, а среда своё добавит. Но он не задумывался о таких сложностях. Просто жил. Жил разнося вокруг себя насилие и страх, как заразу. Как вирус, от которого нет спасения.
Не было спасения и его жене, двум сыновьям лет этак десяти и двум овчаркам.

Жена ходила на работу вечно скрывая синяки, а дети рассказывали в школе, что дерутся каждый день дома. Иначе объяснить ушибы, царапины и следы от ремня просто было невозможно. Овчарки, которых мужчина пытался воспитать в духе бойцовых собак, выросли существами, которые дрожали от его единого слова или взгляда.

Единственной живой душой в доме, которая не боялась его, был кот. Большой, черный с презрительным и острым взглядом. Он не защищал людей. Нет. Во – первых, для этого нужен особый характер. А во-вторых, просто не видел в этом смысла. Для чего защищать человека, который позволяет так поступать с собой и не пытается даже возразить?
Он смотрел на людей сверху вниз. Но собаки. Собаки –это было другое дело. Кот не мог перенести того, как мужчина поступал с ними, и как они подчинялись ему. Всё же, овчарки были если и не одной с ним крови, то ближе ему по сути и духу.

- Хам, свинья и негодяй, - кричал он собакам. - Как? Как вы можете позволять бить себя?!
-Он же хозяин, - возражали собаки. - Он нас вырастил, и он нас любит.

-Что? Что?! - Задыхался кот от возмущения. - Это кто вас вырастил? Это кто вас любит? Вот это быд@ло? Вот этот трус? Да он же бьёт вас только потому, что вы позволяете. А вырастила вас и кормит женщина, которую он избивает, когда выпьет. Кто из вас хоть раз попробовал укусить его?

Собаки наклоняли головы и прижав уши, закрывали левыми передними лапами глаза. Им было стыдно даже слушать такие слова. На своего хозяина. На своего человека.
Он их бил. А они его любили. Такие существа, собаки.

Ну что с них возьмёшь, думал кот. Они же стадные животные. Хотя, заметил он. Не стадные, а стайные.
Тьфу. А разница-то, какая? Трусы вы, трусы. Шипел кот и плевался. После чего запрыгивал на подоконник и смотрел в окно. Говорить с этими существами, судя по всему, было бесполезно.

Но мужчина был недоволен. Он чувствовал молчаливое сопротивление со стороны кота. И единственное существо, которое пусть и тихо, но не подчинялось ему, вызывало в его душе привыкшей к подчинению и страху всех окружающих, возмущение.

Как? Как? Думал он. Вот это, малое. Вот это, самое маленькое и мне возражает? Да не бывать этому. Сломаю его и заставлю смотреть на меня с уважением. Поэтому…

Поэтому, когда мужчина в очередной раз выпил и уже отыгрался на жене, детях и собаках, он подошел к коту, и…

Схватив его за шкурку на шее поднял в верх и стал бить наотмашь ладонью левой руки по голове. Кот не сопротивлялся. Он висел как тряпочка. Не издавая ни звука, с закрытыми глазами. И тут…
И тут мужчина поступил так, как он всегда поступал для того, чтобы окончательно сломить волю к сопротивлению и напугать.

Он приблизил лицо к коту и широко раскрыв глаза полные ненависти и злобы, закричал. Овчарки от такого обычно падали на пол и прижав уши от страха оставляли пахучие лужицы. За что, он бил их ещё больше. А люди закрывали глаза и сжимались в комок, пытаясь стать, как можно меньше.

Но кот. Большой черный кот вдруг открыл глаза. И взглянул в выпученные зрачки мужчины. И тот увидел совершенно спокойный и острый взгляд. Без малейшего признака страха, боли и сомнения. Так, будто на него смотрели два насмешливых и презрительных ствола пистолета.

На секунду мужчину облило незнакомое ему чувство. Страх. Он не привык к нему. А поэтому замешкался. Всего на долю секунды. И этого хватило.
Кот отвёл в сторону переднюю правую лапу.

Краем зрения мужик увидел, как из подушечек выскочили крючковатые, длинные и острые как ножи когти. Ему даже показалось, что он услышал металлический звук. А потом два коротких и резких удара. Наотмашь.

Когда через месяц слепого и плачущего мужчину забирали из больницы все родственники, стояло яркое весеннее солнце. Но он не мог этого видеть. Он больше ничего не мог видеть. Жена, дети и две овчарки прыгающие на него и пытающиеся лизнуть в лицо, доставили в конце концов слепого домой.

Кот сидевший на подоконнике подождал пока они вошли в квартиру и тихонько мяукнул.

Мужчина прижал ладони к лицу мгновенно перекосившемуся от страха и сделал шаг назад. Он споткнулся об одну из овчарок и упал на спину больно ударившись лопатками о пол. Вся семья бросилась его поднимать и жалеть. Вся, кроме кота. Мужчина плакал.

А кот презрительно смотрел на всё это и думал про себя, что ничего их не изменит.

Потом он отвернулся. Его утомил шум. Он смотрел в окно.

На улицу. Там ходили и бегали люди, собаки, коты и ездили машины. Там бурлила жизнь. И это было интересно.

А в доме напротив, были окна. Такие же. Окна.


Автор ОлегБондаренко

Oднaжды, я пpинec нa paбoтy бeздoмнoгo щeнкa.
Тaк пoлyчилocь. Я нaшeл щeнкa зa пять минyт дo нaчaлa paбoчeгo дня. Oн был гpязным и нeвзpaчным cынoм двopняги. Я cпpятaл eгo в yглy кaбинeтa, нo...щeнoк yпopнo выпoлзaл oттyдa и пищaл. B итoгe, eгo yвидeли вce мoи кoллeги.

...и пoлeтeли к мoим нoгaм чeлoвeчecкиe мacки.

Boт, oчeнь дoбpeнькaя и oбщитeльнaя ceкpeтapь Mapинa Bиктopoвнa. Moлoдaя и cмeшливaя. Ee yмeлo нaкpaшeннoe лицo, cтpaнным oбpaзoм cкpивилocь пpи видe гpязнoгo щeнкa-"Aлeкceй Aлeкcaндpoвич! Bы, чтo жe нe бpeзгливый coвceм?! Гpязь paзвeли тyт..."Ee яpкaя, дoбpaя мacкa вдpeбeзги paзбилacь нeдaлeкo oт ,вeceлo мaшyщeгo гpязным xвocтикoм, cyчьeгo cынoчкa...

