Бердяев Н.А. Аура коммунизма. Журнал "Новый Град" №11
Отвратительна атмосфера, образовавшаяся вокруг русского коммунизма, и мучительно неверны все суждения о нем, самые противоположные суждения. Все реакции на коммунизм происходят как бы в искусственной среде, при отсутствии свободного дыхания. Реакции большей части русской эмиграции ошибочны и извращены. Но по другому ошибочны и извращены реакции intellectuels Западной Европы. Ужасна атмосфера, созданная коммунизмом, потому, что в ней ничто не рассматривается по существу, и что в ней почти невозможно рассмотреть истину. Иностранец, приехавший рассматривать советскую Россию, при всем желании истины рассмотреть не может. Правда, иностранцы проявляют иногда большое легкомыслие в своих суждениях о России. Но самые противоположные суждения путешествовавших по стране советов одинаково могут быть вер-
40


ными и неверными, как и суждения русских, приехавших оттуда, если целостная истина вообще с трудом доступна людям, то она совсем недоступна по отношению к опыту осуществления коммунизма в России. Атмосфера вокруг русского коммунизма насыщена пропагандой, которая ведется с необычайным искусством. Слишком много в реализации коммунизма показательного и примерного. Иностранцам удалось даже внушить ту мысль, что в России в прошлом никакой культуры не было, что это была дикая страна и что впервые культура насаждается коммунистической властью. В это поверили люди, восторгавшиеся русской литературой и русской музыкой. Французских писателей левого направления удалось даже убедить, что в советской России, в противоположность странам фашистским, существует свобода слова и мысли. Во французской печати пишут статьи, в которых утверждают, что Стасова, чекистка, — святая, Радек — великий и очаровательный человек и т. п. Нравственный ореол старых русских революционеров перенесли на большевиков, в то время как они нравственно стояли ниже не только прежних поколений революционеров, но и социалистов-революционеров и меньшевиков, так как считали все средства дозволенными для достижения своих целей, последние же все-таки стеснялись в средствах. К русским коммунистам, чуждым всякой сентиментальности, существует сантиментальное отношение издалека. Таким слюнявым сентиментализмом отличается, например, Гюенно, когда он пишет о русском коммунизме. Отношение западных людей к русскому коммунизму и к советской России до такой степени лишено свободы, что некоторые люди, симпатизирующие русскому коммунизму, хотя и не коммунисты, готовы повторять за сталинистами, что Троцкий изменник революционного коммунизма, контрреволюционер и чуть ли не защитник капитализма, хотя, в действительности, он единственный, оставшийся верным идее интернационального коммунизма. Атмосфера, образовавшаяся вокруг коммунизма, отвратительна тем, что она требует рабского поклонения Сталину и советскому правительству, поклонения господствующей силе и власти, и делается совершенно невозможным обсуждение идейной сто-
41


роны коммунизма. Все в сущности определяется тактикой и всем интересуются лишь в отношении к тактике. Этот примат тактики был уже у Ленина. Иначе и быть не может, если основной проблемой стало завоевание и охранение власти. Власть порождает утилитарное отношение ко всему. 1)
Тяжелая, давящая атмосфера вокруг коммунизма, вокруг проблем коммунизма и социализма, имеющих мировое значение, связана с тем, что группа людей, людей идейных, пожелавших осуществить коммунистическое общество, в котором видели справедливость и правду, захватила в свои руки власть над самым большим в мире государством. Поэтому коммунизм не есть только революция, мировая революция, коммунизм есть также государство, желающее быть сильным, есть также власть, желающая, во что бы то ни стало, охранять себя. За коммунистами, мечтавшими о совершенном социальном строе, скрыты все богатства огромного государства, армия, пушки, хорошо, слишком хорошо организованная политическая полиция и пр., и пр. И коммунисты других стран чувствуют за собой финансовую, военную, полицейскую силу огромного государства. Для Ленина проблема социальной революции была прежде всего проблемой завоевания и организации власти. Сила государства должна стать орудием социальной революции. В этом предшественником Ленина был Ткачев. Для этого нужно было себе усвоить не только традиции революционной интеллигенции, но и традиции русской исторической власти, начиная с великих Князей Московских, с Иоанна Грозного и до Петра Великого и власти императорской. Ленин преуспел, но этим своим успехом он вверг коммунизм и задачу социального переустройства мира в атмосферу политиканской лжи, утилитарного расчета, организованного в мировом масштабе шпионажа, борьбы за власть, не останавливающейся ни перед какими жестокостями. И это атмосфера не только русская, это атмосфера мировая. Западные коммунисты и даже просто сочувствующие коммунизму и даже сочувствующие не коммунизму, а советской России уже не мо-
1) Я вполне сочувствую военному союзу Франции с советской Россией, но совершенно иначе отношусь к сближениям на почве культурной.
42


