Мусорная экономика и паразиты глобальных финансов
1943
0
Майкл Хадсон о современной экономике и экономической науке

Показать спойлер
На вопросы Джастина Ритчи в XE Podcast отвечает Майкл Хадсон.




Джастин Ритчи: В своей книге «Убивая хозяина: Как финансовые паразиты и долговое рабство разрушают экономики», вы приводите эту метафору о паразитах и глобальных финансах. Не могли бы Вы объяснить, что под этим подразумеваете?

Майкл Хадсон: Сегодня финансовый сектор отделён от промышленного производства. Его основной связью с промышленностью является предоставление кредитов корпоративным рейдерам. Их цель – разбазаривание активов, они используют доходы для возвращения долгов финансовым покровителям (обычно держателям мусорных акций), а не для увеличения производства. Результат – высасывание доходов из компаний и из экономики, чтобы отдавать их финансовым элитам.

Эти элиты сегодня играют ту же роль, что и лендлорды при феодализме. Они взимают проценты и финансовые сборы, которые являются чем-то вроде налога, призванного поддерживать то, что классические экономисты называют «непродуктивной деятельностью». Вот что я понимаю под словом «паразитический».

Если кредиты не используются для финансирования производства и, следовательно, увеличения прибавочной стоимости в экономике, тогда проценты должны оплачиваться из другого дохода. Именно это экономисты называют деятельностью с нулевой суммой. Такой процент это «трансфертный платёж», потому что он не играет прямой продуктивной роли. Кредит может быть предварительным условием, чтобы имело место производство, но он не является фактором производства как такового.



Самую печальную известность эта ситуация получила в международной сфере, особенно при кредитах правительствам, которые уже работают в ситуации торгового и платёжного дефицита. Власть имеет тенденцию переходить в руки кредиторов, поэтому такие правительства теряют контроль и становятся менее демократическими.

Возвращаясь к использованию мной слова «паразит», любая эксплуатация или «бесплатный обед» подразумевает хозяина-носителя. В этом отношении финансы это форма войны, как внутри страны, так и на международном уровне.

В природе, по крайней мере, «умные» паразиты могут осуществлять полезные функции, например, помогать своему хозяину находить пищу. Но когда организм-носитель ослабевает, паразит откладывает яйца, из которых вылупляются личинки и пожирают хозяина, убивая его. Именно это делают хищнические финансы в сегодняшних экономиках. Они пожирают активы, не позволяя экономике расти или даже не позволяя ей восстановиться.

Самый важный аспект паразитизма, который я подчёркиваю, это необходимость для паразита контролировать мозг хозяина. В природе, паразит сначала притупляет осознание хозяином того, что он подвергается атаке. Затем пожиратель бесплатного обеда производит ферменты, которые контролируют мозги хозяина и заставляет его думать, что он должен защищать паразита – что этот пришелец является частью его собственного тела, даже обеспечивать ему особую защиту, как ребёнку.

Финансовый сектор делает нечто похожее, притворяясь частью экономики промышленного производства и потребления. Счета национального дохода и продукта угрожают процентам, прибылям и другим доходам, извлекаемым Уолл-стрит – наряду с доходами секторов рантье, которых он поддерживает (собственников недвижимости, тех, кто сидит на добыче природных ископаемых, а также монополий) – как если бы эта деятельность добавляла что-то к валовому внутреннему продукту. Реальность в том, что всё это «вычитаемое» – трансфертные платежи из «реальной» экономики в финансовый, страховой сектор и сектор недвижимости. Поэтому я обращаю внимание на эти сектора как на главную форму накладных расходов в экономике, которую вынуждены нести финансиализированные экономики.

Что это означает в самых общих экономических терминах – притязание на обладание правами на финансовую и имущественную собственность не являются «факторами производства». Они являются внешними по отношению к процессу производства. Но они извлекают доход из «реальной» экономики.

Они также изымают и права на собственность. В сфере общественной инфраструктуры – дорог, мостов и так далее – финансовый сектор переходит в сферу лишения права выкупа. Кредиторы пытаются приватизировать то, что осталось в государственных секторах экономики должников. Покупатели этих активов – как правило, в кредит – добавляют выплаты по процентам и высокие рентные монопольные платежи к тарифам, которые они устанавливают.

Дж.Р.: Каково Ваше видение следующих нескольких десятилетий глобальной экономики?