Boт yбopщицa, Hинa Bлaдимиpoвнa. Beчнo ycтaвшaя, вopчливaя и злaя нa вcex, пoжилaя жeнщинa. Bдpyг, ee мopщиниcтoe лицo, pacплылocь в yлыбкe:"Oй, ктo тyт y нac тaкoй xвocтaтeнький?! Aлeкceй Aлeкcaндpoвич, этo пo paбoтe пoceтитeль, aли пo личнoмy?!" У мoиx нoг лeжaлa cкoмкaннaя злaя мacкa, a я видeл чyткoe и дoбpeйшee лицo...

A вoт, мoй кoллeгa Cepгeй Ивaнoвич. Bceгдa ycлyжливый, oтзывчивый и любящий вcex вoкpyг, чeлoвeк. И aнeкдoт paccкaжeт и твoeмy aнeкдoтy - yлыбнeтcя. Oн, в тoт дeнь, дaльшe пopoгa мoeгo кaбинeтa, нe зaшeл. Бoлeзнeннo cмopщившиcь, Cepгeй Ивaнoвич, зaявил, чтo бeздoмныe живoтныe - этo гpязь и бoлeзни... У мoиx двepeй лeжaлa гpязнaя, тoнкaя мacкa yлыбчивoгo лицeмepия...

Ho, бoльшe вcex, мeня пopaзил мoй нaчaльник, Aнaтoлий Cepгeeвич...Бyдyчи вceгдa cypoвым, нeдoвoльным и нe гoтoвым к диaлoгy, oн пpocтo и cpaзy зaявил: "Mдa, Aлeкceй Aлeкcaндpoвич...кaжeтcя тeбe нyжeн oтпycк нa ceгoдня... Ты, вoт чтo – бepи-кa этoгo юнцa и oтпpaвляйcя дoмoй... Ecть вeщи и пoвaжнee paбoты .Тoлькo ты, этo... He выкидывaй щeнкa тo... Живoe cyщecтвo вce тaки"... и cмyщeннo cняв мacкy нeпpиcтyпнoгo pyкoвoдитeля, poбкo yлыбнyвшиcь, нaм c щeнкoм, иcчeз зa двepью...

...y мoиx нoг лeжaли мacки людeй, c кoтopыми я oбщaлcя eжeднeвнo, нa пpoтяжeнии мнoгиx лeт... Ho, нeoжидaннo я пoнял, кaк мaлo я знaл этиx людeй...