гут критиковать Сталина, потому что Сталин — власть, не могут выражать сочувствия какой-либо оппозиции, правой или левой, не могут признать, например, что Троцкий остался верен традициям революционного марксизма. Все стали ультра-этатистами, все поклоняются государственному могуществу. Свобода суждений в этой атмосфере совершенно утеряна. Даже живущие на свободе западные люди чего-то боятся. Западные intellectuels, совсем не политики и часто очень наивные в социальных вопросах, лишены всякой самостоятельности в оценках и суждениях; все, что они говорят, покорно не столько коммунистической идее, сколько коммунистической власти, их мнения официальные, правительственные. Им импонирует не правда, а сила и власть. Любя свободу, они не в силах сказать слова против отсутствия свободы в советской России, они совсем потеряли способность обсуждать вопрос о свободе по существу. Они говорят так, как говорят люди, ведущие международную политику и подчиненные ее условной лжи.
Советская коммунистическая Россия в утрированной форме разделяет некоторые свойства мировой пореволюционной эпохи. На ней лежит неизгладимая печать войны. Атмосфера послевоенной эпохи тяжелая и несвободная. Мир имеет ауру, которую, вероятно, имеют люди после совершения преступления, это аура войны и убийства. Эта красно-коричневая аура есть и вокруг русского коммунизма, который насыщен испарениями войны. Деление мира на два лагеря есть чисто военное деление. В военном лагере не может быть свободы мысли и слова, не может быть никакой мысли, которая не имела бы утилитарно-военного характера. Таков фашизм, который ненавидит свободу и ненавидит мысль. Но таков же и коммунизм, в нем те же эманации. Правда, это объявляется временным, объясняется необходимостью самозащиты. Но этатизм и милитаризм обладают такими свойствами, что, если вы вступили на их путь, то остановиться и изменить направление невозможно, вы находитесь во власти этих инфернальных сил. Эманации абсолютного государства, всегда готового к войне, отравляют всю жизнь. Наивное рабство мысли и совести, предшествующее пробуждению и обострению сознания, есть зло исправимое и победи-
43


мое, но рабство мысли и совести, получившее высшую санкцию сознания, есть зло, которое труднее исправить и победить. Сознательная любовь к рабству мысли и совести есть то состояние, к которому мир, по-видимому, идет.
В России происходят сейчас большие изменения. Эти изменения столь быстры, что все написанное делается устаревшим на протяжении несколько месяцев. Есть очень положительное в происходящих процессах, есть и совсем отрицательное. Иногда кажется, что происходит незаметная контрреволюция, которая впрочем совсем не есть возвращение к старому режиму. Наиболее ценным мне представляется постановка проблемы человека, который был совсем задавлен. Вероятно, есть экономические успехи, есть рост народного патриотизма, которого в прошлом у нас не было, вероятно, состояние красной армии гораздо лучше, чем состояние армии царской, наверное, происходит элементарное просвещение и цивилизование народных масс, которые находились во тьме, и очень повысилась активность русского народа. Проект новой конституции имеет большое симптоматическое значение.
Положительные социальные результаты революции не подлежат сомнению, их могут отрицать лишь эмигранты, находящиеся в состоянии слепоты и глухоты, движимые патологическими аффектами ненависти. Но вот что печально, до ужаса печально. Атмосфера вокруг коммунизма, вокруг коммунистической власти остается прежней, аура имеет плохую окраску. Изменения носят не столько идейный, сколько оппортунистические характер. Многое связано с боязнью войны, с международной политикой, с волей к сохранению власти, хотя бы ценой отказа от коммунизма. Коммунистическая идея постепенно ликвидируется. Если теперь будут сажать в концентрационный лагерь и расстреливать людей «левого» уклона, то это не меняет атмосферы, свободы не больше, шпионаж не ослаблен, мысль и совесть по прежнему насилуются. Иногда кажется, что через некоторое время совсем изменится отношение к религиозному вопросу, но это не будет религиозная свобода, это будет приказ сверху посещать по воскресеньям церкви под угрозой тюрьмы и концентрационного лагеря. Приказы «правого»
44


уклона сейчас адресуются из Москвы коммунистам Запада. И коммунисты сделаются милитаристами, империалистами и чем хотите. В такой атмосфере проблема социального переустройства человеческих обществ не может обсуждаться принципиально. Руководствуются не идейными соображениями, а соображениями утилитарными, которые диктуются чудовищным, самодовлеющим этатизмом, этой страшной болезнью нашей эпохи.
Нам могут сказать: только коммунисты попытались осуществить, реализовать свой идеал и потому встали на путь сильной власти, потому стали государственниками, социалисты же гуманитарного и свободолюбивого типа оказались совершенно неспособными что-либо осуществить, не могли реализовать социалистической власти, перевести свои теории в практику. Это, бесспорно, верно. Но весь вопрос в том, что осуществляется: осуществляется ли то, что хотели осуществить, или совсем другое? Не произошло ли с коммунизмом что-то аналогичное тому, что когда-то произошло с христианством, хотя удельный вес этих явлений различен? Христианство овладело империей, империя склонилась перед крестом, власть стала христианской. Но в действительности империя подчинила себе христианскую церковь. Традиция империи страшной тяжестью легла на историю христианской церкви и исказила христианство. Русский коммунизм овладел необъятным русским государством, власть стала коммунистической. Но в действительности русское государство со своими старыми традициями власти страшной тяжестью легло на коммунистическую власть, подчинило ее своим методам управления, внушило коммунистам свою волю к могуществу. Коммунисты осуществили свою власть, но не осуществили коммунизма. Получился трансформированный старый русский этатизм с элементами коммунизма и элементами фашизма. Третий Интернационал оказался трансформацией старой русской мессианской идеи. Маркс был соединен с Иоанном Грозным. Народ, энергия которого была освобождена революцией, все же по прежнему остается жертвой чудовищной гипертрофии государства. Человеческий материал этатизма изменился, это не дворянство и не купечество, и рабоче-крестьянские массы, но осуществляется этатизм, который из переходного состояния, дела-
45


ется состоянием постоянным и как бы нормальным. Этим в значительной степени определяется тяжесть атмосферы коммунизма, в его ауре есть эманации Иоанна Грозного и властителей империи. Но самое абсолютное государство не абсолютно, самая тираническая власть не всемогуща. В России происходят положительные народные процессы, русский народ освобожден революцией для несоизмеримо большей активности, чем в старой императорской России, и власть принуждена это учитывать и с этим сообразоваться. Психологический климат русского коммунизма ставит прежде всего вопрос духовный и моральный, а не политический и социальный.
тут