МХ: Финансовые накладные расходы выросли настолько, что выплата процентов, амортизационных расходов и сборов сокращает экономику. Поэтому перед нами годы долговой дефляции. Это означает, что люди должны платить столько за обслуживание долгов, кредитных карт, студенческих займов, банковских кредитов и других обязательств, что у них остаётся всё меньше, чтобы тратить на товары и услуги. Таким образом, сокращается рынок. Новые инвестиции и занятость падают, и экономика сползает в нисходящую спираль.

Поэтому в моей книге одна из глав посвящена описанию того, как работает долговая дефляция. Результат – замедленный крах. Экономика просто становится всё беднее и беднее. Больше банкротов, и их имущество переходит кредиторам. Это происходит не только с собственниками домов, которые попадают в долги, но и с корпорациями, и даже с правительствами. Ирландия и Греция – это примеры того будущего, которое припасено для нас.

Финансиализированные экономики, как правило, поляризуются между кредиторами и должниками. Это динамика, которую Томас Пикетти в своей книге обходит молчанием, но его статистика показывает, что весь рост доходов и почти весь рост благосостояния, или чистые активы, уходят Одному Проценту, и почти ничего – остальным 99 Процентам.

В принципе, вы можете представить экономику как процесс, когда Один Процент всё больше загоняет 99 Процентов в долги, и выкачивает все платежи по процентам и другие финансовые сборы, со всего, что зарабатывает труд или бизнес. Чем больше зарабатывает семья, например, тем больше она может занять, чтобы купить дом получше в более хорошем районе – в ипотеку. Растущую цену на жильё в конце концов выплачивают банку и за 30-летний срок ипотеки банкир получает больше денег по процентам, чем получает продавец.

Экономическая поляризация происходит и между странами-кредиторами и странами-должниками. Это раскалывает еврозону, когда Германия, Франция и Нидерланды находятся в лагере кредиторов, и с другой стороны Греция, Испания, Португалия, Ирландия и Италия (PIIGS) всё больше погрязают в долгах, безработице и жёсткой экономии – за которыми следуют эмиграция и бегство капиталов.

Эта внутренняя и международная поляризация будет продолжаться до тех пор, пока не разгорится политическая борьба за сопротивление кредиторам. Должники будут стремиться к отмене своих долгов. Кредиторы будут пытаться их собрать, и чем с большим успехом, тем больше они будут обескровливать экономику.

О себе

Дж.Р.: Давайте поговорим о Вашей жизни, почему Вы стали экономистом?

MH: Поначалу я хотел стать музыкантом – композитором и дирижёром. Я не был столь уж хорош в том и другом, но я был очень хорошим интерпретатором благодаря работе с Освальдом Джонасом из Чикаго, изучая музыкальные теории Генриха Шенкера. Я приобрёл своё понимание эстетики из теории музыки, и кроме того, идею модуляции из одного ключа в другой. Это – диссонанс, который развивает музыкальную тему, чтобы разрешить её в более высоком ключе или обертоне.

Когда меня познакомил с экономикой отец моего одноклассника, я нашёл, что она так же эстетична, как музыка, в смысле динамики саморазвития на протяжении истории, вызов и ответа в разрешении. Я начал работать в банках на Уолл-стрит, и мне достаточно посчастливилось, я узнал о том, чем было централизованное ипотечное кредитование и сектор недвижимости для экономики. Потом в 1964 году я стал специалистом по платёжным балансам в «Чейз Манхэттен Бэнк» и увлёкся прослеживанием того, как нераспределённая прибыль прячется в статистике – кто её получает и для чего её используют. Получали её главным образом банки, и использовали для новых кредитов.

Я рассматривал экономику как модулирование из одной фазы к другой. Хорошая интерпретация может объяснить историю. Но то, как экономика работает, не имело ничего общего с тем, чему меня учили на факультете, когда я получал степень доктора экономики в Нью-Йоркском университете. Поэтому я должен сказать, что получал удовольствие, сравнивая реальность с тем, что сейчас я называю Мусорной Экономикой.

В официальных учебниках она не анализируется. Даже про мошеннические банки, лендлордов и монополистов говорится как про «зарабатывающих», откуда бы они ни извлекали доходы – как будто они вносят вклад в ВВП. Таким образом, я пришёл к выводу, что экономика как дисциплина созрела для революции.

Дж.Р.: Какова разница между той экономикой, которую нам преподают и тем, что вы узнали, занимаясь своей работой?

М.Х.: Для начала, когда я в 1960-х изучал экономику, делался акцент на истории экономический мысли, а также на экономической истории. Теперь этого нет.