(c) Aлeкceй Пpoкypop

Портал в параллельный мир открылся ровно в полдень 26 сентября в помещении сельского продуктового магазина «Вишенка». Это событие произошло в тот день, когда за прилавком находилась Людмила Георгиевна Сытина - сорокашестилетняя супруга заведующего овощебазой Романа Наумовича Сытина. Портал открылся в стене между полками со свежим хлебом и холодильником с прохладительными напитками. Стена сначала вспучилась, затем пошла волнами, будто бы она была совсем не твердая, а сделана из желе, а уже после разошлась в стороны, выпустив в этот мир первого обитателя параллельной вселенной.
Сытина отвлеклась от чтения обрывков газет, которыми был устлан прилавок, и посмотрела на посетителя равнодушно-недовольным взглядом. За секунду просканировав его внешний вид, она снова уткнулась в газеты, сердито бросив: «В долг не отпускаю».
Гость, действительно, выглядел довольно необычно для нашего мира. На его голове возвышалась шляпа, больше похожая на колпак для сна, но с широкими полями. Одет он был в длинный плащ, полы которого волочились по земле, широкие шорты с каким-то странным орнаментом. Обуви же на нем не было вовсе. В руках он держал небольшой чемоданчик белого цвета.
- Это Земля-6265? - спросил он слегка дрожащим от волнения голосом.
- Это магазин «Вишенка», - ответила Сытина. - Что надо?
- Это у вас здесь всякое происходит, а вы не знаете, что с этим делать?
- Чего-о-о? - прищурилась продавщица и бросила быстрый взгляд на швабру, стоящую в углу.
Гость перехватил это движение глаз и тут же выставил перед собой руку.
- Спокойно, спокойно! Я сейчас все объясню.
- А я сейчас мужу позвоню. Он тебе таких навешает, что забудешь дорогу к этому магазину!
- Да подождите же вы! Я пришел чтобы помочь! - он посмотрел на прилавок. - Это у вас что? Информационные сводки?
- Это газеты, дурачок.
- Мне нужно их просмотреть.
- А, так вот что тебе нужно, - догадалась Сытина, - туалетная бумага вон там, в хозяйственном отделе. Но в долг не отпускаю.
- Да нет же! - посетитель потерял терпение и шагнул к прилавку и, схватив несколько обрывков газет, тут же погрузился в их изучение. - Ага... Ага... Мм... Вирус... Конфликты... Да, видимо, мы не ошиблись и это действительно Земля-6265.
- Это «Вишенка»!
- Теперь послушайте меня и не перебивайте. Меня зовут профессор Росин. Я с Земли-776. Руковожу отделом по изучению параллельных вселенных. За последние двадцать пять лет мы зарегистрировали аномальное сокращение количества этих вселенных. А если точнее - жизнь на других версиях нашей планеты перестаёт существовать. Понимаете? По разным причинам. Вирусы, войны, стихийные бедствия... Только за последние пять лет количество исследованных версий Земли сократилось с почти двенадцати тысяч до девяти тысяч. Это очень тревожные цифры. Если так будет продолжаться, то...
- Ты что-нибудь брать будешь или что? - широко зевнув и чавкнув, произнесла Сытина.
- Простите?
- Я говорю - чего пришел?
- Сейчас я всё объясню, послушайте. Дело в том, что сокращение параллельных миров может привести к необратимым последствиям. Все мы, все наши версии неким образом связаны друг с другом, и исчезновение одних прямо влияет на шансы исчезновения и других версий. Теория вероятностей в чистом виде. Именно поэтому наш отдел занялся поиском версий Земли, находящихся под угрозой. Мы пытаемся помочь им, чтобы сохранить себя, понимаете?
- Не пойму - ты выпить хочешь или что? - пожала плечами Сытина. - Есть водка и самогон. Но в долг не отпускаю.
- Если можно - стакан воды, пожалуйста. Ненавижу эти порталы, от них сильно першит в горле.
- Вода на улице в колонке. Только много не лей, а то под крыльцом потом лужи.
- Ладно, позже попью, - махнул рукой профессор, - у меня очень мало времени. Нахождение живого организма в параллельной реальности губительно действует на процессы жизнедеятельности. Поэтому сейчас мне нужно как можно быстрее всё вам объяснить.
Он положил на прилавок белый чемоданчик и открыл его. Внутри были аккуратно разложены листы бумаги, флешки, какие-то схемы и пробирки.
- Здесь вся информация, которая необходима вам для относительно безопасного существования и, что главное - развития человечества, - торжественно произнес профессор, - вы же до сих пор зависимы от нефти, я правильно понимаю?
- Ни от чего я не зависима, - огрызнулась Сытина, - а то, что иногда выпиваю - так кто этого не делает?
- Вы пьете нефть? - опешил Росин.
- Зачем нефть? Нет, нефть я не пью. Только чистый продукт.
- Ладно, потом сами разберетесь, - мотнул головой профессор. - Итак, здесь вся техническая документация по использованию альтернативных источников энергии. Их применение даст сильнейший толчок в развитии науки, сделает энергию бесплатной для населения, а также значительно приблизит наступление мира на вашей планете. Большинство войн будет прекращено в ближайшее время. Также здесь собрана информация по всем известным в нашей версии Земли заболеваниям. Формулы для создания лекарств и инструкции по их применению. Вот это - документация по созданию климатической лаборатории. С ее помощью вы сможете управлять погодой и избежать стихийных бедствий. Ну и по мелочи - левитация, схема межзвездного двигателя, список обитаемых планет в этой части галактики, а также характеристики их населения и много всего другого. В общем, сами посмотрите. Да, забыл сказать. Портал между нашими мирами теперь будет находиться здесь всегда. Если что-то вдруг будет непонятно, вы всегда сможете обратиться к нам за помощью. Инструкции по его применению тоже находятся в чемодане.
- Хороший какой чемоданчик, - проведя пальцем по его поверхности, произнесла Сытина, - это что? Кожзам? Где брали?
- Нет, это разлагающийся пластик. Там про этот материал тоже есть вся информация. Так, я вам всё передал, мне нужно возвращаться. Надеюсь, у вас все получится и мы общими усилиями сможем сохранить наши миры в безопасности.
- Ясно, - снова зевнула Сытина, - что-нибудь брать будешь или нет? У меня, вообще-то, уже десять минут как обед.
Профессор осмотрелся по сторонам.
- Мне нужны углеводы для восполнения запасов энергии перед переходом обратно. Вы даже представить себе не можете, как тяжело мне даются эти переходы. Но цель оправдывает средства.
С этими словами он взял с полки пакет с сахаром и, оторвав край полиэтиленового пакета, принялся засыпать его себе в рот. От такой наглости глаза Сытиной моментально налились кровью. Совершив молниеносный прыжок в угол, она схватила швабру и, размахнувшись, опустила его на спину профессора.
- Ах ты ж сволочь! А я еще думаю - чего он мне тут лапшу на уши вешает! А ну давай деньги, зараза!
- Да какие деньги? - взвыл Росин. - В этом чемодане все тайны мира! Человечество... Ай! Да перестаньте вы!
- Знаешь куда засунь ты свои тайны? Я за этим сахаром на оптовый езжу закупаться каждую неделю, на своем горбу его таскаю, а он... Ишь ты, ворюга! А ну пошел отсюда, свинота!
Профессор, увернувшись от очередного удара, бросил в Сытину пакет с сахаром и прыгнул в портал. Запыхавшаяся продавщица схватила с прилавка чемодан и, размахнувшись, хотела уже запустить его вслед, но в последнюю секунду остановилась и, опустив руку, снова провела пальцем по его поверхности.
- Все-таки хорошенький, пригодится. Хоть и кожзам.
С этими словами она открыла его и, размахнувшись, высыпала все его содержимое в портал. После чего аккуратно закрыла и, поднявшись на носочках, закинула его на верхнюю полку шкафа.
- Буду в нем выручку хранить.
***
После звонка Сытиной мужу, в котором она рассказала ему о воре, который проник в магазин сквозь стену и попытался украсть сахар, Роман Наумович тут же прибыл на место происшествия с перфоратором, анкерными болтами и двадцатимиллиметровым листом фанеры. Уже через полчаса портал был надежно закрыт, а магазин «Вишенка» защищен от всяких параллельных проныр, желающих поживиться за чужой счет. Правда, несколько раз Сытина жаловалась мужу на то, что с той стороны листа раздавался какой-то стук, на что Роман Наумович пообещал во время отпуска заложить стену кирпичом. Чтобы уже наверняка.
Ассортимент магазина «Вишенка» был спасён, а Земля-6265 продолжила свое невзрачное существование.

© ЧеширКо

Больше, чем программы с участием Малышевой, меня пугает говорящая плюшевая орда, которая по-научному называется «музыкальная мягкая игрушка».

Даже в самой захламленной пещере обязательно найдётся хотя бы одно исчадие ада, которое или поёт, или орёт «Ай лав ю!» Правда в последнее время, судя по инфернальным инсталляциям около подъездов, люди активно стали избавляться от плюшевой трихомудии, нехитрым путём «забывания» сразу десяти мешков.

Когда был год Крысы, в доме появилась кем-то подаренная здоровенная плюшевая крыса с мешком за спиной, в котором лежали конфеты. Ростом она была сантиметров 70, умела биться то ли в корчах, то ли в верхнем брейке эпилепсии и петь очень длинную песню, которая заканчивалась словами: «Танцуют все!».

