Конкретно вопрос о «переходности» мы станем решать на основе анализа важнейших для II и III веков философских и философско-религиозных текстов: «Эннеад» Плотина, учебно-дидактических сочинений Климента Александрийского («Строматы», «Педагог» и др. ), догматически-апологетических работ Оригена («О началах», «Против Цельса»), а также его комментариев к Писанию (к Евангелиям от Иоанна и от Матфея и к Иеремии и др. ). Выяснение исторического и идейного контекста, в котором создавались эти труды, вынуждает нас обратиться также к близким по времени текстам и учениям, а именно к трактатам Филона Александрийского, Плутарха Херонейского, фрагментам текстов Нумения из Апамеи, сочинениям ранних христианских апологетов, Тертуллиана и, конечно же, к феномену широкого религиозного и идейного течения, именуемого гностицизмом....
Второй и третий века по Р. Хр. – это время, когда языческая античность оказалась на грани кризиса. Кризиса не только внутреннего (по крайней мере, сама античность не ощущала его как внутренний), но и внешнего. Из ничего возникшие ничем поначалу вроде бы не выделявшиеся среди многочисленных культов умерших, общины христиан вдруг распространились по всему Римскому государству, и христианство, выйдя из небытия
безвестности, превратилось в религию мирового значения Оно не только отвращало массы людей от древнего благочестия, но и оказалось в состоянии выстроить собственное концептуальное обоснование, превратившись
во вполне дееспособную силу, конкурирующую с языческой античностью на всех уровнях - от массовых форм культа до интеллектуальных штудий. Перемены всегда происходят незаметно и одновременно очень быстро. Второй, да и третий века жили в уверенности, что «мода» на христианство имеет временный характер, как множество мод, которые довелось испытать античному язычеству.
Поэтому Диоклетиановы гонения, превзошедшие по размаху и жестокости все предшествовавшие им, были первым действительно серьезным ударом государства по христианству. Первым решительным шагом, целенаправленным, последовательным и, безусловно, мощным, что было вызвано просто необычайным распространением новой религии во всех областях и социальных слоях Империи. Первым, но одновременно
последним, так как он был предпринят слишком поздно и вызвал реакцию, совершенно обратную ожидаемой. Иной реакции, наверное, и быть не могло: слишком многое было упущено, если рассуждать с внешнеисторической точки зрения, слишком многое поменялось, если рассматривать эту эпоху содержательно.
Итак, II—III века — это время, когда античность и культура неожиданно для себя оказались на грани кризиса, но такой констатации мало. Дело в том, что новое вырастало прямо из тела античности, прерывая одни жизненно важные связи, но строя на их месте нечто иное, непривычное. И этот процесс, процесс утверждения нового, породил совершенно особую духовную атмосферу, что явилось предпосылкой для появления весьма неожиданных мыслителей....
Три самых известных из них: Климент Александрийский (приблизительно 150-215), Ориген (185-254), Плотин (205-270) — в центре нашего внимания. Первые два принадлежат начинающейся, делающей еще только христианского богословия, третий находится на самом гребне языческой античной культуры, оказавшись родоначальником последней великой школы в древней метафизике неоплатонизма.
Исторически судьбы неоплатонизма существенно различаются между собой: первое определяло собой духовную жизнь средневековья, да и ныне продолжает оставаться одним из центральных для современной культуры факторов. Второй же, с идеологической точки зрения, колебался между подчеркнутым равнодушием к христианам и жесткой полемикой с ними; конец ему был положен уже через три столетия известным эдиктом византийского императора Юстиниана (529 г.; закрытием философской афинской Академии) христианина и ревнителя своей веры. Однако это не помешало христианскому богословию широко использовать неоплатонические ходы мысли, терминологию и т. д. (что современными исследователями трактуется как «христианский платонизм»).
Но различие в исторических судьбах вовсе не было очевидно во II—III веках, когда о далеких перспективах и не задумывались: христиане — по причине широко распространенной эсхатологичности мироощущения, язычники — из-за убеждения в незыблемости Римской империи и тех уложений, форм жизни, которые господствовали в Средиземноморье со времен Октавиана Августа.
Сама история побуждает нас говорить в первую очередь о сходстве, а не о различиях. Быть может, самое очевидное «имя» этому сходству — Александрия. Именно в Александрии сформировались воззрения Климента, Оригена, Плотина, здесь они приобрели известность: первые двое — всецерковную, третий же — достаточную для того, чтобы по прибытии в Рим быстро собрать вокруг себя учеников. В нашу задачу не входит составление подробных жизнеописаний изучаемых авторов. Однако даже беглый обзор известных фактов из их биографий выявляет несколько родственных моментов: путешествия, предшествовавшие зрелому, наиболее плодотворному периоду творчества, прижизненная слава, увлеченное и успешное преподавание, значительное литературное наследие, испытания в последние годы жизни.