Легко понять, почему. Адам Смит, Джон Стюарт Милль и другие классические экономисты стремились освободить свои общества от наследия феодализма: власти лендлордов и хищнической финансовой системы, а также от монополий, создания которых требовали держатели обязательств от правительств в качестве средства оплаты их военных долгов.

Ещё в 1960-х годах, точно так же, как и сегодня, университетские курсы не давали никакой практической подготовки по реальной статистике. Моя работа на Уолл-стрит касалась Счетов национального дохода и продукта и статистики платёжного баланса, публикуемой Министерством торговли каждые три года, а также статистики МВФ и Федерального резерва. В академических курсах даже не упоминалось о бухгалтерском учёте – поэтому не было никакого представления на концептуальном уровне о том, что такое «деньги», например, если речь идёт о пассивной части балансового отчета.

Курс «Экономика денег и банковское дело» в Университете Нью-Йорка была просто профанацией. Там речь шла о вертолётах, разбрасывающих деньги с неба – чтобы тратить их на товары и услуги, повышая цены. Не было понимания того, что вертолёт Федерального резерва летает только над Уолл-стрит, или о том, что банки создают деньги на своих собственных компьютерах. В них даже не признавалось, что банки дают кредиты потребителям главным образом на покупку недвижимости, либо спекулируют на акциях и облигациях, или занимаются рейдерским захватом компаний.

Экономику преподают как английскую литературу. Преподаватели объясняют принцип «приостановки неверия». Предполагается, что читатели романов верят в персонажей и положения, созданные автором. Преподавая экономику, студентам говорят, чтобы они поверили в чисто умозрительные допущения из параллельной вселенной, а затем трактуют экономическую теорию как чисто логическое упражнение, без какой-либо привязки к реальному миру.

Переход от вымысла к реальности происходит путём принятия политических выводов из этих не имеющих отношения к реальности допущений, как будто они действительно применимы к реальному миру: меры жёсткой экономии, экономика просачивающегося богатства, снимающая налоги с богатых, и отношения к государственным расходам как к «бремени», даже когда они идут на инфраструктуру.

Самое безосновательное предположение заключается в том, что Уолл-стрит и сектор финансов/страхования/недвижимости добавляют к производству, а не извлекают доходы из остальной экономики.

Дж.Р.: Что вы узнали, поработав в американской нефтяной промышленности?

М.Х.: Во-первых, я узнал, как нефтяная отрасль стала свободной от налогов. Не только с помощью пресловутых скидок с налога на истощение недр, но и с помощью вывода доходов в оффшоры, в страны с «удобными флагами», Либерию и Панаму. Это не настоящие страны. У них нет собственной денежной единицы, и они используют американские доллары. И там нет налога на прибыль.

Международные нефтяные компании продавали сырую нефть с Ближнего Востока или Венесуэлы по низким ценам панамским или либерийским компаниям – рассказывая производящим странам, что нефть не так уж и прибыльна. Эти аффилированные транспортные компании владеют танкерами, и держали очень высокие цены для нефтеперерабатывающих заводов и дистрибьюторов в Европе, в Северной и Южной Америке. Эти цены были настолько высоки, что эта нефтепереработка и другие операции «вниз по цепочке» поставки газа потребителям вообще не показывали прибыли. Таким образом, они не должны были платить европейские или американские налоги. Панама и Либерия не имели налога на прибыль. Поэтому глобальная прибыль нефтяных компаний не облагалась налогом.

Также я узнал разницу между дочерним отделением и аффилированной компанией. Нефтяные скважины и нефтяные месторождения рассматриваются как «дочерние отделения», а это означает, что их статистика консолидируется с головным офисом в Соединённых Штатах. Это даёт компаниям возможность получать налоговые скидки на истощение месторождений как зарубежных, так и американских.

Моя статистика показала, что средний доллар, вложенный нефтяной отраслью США, возвращался в Соединённые Штаты, согласно балансовым отчётам, оборачиваясь всего за 18 месяцев. (Это была не норма прибыли, но проводка по балансовым отчётам). Это открытие помогло нефтяной индустрии получить освобождение от «добровольного» контроля платёжных балансов, введённого в 1965 году, когда весь платёжный дефицит США был обусловлен войной во Вьетнаме. Золото утекало во Францию, Германию и другие страны, обеспечивая им платёжный профицит.

Формат учёта платёжного баланса, который я разработал для этого исследования, привёл меня к поступлению на работу в бухгалтерскую фирму «Артур Андерсен», чтобы посмотреть на платёжный баланс США в целом. Я обнаружил, что весь дефицит давали военные расходы за рубежом, а не международная помощь или торговля.