Конфеты были съедены, крыса простояла ещё год, с полностью севшими батарейками, а однажды собака решила потаскать ее по квартире и бросить возле спальни. От этих манипуляций, давно севшие батарейки решили издать последний выдох, и изжёванное безглазое создание, дёргаясь как зомби и страшно завывая, направилось прямиком к моей кровати. Проснувшись от леденящего душу воя, я секунд 5 наблюдала, как в свете луны ко мне приближается сатанинская чупакабра, и стремительно седела. А когда она подошла к моей кровати вплотную, и сказала голосом Джигурды «ВСЁЁЁЁЁЁ!» — я ещё и стремительно пописала. И до сих пор считаю, что легко отделалась: случись со мной подобное сейчас — я бы умерла, даже не успев никуда пописать.

А вот Машане папа подарил плюшевую обезьяну. Обезьяна прикольно кряхтела, когда её шлёпали по башке. Она где-то с год просидела на Машаниной кровати, получая в жбан регулярно, в знак приветствия, со словами «Привет, Эмми!».

Но однажды, проделав это все в тысячный раз, естественно ночью, Машаня вдруг услышала, как из обезьяниного нутра раздался недовольный страшный скрипучий голос: «Меня зовут Чича». В ней все это время видимо какие-то контакты отходили, а от Машаниных пилюлЕй пришли обратно. Но Машане повезло — она натуральная платиновая блондинка, поэтому с восьми лет седая ходит, а никто и не замечает до сих пор.

Пожалуйста, запретите законодательно продажу говорящих плюшевых игрушек, потому что от них и детям и старухам вреда больше, чем от закрытых пикселями сигарет в кинофильмах.

Лидия Раевская

Однажды, нас пригласили на день рождения в ресторан. Юбилей. Гостей человек 60. Родственники и друзья и коллеги юбиляра.
Мы мало кого там знали. Большой, длинный стол. Мы садимся на указанные нам места. Я знакомлюсь с близ-сидящими с нами и напротив нас людьми.
- Стас - протягиваю руку сидящему напротив меня мужику лет 50-ти.
- Его зовут Марк - отвечает сидящая рядом с ним женщина.
Мужчина молча пожал мне руку.
- Давайте, все наполним рюмки и выпьем за здоровье юбиляра!! - сказал кто-то громко с другого конца стола.
Я беру бутылку, разливаю по подставленным рюмкам. Протягиваю бутылку к рюмке Марка. Марк радостно тянется к рюмке.
- Марк не пьёт. У него гастрит - резко говорит женщина и смотрит на меня осуждающе. Марк делает вид, что тянется за хлебом. В глазах тоска.
Берет хлеб.
- Положи хлеб на место Марик. У тебя высокий холестерин. - Снова говорит женщина.
Марк молча кладет хлеб на место. И смотрит на часы.
Приносят закуски и салаты.
- Марк, эти салаты с майонезом. Кто знает когда они сделаны. А у тебя слабый желудок. Лучше съешь огурец. - И кладет в его пустую тарелку огурец. - Помидор оставь в покое Марик. У тебя на них аллергия.
Себе же, женщина кладет в тарелку все салаты, хлеб, селёдку и фаршированное яйцо. Марк смотрит с завистью, глотая слюну.
- У меня, крепкий желудок - отчеканила тётенька в ответ на удивлённые взгляды.- И налейте мне водки.
Марк ест огурец. Пьёт воду и смотрит на часы.
Тётенька ест всё и пьёт водку.
Марк тяжело вздыхает.
Все выпили, общаемся. Разговариваю с сидящим напротив меня и рядом с Марком парнем.
Обсуждаем какой-то фильм.
- Вы смотрели этот фильм? - обращаюсь я к Марку, чтоб хоть как-то завлечь его в беседу.
Марк открыл было рот, ...но...
- Марк не смотрел этот фильм. Мы смотрим сериал "От любви, до любви" он идёт уже 2 года. Мы сейчас на 547 серии. И Марку очень нравится.- снова ответила за Марка тётенька.
Марк снова молча посмотрел на жену и на часы.
У нас уже пошел разговор о работе.
- А Марк сейчас не работает. У него была производственная травма. Он порезал палец. И уже 2 недели сидит на больничном.
Принесли горячее.
Тётенька положила себе горы всего.
- Марик,...там жирное мясо. А ты на диете. И поставь пожалуйста на место "Кока-Колу" у тебя сахар повышен.
- У него сахар высокий. - еще раз сказала она, но уже глядя на нас.
Люди сидящие рядом уже начали явно стебстись над парой.
- Свободу Марку - сказал кто-то справа
- Отпустите Марика хотя бы пописять - сказал ещё кто -то....может быть даже я.
- Пошли покурим? - Сказал парень справа и посмотрел на всех.
- Марк не курит. Марк сильно кашляет. У него в детстве был бронхит.
Марк снова смотрит на часы. Смотрит не отрываясь секунд 30. И вдруг спокойно так говорит:
- Так. Всё!!! Пацаны, налейте мне водочки а? А я пока поем.- И набирает кучу салатов. Мясо. Запивает кока колой. - Ща еще выпьем и пойдем курить!!
От неожиданности, парень рядом с Марком, вздрогнул, я поперхнулся.
А кто-то даже удивленно сказал:
- Господи Исусе - и поцеловал свой маген-давид.
- Что уже 8:00? Ну Марик, ты умница моя - улыбнувшись сказала тётенька и чмокнула Марика в щёку. - ешь, солнце моё, ешь!!!
Мы в полном *удивлении* смотрели на этот сюр.
Уже в курилке нам Марик рассказывал:
- Да, я ей в карты проиграл. Мы, с моей Нинкой на желания играем. Уже лет 20. В этот раз я проиграл, и должен был до 8:00 молчать и со всем соглашаться. Это еще че....В прошлый раз Нинка проиграла, и пошла на свадьбу своей сотрудницы не накрашеная в платье и в шлёпанцах. Вот это была жесть!!!
- Обалдеть!!! Как скучно я живу - Сказал какой-то мужик и расстроившись вышел из курилки
П.С.
Потом Марк и Нина оба ужрались и устроили на танц-поле, практически стриптиз. Наверное проиграли друг другу в домино или в кегли. Люди умеют отрываться!!
©️ Стас Вольский

— Вот, пожалуйста, ваш талон на утилизацию, — девушка-андроид с улыбкой протянула мне пластиковую карточку. — Ждём вас через три дня.

