Размечталась, называется, о том, что на 2012 г. работа окончена -- не удивлюсь, если и 31-го покоя не дадут.

Мне надо в Африку.......

Моему Норду, самому рыжему и лохматому, самому большому и любящему, самому навсегда бесконечно любимому…

Поздняя осень поет тоской и одиночеством. Мерцающие искринки звезд над синеющими соснами, сатиновое небо и редкие снежинки в пламенеющем танго умиротворяют и помогают хоть ненадолго забыть про боль. Прохлада оконного стекла успокаивает разгоряченный лоб.

«Анфиса, детка, надо хоть немного покушать» ласковая теплая рука коснулась спины.

Опустив голову и выгнувшись, мягко уплыла от любящего тепла в угол подоконника. Нет, она не хочет есть. Как впрочем, ничего вообще не хочет. И никогда больше не захочет и не спрыгнет с окна, и не побежит больше никогда в коридор… Некого ей больше встречать …

Он появился в ее жизни сразу, вернее, он был всегда.. Сразу и навсегда. Его влажный теплый язык и огромный черный нос она помнила едва ли не лучше, чем запах матери. И еще помнила, как волной накатывал ужас и трепетало в груди, когда он приближался к ней, и она сжималась в комок, жмурилась и переставала дышать. А шальной братец наскакивал на него и цеплялся за хвост, и у нее снова перехватывало дыхание теперь уже от страха за брата. А он переставал даже моргать, если она подходила ближе, чем на полметра, прятал глаза, отворачивался и сам себе казался таким огромным и неуклюжим, что отчаянно боялся ненароком поломать ее…

Мама наблюдала за их играми, сидя в уютном кресле, хитро прижмурившись и улыбаясь. Мама совсем не боялась его, и даже наоборот, с каким-то достоинством всегда проплывала мимо и безгранично доверяла ему, такому огромному и лохматому, их с братом.

А однажды она набралась смелости и коснулась его огромной лапы. Тут же отскочила, задохнулась и убежала в угол комнаты осмысливать столь безрассудный и отчаянный поступок, но навсегда запомнила это чувство странной теплоты и нежности… она никогда раньше не думала, что такое может быть не только от прикосновений мамы… Каким же сладким был сон на его лапах, больших, теплых и таких добрых.. Она обнимала его, тыкалась носом в шею и засыпала, а он охранял ее сон и никто не смел нарушить эту идиллическую сладость.

Его нос, огромный, влажный, черный.. какой же восторг он вызвал, когда тыкался ей в пузо своим носом! А она визжала и хохотала, отбрыкиваясь от него, и была безумно счастлива…

А еще она научилась мыть ему лапы. Его часто зачем-то уводили на улицу, и он приносил на лапах совершенно чужие и ненужные в доме запахи. Странно, что никому больше не было до этого дела, все считали, что вполне достаточно вымыть его и обтереть полотенцем. Господи, до чего же он все-таки был огромен. Она начинала выдыхаться уже на второй лапе, но позволить себе прекратить не могла. Во-первых, мама приучила ее быть чистюлей, а во-вторых, ведь это же был ОН…

Она всегда плохо спала и потом не разговаривала с ним три дня, когда она зачем-то уезжал на эту дачу. Он почему-то всегда этому безумно радовался, танцевал, подпрыгивал и всячески буйствовал, как только звучало это – «сейчас поедем, бери свой поводок». Ей было стыдно в этом признаться, но она, конечно же, ревновала… Еще бы, чему еще можно радоваться, разлучаясь с ней? Но долго она не могла терпеть и радость от того, что он снова с ней, в конце концов выплескивалась из нее. Она подходила к нему, тыкалась носом, выгибала спину и рассказывала, как она без него скучала, а он опускал голову и норовил извернуться и лизнуть ее..

Она привыкла его ждать. Ждать день, два, по несколько раз в день ждать и встречать и снова ждать. Выбегать следом за ним в подъезд, сидеть в холодном коридоре.. ей почему было отчаянно страшно, когда он уходил… и чем дальше, тем сильнее и отчаяннее становился этот страх разлуки и потери…
А потом он лежал на столе, что само по себе было просто невероятным. Он никогда сам не садился ни на стул, ни диван, ни тем более не лез на стол, особенно, если там не лежало ничего вкусненького, а еще более особенно сыра.. Сыыыррр, как же он его обожал, за сыр он готов был терпеть все эти уколы, капельницы и катеторы …

Как же было больно и неуютно на этом столе, у нее сжималось сердце от боли и жалости. Он, такой большой и всегда сильный, лежал на столе, прижатый и насильно удерживаемый и что-то текло ему в вену, а он лишь постанывал и изредка поднимал голову, давая понять, что уже бесконечно устал… Вокруг все ходили притихшие и грустные, почему говорили тихо и только по делу, прятали глаза и сами себе врали, что все будет хорошо…

А потом он все чаще и чаще стал лежать на столе.. Иногда это случалось внезапно, без долгой подготовки и разговоров и весь мир становился жестким, резким и каким-то внезапным. И в эти минуты там, в груди, у нее свистела пустота.. Ей хотелось зажмуриться и убежать, но она боялась и не смела.. не смела закрыть глаза, отвернуться и оставить, предать его…

Он стал все чаще спать и поездки на дачу уже не так радовали его. Каждый подъем давался ему с трудом и отдавался глухой болью в пояснице. Он стал ворчливым и даже иногда раздражался на нее, когда она норовила вымыть ему лапы или приласкаться.. у него просто истекали силы, она будто физически ощущала этот отток… Теперь уже она не позволяла себе ни разу пропустить его уход из дома, бежала в след, чмокала в нос и верно поджидала у дверей…

В эту осень она стала чаще ложиться рядом с ним, уже не так как в детстве, не устраиваться между лап, а просто рядом, чтобы не тревожить его сон, а лишь слушать дыхание.. Иногда она гладила его по-прежнему огромные лапы и все-таки укладывалась осторожно на плечо, а он находил в себе силы ткнуться в нее своим черным носом и благодарно лизнуть… они оба знали, что это его последняя осень…

В груди, за ребрами, там где поселилась пустота, что-то завыло и заскрежетало.. говорят, пустота, это ничто, пустота не может болеть.. может.. и от этой боли морщится нос, мокнут глаза и дрожит кончик хвоста..
Она прижалась лбом к стеклу. Там, над соснами, осеннее небо укладывало спать звезды… Где-то там теперь и он, она знала… нет, он не бросил ее, он ждет.. теперь его очередь ждать ее. А она никогда не забудет его.. Норд, ты слышишь? Мое сердце с тобой, навсегда…

«Девочка моя, выпей хотя бы молочка…детка, Анфиса…» голос сорвался на слезы…

Она спрыгнула с подоконника, забралась на колени и спрятала голову в теплых и ласковых любящих руках… Все будет хорошо…

А я за кота из этой темы переживаю сейчас... http://forum.ngs.ru/board/petshelp/flat/1940420427/?fpart=1&sort=5&period=