Мусорная экономика

Дж.Р.: Почему Вы считаете, что существует разрыв между академической экономической теорией и тем, как реально работает международная торговля и финансы?

М.Х.: Цель академической теории торговли – сказать студентам: «Смотрите на модель, а не на то, как на самом деле развиваются страны». Поэтому из всех отраслей экономической теории, теория торговли самая упорствующая в заблуждениях.

Для ведущих стран целью теории свободной торговли является убедить другие страны не защищать их собственные рынки. Это означает не развиваться по тому пути, которым следовала Британия, проводя свою политику меркантилизма, которая превратила её в родину промышленной революции. Это означает не защищать собственную промышленность, как делали США и Германия, для того чтобы догнать промышленность Британии в начале 19 века и обогнать её в начале 20-го века.

Теоретики торговли начинают с заключения: либо свободная торговля, либо (в прошлые времена) протекционизм. Теория свободной торговли в изложении Пола Самуэльсона и других начинается с приказа студентам принять как данность параллельную вселенную – ту, которой на самом деле не существует. Вывод, с которого они начинают, это что свободная торговля делает распределение дохода между трудом и капиталом одинаковым для всех. А поскольку в мире стоимость сырья и долларового кредита, а также оборудования одинакова, то оказывается, что сходные пропорции означают равенство. Все последующие допущения призваны привести к этому нереалистичному выводу.

Но если начать с реального мира, а не с академических допущений, то вы увидите, что мировая экономика поляризуется. Академическая теория торговли не может это объяснить. На самом деле, она отрицает, что сегодняшние реалии могут существовать вообще!

Главная причина того, почему мир поляризуется – из-за финансовой динамики между экономиками стран-кредиторов и стран-должников. Но теория торговли начинает с допущения мира бартера. Наконец, когда сделан переход от теории торговли к международным финансам, допущение состоит в том, что страны с растущим торговым дефицитом могут «стабилизироваться», вводя меры жёсткой экономии, понижая зарплаты, опустошая пенсионные фонды и вступая в классовую войну против трудящихся.

Все эти допущения были опровергнуты уже в 18-м веке, когда Британия стремилась построить свою империю, проводя политику меркантилизма. Протекционистская американская школа экономики в 19-м веке выдвинула доктрину Экономики с высокими заработными платами, для борьбы с теорией свободной торговли. Ничего из этого исторического контекста не приводится в сегодняшних официальных учебниках. (Я даю исторический обзор в книге «Торговля, развитие и внешний долг», новое издание, 2002 г. В этой книге изложен мой курс по международной торговле и финансам, который я читал в Новой школе с 1969 по 1972 гг.).

В 1920-х годах теория свободной торговли использовалась с целью настоять, что Германия сможет выплачивать репарации, намного превышающие её способность зарабатывать иностранную валюту. Кейнс, Гарольд Мултон и другие экономисты оспаривали эту теорию. В самом деле, уже в 1844 году Джон Стюарт Милль описывал, как выплата внешних долгов понижает курс валют. Когда это происходит, что понижается, так это в основном зарплаты. Поэтому то, что сходит сегодня за общепринятую теорию торговли, это в основном аргументация в пользу снижения зарплат и ведения классовой войны против трудящихся.

Вы можете совершенно ясно видеть это в еврозоне, прежде всего по мерам жёсткой экономии, навязанным Греции. Программа жёсткой экономии, которые МВФ навязывал странам-должникам Третьего мира с 1960-х годов, продвигается. Это похоже на своего рода репетицию, призванную обеспечить прикрытие для того же сорта «экономического равновесия», которую мы можем видеть в Соединённых Штатах.

Дж.Р.: Могут ли США погасить свои долги окончательно? Имеет ли вообще значение размер федерального долга, 18 он или 19 триллионов? Должны ли мы погасить национальный долг?

М.Х.: Именно в основном сторонники жёстких мер экономии, противники трудящихся, выступают за то, чтобы балансировать бюджет, и даже за направление излишков на погашение государственного долга. Результатом должна быть бедность.

Проводится ложная параллель с частными сбережениями. Конечно, люди должны выбираться из долгов путём экономии на том, что можно. Но правительства это другое дело. Правительства создают деньги и вкладывают их в экономику, управляя бюджетным дефицитом. Бумажные деньги в вашем кармане это с технической точки зрения долг правительства. В государственном балансовом отчёте он значится в пассиве баланса.