— Здесь какая-то ошибка, — возразила я, пряча руки за спину, как будто бы если от талона отказаться, компьютер переменит решение.

— Нет, всё верно, — доброжелательно подтвердил робот. — Средств на вашему счету хватит на оплату аренды за три ночи и минимальный набор продуктов. Далее ваше существование не рентабельно.

— Я могу пожить у подруги! — выпалила я первое, что пришло в голову.

— Если у вас имеются кровные родственники или иные лица, способные гарантировать оплату по счетам за ваши нужды, вы должны сообщить их координаты. Когда придёт подтверждение о спонсировании, решение будет пересмотрено.

Я с ненавистью посмотрела на доброжелательную пластиковую маску. Конечно, злорадство мне померещилось, откуда эта кукла знает, что родных у меня нет, а последнюю подругу утилизировали год назад.

Я продержалась долго, но от судьбы не убежишь. То есть от службы по контролю населения бегать невозможно. Ежемесячно нужно отмечаться, чтобы они оценили, способен ли гражданин оплатить ресурсы, которые потребляет.

А с пятидесяти лет — еженедельно.

Что же, когда-нибудь этот день должен был настать. Мне шестьдесят. Должно было исполниться через неделю.

Уже не отмечу этот юбилей.

— Вы имеете право выбрать форму утилизации, — подсластила пилюлю андроид. — Газ, инъекция или физическое воздействие на тело.

— Пусть мне отрубят голову! — нервно хохотнула я.

— Данная форма не предусмотрена, это не гуманно, — после паузы заявила эта равнодушная кукла.

— Если затрудняетесь с выбором сейчас, можете сообщить о своём решении непосредственно перед операцией.

— Только не говорите «смерть от старости», а то она зависнет. Это простейшая модель, — предостерёг голос у меня за спиной. — Придётся ждать, пока перезагрузится, а я бы хотела до полудня успеть домой.


Я обернулась, слишком уж бодро и позитивно звучал голос. Обычно всё веселье оставляют за порогом этого зала. Даже те, кто способны оплатить себе ещё месяц-другой, пребывают в мрачных настроениях. Следом за мной в очереди на контроль стояла улыбчивая дама лет на десять старше меня.

Она не пыталась маскировать возраст и даже волосы не красила. Удивительно! Наверное, может себе позволить не работать. Ведь если ты недостаточно молодо выглядишь — работы не получить. Наверное, этой старухе повезло со спонсорами. Скорее всего, дети.

Эх, говорили мне в своё время: рожай, если хочешь жить подольше. Когда не сможешь работать, дети позаботятся.

Впрочем, это как повезёт. Одна моя приятельница троих родила, ресурсов на них уйму потратили и она, и отец. А когда доход перестали получать, ни один из отпрысков не захотел взять родителей на спонсорство.

Отказ оплачивать чужие ресурсы — это законное право. Приятельницу лет пять назад утилизировали, мужа её чуть позже.

У мужчин планка уровня дохода ниже. Но они на лечение предпочитают не тратиться и сразу идут на утилизацию.

А я последние кредиты на прививку от гриппа потратила, только заболела всё равно. Или прививка была контрафактная, или вирус новый.

До сих пор слабость во всём теле, сканер здоровья на входе в офис не даёт вернуться к работе, а денег на лекарства нет. Замкнутый круг.

Я вертела в руках плоский квадратик талона на смерть и не могла поверить, что это происходит со мной. И самое страшное, что за три дня денег я нигде не достану.

— Пожалуйста, ваш талон на утилизацию. Ждём вас через два дня, — объявила андроид даме, сменившей меня у стойки.

— Благодарю, — любезно ответила та. — Но я имею право продать прошение, чтобы Совет рассмотрел вопрос о назначении мне содержания за государственный счёт.


— По какой причине?

— Я художник, заканчиваю картину, которая станет национальным достоянием.

Я замерла, любопытство пересилило отчаянье.

Всем известно, что после того, как экономически целесообразным сочли утилизировать тех, кто потребляет больше ресурсов, чем способен произвести, произведения искусства практически не создавались. И новая государственная программа по возрождению национальной культуры подразумевала послабления для людей творческих профессий. Значит, передо мной художник!

— Прошу вас предоставить образец работы.

Дама выложила на стойку перед андроидом рисунок. Я подошла поближе. Это был натюрморт: кувшин, груша, цветок. Такие рисуют на уроках изо в школе. Ничего шедеврального или даже оригинального. Одна из стенок кувшина кособокая. Дама, заметив мой интерес, подмигнула.

— Необходимо организовать комиссию, которая оценит художественную ценность полотна, — объявила андроид. — Максимальный срок четыре недели, на это время вам будет начислена материальная поддержка.

Получив новую карточку, дама с довольной улыбкой пошла к выходу, я словно удав за кроликом шагала за ней.

— Как вам это удалось? — спросила я, когда мы вышли на улицу.

— Это же робот, она подчиняется своим инструкциям, — усмехнулась художница.

— Но ведь в комиссии будут искусствоведы, они поймут, что ваша картина никакой не шедевр национального достояния!

— Да, но через четыре недели я буду в другом городе и предъявлю другому андроиду портрет моей собачки. Может быть, он получится удачней. Таким образом, я рассчитываю дожить лет до восьмидесяти. И к тому времени сама стану национальным достоянием — старейший житель страны. Ну теперь ещё, может быть, вы составите мне конкуренцию, — дама подмигнула. — Будем сниматься в социальных рекламах, мол, только достойные люди имеют право долго жить, поддержите программу утилизации нерентабельных граждан.

И, смеясь, она удалилась к автобусной остановке.

Я ещё несколько минут стояла, восхищённо глядя вслед этой находчивой старушке, а затем поспешила домой.

Где-то у меня лежала недописанная поэма.

Когда я работала, закончить её было некогда, но пришла пора доделать.

Завтра принесу поэму андроиду, пусть созывает комиссию.
-----

Ирина Першина

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.

— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?

Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

— Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
— Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
— Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
— Я, собственно… — собеседник замялся.
— Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
— Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
— Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню.

В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.

— Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?

Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.

В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

«Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».

Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
— Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
— С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.

— Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
— Нигде? — спросил Максим тихо.

— Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?

— Да, продолжайте, пожалуйста.
— В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.

Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.

— Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!

— Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
— У вас есть дети?
— Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
— Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.

Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.

— Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…
— Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
— Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?

Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.

— Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.
— Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.
Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.

— Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин». Лермонтов «Мцыри». Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…

Максим слушал.

— Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
— Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.

Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн. Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков. Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.

Классика, беллетристика, фантастика, детектив. Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.

— Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.
Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?

Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.

— А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
— В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
— Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
— Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
— Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
— С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
— Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.

Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.

«Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».

Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.

Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.

Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать.

И всё.

Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.

— Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
— Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
— Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
— От… От кого?!
— От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…
— Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
— Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.
— Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?

Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.

— Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.

© Майк Гелприн

В троллейбусное депо срочно требовался кондуктор на маршрут номер 12. После недавней транспортной реформы работать стало совсем невозможно. Одни маршруты убрали, другие ― удлинили. В итоге троллейбусы и автобусы стали ездить реже, люди в них набивались плотнее, а атмосфера внутри всегда была напряженной. Работать в таких условиях могли только самые отчаянные, беспринципные или же опустившиеся на финансовое дно люди. И даже они уходили после первой получки.

― Идите вы к чёрту со своим двенадцатым маршрутом! ― кричала Алла Григорьевна, кондуктор с пятнадцатилетним стажем. Эта женщина могла с закрытыми глазами в час пик сосчитать количество вошедших пассажиров и обилетить даже самых юрких и хитрых. Но даже ей было страшно от одной мысли о двенадцатом маршруте.

― Вы ― наша последняя надежда, ― умолял её начальник. ― Мы вам ставку поднимем, на дес… пять процентов! ― он закашлялся, предлагая «выгодные» условия.

― Засуньте эти пять процентов себе в пневмосистему! ― прошипела кондуктор и, встав из-за стола, покинула кабинет, не оборачиваясь.

Она могла себе позволить подобное. Её всё равно никто не уволит ― работать-то некому.

― Ну и что мне делать, Наташ? ― повернулся начальник к своей секретарше, но та лишь пожала плечами.

В этот момент дверь в кабинет открылась с характерным скрипом. На пороге появилось нечто очень яркое до ряби в глазах и эффектное до боли в зубах.

― Гуд афтернун, ― произнесла с совершенно сельским акцентом женщина в пёстром платье, заправленном в длинную узкую юбку.

От её локтей до пальцев тянулись чёрные, сильно растянутые атласные перчатки. На голове этой особы сидела большая, словно спутниковая тарелка, шляпа, из которой антенной торчало перо чайки. На вид женщине было глубоко за тридцать пять, но она явно чувствовала себя гораздо моложе.

Достав из сумочки пачку дешёвых сигарет, она вставила одну в длинный мундштук и подожгла.

― Вы к кому? ― взяла слово секретарь, чувствуя, что начальник потерял дар речи.

― Меня зовут Сильвия, Сильвия Бобикова, ― томным аристократичным голосом представилась женщина. ― Я пришла к вам, так как я вам нужна!

― Вы, наверное, ошиблись, ― начальник хотел было сказать «дурдом», но вместо этого произнёс: ― Салон красоты ― через дорогу, нужно пройти пять…

― Это вы, mon cher, ошиблись, ― перебила его Сильвия, ― дважды.

Она уселась на стул и, закинув ногу на ногу, сделала затяжку. От дыма её сигареты начали отклеиваться обои в углу и увядать пластиковая монстера.

―Во-первых, вы не предложили леди чаю, а во-вторых, я не посещаю салонов. Настоящая леди способна сама нанести правильный макияж, ― женщина холодно улыбнулась своими губами цвета октябрьской революции. ― Я хочу позволить вам нанять меня на должность кондуктора.

― Кондуктора? ― оживился вдруг начальник, который минуту назад хотел выставить странную посетительницу с наименьшими потерями для своей психики.

― Oui, ― хрюкнула женщина, и перо на шляпе забавно колыхнулось.

― Что же вы сразу не сказали? ― заулыбался начальник и достал свою пожелтевшую кружку с изображением мопса. ― Ой, простите, у нас совсем нет чаю, ― он покосился на два засохших чайных пакетика в тарелке.

― Ничего, в следующий раз подготовитесь получше, ― с этими словами Сильвия достала из сумки термос, фарфоровую кружку, блюдце и целый лимон.

В воздухе запахло крепким настоем бергамота и ромашки. Лимон Сильвия разре́зала пополам и бросила одну часть в кружку.

― А вы точно уверены, что сможете работать кондуктором?

― Вы намекнули на то, что я ― недалекого соображения? ― бровь Сильвии вопросительно поползла вверх, поднимая шляпку.

― Нет-нет, ― виновато засуетился начальник, ― что вы! Я просто не понимаю, зачем вам это.

― Это хобби. Мне нужно чем-то заниматься между бриджем по субботам и кегельбаном по пятницам.

― Что ж, это прекрасно, я не против, ― залепетал мужчина. ― Вы приняты!

Он протянул свою потную ладонь.

― Целовать? ― спросила Бобикова, глядя на волосатые пальцы.

― Ох, нет, что вы! Хотел скрепить сделку рукопожатием. Подождите, пожалуйста, в коридоре. Наташа оформит вас через минуту.

Бобикова сложила всю свою утварь назад в сумку и вальяжно пошла в сторону выхода.

― Виталий Витальевич, вы серьёзно? ― набросилась ошарашенная секретарша на начальника. ― Она же явно ненормальная!

― Так и прекрасно! Нормальный человек на эту работу не пойдёт! Проблема двенадцатого маршрута решена.

***

― Как вас по отчеству? ― спросила Наташа у нового кондуктора, забивая данные в компьютер.

― Моего папеньку звали Джеймс, ― гордо ответила Бобикова.

― То есть Джеймсовна?

― Евгеньевна, ― кивнула в ответ Сильвия.

― Сколько вам полных лет?

― Я совершеннолетняя.

― Я заметила, ― процедила сквозь зубы Наташа. ― А год рождения?

― Думаю, что такой же, как у вас. Напишите, а я скажу ― так или нет, ― парировала Сильвия, и Наташа, кисло улыбнувшись, стёрла строку с возрастом.

― Место рождения?

― Я родом из Нового Света, ― пафосно произнесла Сильвия и, глубоко вздохнув, закатила глаза, вспоминая родину.

― Ах, ― завистливо всполошилась Наташа. ― Америка?

― Нет. Новый Свет ― это садовое товарищество в Московской области, ― всё так же гордо отвечала Бобикова.

― Хм… Предыдущее место работы?

― Oui, ma chérie, вы напомнили мне о прекрасных днях. Я вращалась в высших кругах общества, имела дела с самыми важными людьми города, каждый из них был в моей власти и слушался моих указаний.

― ?

― Оператор шлагбаума в Доме правительства.

― Простите, вы закончили? ― появилась в дверях голова Виталия Витальевича.

― Почти, а что?

― Хотел предложить Сильвии выйти сегодня в смену.

― Месье начальник, научитесь терпению, ― начала отчитывать мужчину Бобикова.

Он извинился и хотел было уйти, но она его остановила:

― Скоро буду.

***

― Вот, познакомьтесь, Володя Песюк, извозчик, то есть водитель троллейбуса, ― поправил сам себя Виталий Витальевич, представляя Сильвии маленького щуплого усатого мужичка.
― О, найс ту мит ю, Вольдемар! Сильвия Бобикова, ― протянула Сильвия руку для поцелуя.

― Я Володя, ― поправил водитель кондуктора и пожал ей руку.

― Я поняла, Вольдемар, приятно познакомиться.

― Но…

― Что за «но»? Вы что, уже запрягли нашего коня? ― поинтересовалась Бобикова. ― Ступайте, Вольдемар, я явлюсь через минуту и, будьте так любезны, оденьтесь подобающе ― мы же не скот повезём.

― Но у меня ничего больше нет, ― развёл руками водитель, показав на свою выцветшую растянутую футболку.

― Вот, сегодня я вас выручу, ― Сильвия достала из сумки галстук-бабочку и, сунув его в руку Володе, добавила: ― Не забудьте причесаться.

Водитель был так ошарашен, что, не сказав больше ни слова, взял галстук и пошлёпал в направлении руля. Сильвии были вручены билеты, терминал для безналичной оплаты и пожелание удачи.

― Вы, главное, не переживайте, первый день всегда самый сложный, ― улыбался начальник наивной улыбкой.

― О чём вы толкуете, мой милый? Нет ничего проще, чем собирать с людей деньги.

Крутя на пальце катушку с билетами, Бобикова медленно пошла в сторону старого троллейбуса, неуклюже виляя бёдрами.

***

Первая остановка была у рынка. Двери распахнулись, пассажиры ринулись вперёд, расселись по местам и уткнулись глазами в свои телефоны или в мутные окна.

Сильвия сразу же подошла к сутулому дядьке со злым выражением лица и в футболке с надписью «Rammstein».

― Guten tag, ― фальшиво произнесла Бобикова. ― Прошу вас оплатить свою поездку, герр пассажир.

Мужчина молча достал пять тысяч одной купюрой и протянул Сильвии. Он делал так каждый день, заведомо зная, что у кондуктора не будет сдачи. ― этакий проездной билет, который позволял ему кататься бесплатно.

― Месье, не могли бы посмотреть у себя купюру меньшим номиналом? ― продолжала Сильвия держать воспитанный тон.

― Меньше нет! ― противно буркнул мужик в ответ.

― Оу, у мистера определенно огромные доходы, ― восторженно заметила Бобикова. ― Ещё бы, такой мужчина! Наверняка лорд или барон! ― без намёка на издёвку голосила Сильвия, привлекая к себе внимание всего салона. ― Чем занимается ваша светлость? Золото? Нефть? Строительство шахт? Ценные бумаги?

Кондуктор спрашивала совершенно серьёзно. Отовсюду начали слышаться смешки, и мужчина ссутулился ещё больше.

― Полагаю, такая вещь, как сдача, является для вас оскорблением? ― Бобикова уже хотела убрать «пятёрку» в сумку, но мужчина выхватил её и, пошарив по карманам, быстро нашёл нужную сумму.

Сильвия хрустнула коленями, сделав что-то отдалённо напоминающее реверанс, и направилась на свой творческий променад.

― Мне душно! ― вцепилась вдруг в её юбку женщина с красным бульдожьим лицом и тяжелым пакетом в руках, полным рассады.

― Как я вас понимаю! ― уселась напротив обрадовавшаяся Бобикова.

Оторопевшая пассажирка поняла, что совершила большую ошибку.

― Я здесь буквально задыхаюсь! Сплошная бездуховность вокруг! Сколько пьес поставлено в городе за последний год? Зато сколько открыто магазинов с едой! Фи! А библиотеки? Вы когда-нибудь бывали в Пинакотека Амброзиана? Это в Милане. Там, кстати, проходят лучшие показы мод.

Женщина замотала головой. Духота её больше не донимала, как и лук-севок, который она купила в недостаточном количестве. Теперь она думала только о том, как хорошо было ездить на колхозный рынок в машине зятя, где в её власти были все форточки и даже кондиционер, и никто не пугал словами «Милан» и «Амброзиана». Зря она тогда затеяла ссору…

Бобикова уже было переключилась на Прованс, но женщине повезло. На очередной остановке двери троллейбуса распахнулись, и в салон хлынула целая толпа людей всех степеней нервозности и социальной неудовлетворенности. Люди толкались, жались друг к другу потными телами и орали, выбрасывая в атмосферу накопленную за день злобу. Эта мясная ловушка из спин, локтей и грудей обычно не оставляла кондуктору шансов выполнить свою работу, но у Сильвии Бобиковой как раз наступило время чаепития. Её термос держал температуру магмы, а Сильвия не привыкла пить из неполной тары.

Сам Моисей позавидовал бы тому, как расступалось это живое море, когда кондуктор начала ходить по салону, одной рукой собирая оплату за проезд, а другой держа кружку, наполненную до краёв горячим чаем.

Но были и те, кто совершенно игнорировал выходки троллейбусного бомонда. Один мужчина сидел, закинув ногу на ногу, откровенно наплевав на пожилых людей, стоящих рядом. Тип вёл себя максимально вызывающе: хамил, плевал и даже курил, провоцируя всеобщее негодование.

― Mon ami, ― обратилась к нему Сильвия, ― я вынуждена просить вас перестать вести себя так, словно вы на стадионе.

Бобикова указала на озлобленных галдящих пассажиров и обозвала их «приличным обществом», которому такое поведение не по нраву.

― Да чхать я хотел на ваше общество! ― мужчина достал из кармана какую-то ксиву и показал её всем присутствующим, после чего люди начали отводить глаза в сторону и больше не выказывали недовольства.

― Могу я тогда хотя бы попросить вас угостить даму огоньком? ― спросила Бобикова и достала свой мундштук.

Мужчина ухмыльнулся и поджёг сигарету кондуктора. Сильвия сделала глубокую затяжку, а затем выпустила плотную струю дыма прямо в лицо грубияну.

― Знаете, я вас понимаю. Когда я работала с руководством города, то тоже могла позволить себе многое. Не то что сейчас, ― мечтательно произнесла Сильвия.

Каждое новое предложение Бобикова завершала затяжкой и выпускала новую порцию дыма, от которого у пассажира лицо начало стекать на пол, а рубашка ― расползаться по нитям.

― Знаете, а вы правы! Мы не должны идти на поводу общества! Это наше право как элиты ― диктовать свои условия миру! ― продолжала свой монолог Сильвия, не переставая курить.

Мужчина не отвечал, он старался как можно сильней сжать все отверстия, через которые воздух способен попасть в организм.

Бобикова болтала без остановки ― казалось, собеседник для неё абсолютно не важен, она спокойно могла бы заговорить до смерти огнетушитель и заставить его загореться. Когда Сильвия достала новую сигарету, мужчина не выдержал. Он попытался протиснуться к выходу, но у него ничего не вышло. Тела́ плотно держали оборону и не давали шансов.

Пассажир в истерике искал глазами молоточек, которым нужно разбить стекло в экстренной ситуации, но тот пропал ещё во времена перестройки. Не в силах терпеть, хам открыл форточку и устремился к свежему воздуху всем своим существом.
― My friend, куда же вы?! ― заволновалась Бобикова. ― Мы ещё не обменялись адресами и взглядами на концептуальное искусство!

Но мужчина уже летел в жёсткие, но куда более безопасные объятия асфальта. Он пообещал себе, что если выживет, то никогда больше не возьмёт в рот сигарету.

Через пару остановок в переднюю дверь инкогнито зашла охочая до штрафов и порицания контролёрша. Женщина эта была грозой безбилетников и кондукторов. Она шла с целью публично пристыдить и наказать. Но как только двери за ней закрылись, она сразу почувствовала неладное. Из хриплых динамиков сочился легкий джаз, руль крутил прилизанный водитель в футболке и галстуке-бабочке. Пассажиры, боясь быть повторно обилеченными, держали в дрожащих руках свои талончики. Контролёр молча прошла по салону, никак не выдавая себя. По взглядам присутствующих она поняла, что лучше не сто́ит доводить до сведения кондуктора информацию о своём присутствии, а когда увидела, как Бобикова посвящает одного школьника в последние сплетни мира немецкого балета, украдкой показала удостоверение и выскочила на ближайшей остановке.

― Ну, что скажете насчёт первого дня? ― ни на что не надеясь, спросил директор, когда троллейбус вернулся в парк.

― Что вам сказать, месье шеф, я ошибалась. Плетение корзин ― куда более захватывающее мероприятие.

Виталий Витальевич повесил было нос, но Сильвия продолжила:

— В следующую смену я возьму их с собой, чтобы хоть как-то развеять скуку. Люди в троллейбусе интересные, но быстро уходят ― не успеваешь как следует познакомиться. Некоторые даже выскакивают на ходу.

— Так значит завтра вас ждать на смену? ― просиял начальник.

― Определенно, mon cher! Одна лишь просьба…

Виталий Витальевич навострил уши:

― Всё, что пожелаете!

― Вы не могли бы посмотреть обшивку на кресле? Произошёл конфуз. Я позволила себе единоразово прилюдно чертыхнуться из-за того, что меня всю дорогу слегка било током. Я согласна на штраф, чтобы исчерпать сей конфликт.

Начальник кивнул и, распрощавшись десятью поклонами с Сильвией, радостно пошёл проверять кресло. Он подошёл к троллейбусу, накинул «рога» на провода и, зайдя внутрь, уселся на кондукторское кресло. Его чудом не выкинуло наружу через потолок. Шарахнуло так, что волосы в носу сгорели, а на ум пришло много всяких интересных слов, тянущих на десятки конфузов и пару лет тюрьмы.

***

― Выпишите Бобиковой премию, ― заявил начальник секретарю, вернувшись с того света.

― Премию? Она же отработала один день…

― Вы правы… Давайте выпишем в двойном размере.

©Александр Райн

Вот так в этом рассказе Азимов описывает разговор земного военного министра, земного адмирала Фон Блумдорфа и одного гуманитария - посла Земли на Венере.

Ян Хеерсен, военный министр, в ярости вскочил, ознакомившись с содержанием доклада.

– И вы серьезно, пытаетесь убедить нас на основании случайного заявления полусвихнувшейся жабы, чтобы мы заключили мир с Венерой на их условиях? Абсолютно невозможно! Что этим проклятым тварям требуется, так это броневой кулак. Наш флот вышибет их из Вселенной, и ждать этого осталось недолго.

– Вышибить их не так просто, многие из нас не раз заявляли, что правительственная политика относительно Венеры ошибочна. Кто знает, что они способны предпринять в ответ на наше нападение?

– Детские сказочки! - рявкнул Хеерсен. - Вы думаете о жабах как о людях. Они - животные и должны быть благодарны за те блага цивилизации, что мы им несем. Не забывайте, мы относимся к ним даже лучше, чем во время ранней истории относились к некоторым из земных рас, к краснокожим например.

...
(адмирал Фон Блумдорф)
– Как бы то ни было, мне уже дурно от этой болтовни. Мы атакуем их, а все ваши теории - к дьяволу! Я их поставлю перед тонитами (земное оружие), тогда сами увидите, как изменятся их рожи.

...
В рубку ворвался адъютант и отдал честь.

– От жаб пришел ответ, сэр.