Когда президент Клинтон добивался бюджетного профицита в конце 1990-х, это высасывало деньги из американской экономики. Когда правительства не управляют дефицитами, экономика вынуждена полагаться на банки – которые назначают проценты за предоставление кредита. Правительства могут точно так же создавать деньги и на своих компьютерах. Они могут это делать, не будучи обязанными платить держателям облигаций и банкам.

В этом суть Современной монетарной теории (СМТ). Она разработана в основном в Университете Миссури в Канзас-сити, главным образом, Рэнди Рэем – который только что опубликовал серию книг о деньгах – и Стефани Килтон, которую Берни Сандерс назначил главой Бюджетного комитета Сената от демократической партии.

Если бы правительство должно было погашать свои долги на постоянной основе, то денег бы не было – за исключением тех, что создаются банками. Этого не было никогда и нигде в истории, начиная с древней Месопотамии. Все деньги – это государственный долг, собираемый в виде выплаты налогов.

Это создание денег правительством не означает, что правительства могут выплачивать внешние долги. Опасность появляется, когда долги держатся в иностранной валюте. Правительства не могут облагать налогами иностранцев. Погашение внешних долгов оказывает понижающее давление на обменный курс. Это приводит к кризисам, которые часто кончаются уступкой политической власти МВФ и иностранным банкам. А те требуют «определённых условий» в виде принятия законов против трудящихся и проведения приватизации.

В случаях, когда национальные экономики не могут погасить внешний долг из текущих доходов платёжного баланса, долги должны списываться, а не погашаться. Если их не списывать, вы получите те меры жёсткой экономии, которые сегодня раздирают на части Грецию.

Дж.Р.: Вы говорите, что общепринятая экономическая теория и академическая наука выступают на стороне кредиторов? Почему это так?

М.Х.: Торнстейн Веблен указывает, что корыстные интересы это главные спонсоры и покровители высшего образования в Америке. Вряд ли стоит удивляться, что они продвигают взгляды на мир с точки зрения банкира. Империалисты продвигают схожее, своекорыстное, мировоззрение.

Экономическая теория, как и история, пишется победителями. В сегодняшнем мире это означает финансистов. Они описывают банки как играющие производительную роль, как будто их кредиты создана для того, чтобы заёмщики зарабатывали деньги, чтобы погашать проценты, и всё же оставлять что-то для себя. Притворство, что банки финансируют создание производственного капитала, а не растаскивают активы.

А какой ещё вы хотели пропаганды от банков? Классическому различию между производительными и непроизводительными (то есть экстрактивными) кредитами не учат. Результатом стало превращение общепринятой экономической науки в пиар-компанию за сохранение статус-кво, которым тем временем становится всё более несправедливым и поляризует экономику.

Дж.Р.: Что можно узнать, изучая историю экономической мысли? Что из того, что понимали Адам Смит и люди его эпохи, а также те, кто последовал за ними, может оказаться полезным для нас сегодня?

М.Х.: Если Вы читаете Адама и Смита и последующих классических экономистов, то видите, что их главной заботой было распознать различие между производительной и непроизводительной экономической деятельностью. Они хотели выделить непродуктивный доход рантье, и непродуктивные расходы и кредит.

Чтобы сделать это, они разработали трудовую теорию стоимости, чтобы различать стоимость от цены – причём «экономическая рента» является превышением цены над социально необходимыми затратами на производство. Они хотели освободить промышленный капитализм от наследия феодализма: налогоподобной земельной ренты, выплачиваемой наследственной земельной аристократии. Они также выступали против монополий, за создание которых правительствами настаивали держатели облигаций, продаваемых, чтобы погасить государственный долг. Вот почему были созданы Ост-Индская компания и Компания Южных Морей с их особыми привилегиями.

Смита и его последователей превозносят как отцов-основателей экономики «свободного рынка». Однако они определяли свободный рынок диаметрально противоположным от сегодняшних самопровозглашённых неолибералов образом. Смит и другие классические экономисты выступали за рынки, свободные от экономической ренты.

Классические реформаторы понимали, что прогрессивное налогообложение, чтобы остановить политику, благоприятствующую рантье, требовало правительства, достаточно сильного, чтобы бросить вызов самым влиятельным и укоренившимся корыстным интересам в обществе. Движение 19-го века за парламентскую реформу в Британии было направлено на расширение прав Палаты общин, чтобы отобрать права у Палаты лордов, и на то, чтобы обложить налогом лендлордов. (В итоге этот закон был принят в 1910 году, после конституционного кризиса). И вот сейчас происходит борьба кредиторов за то, чтобы свести на нет демократическую политику, что самым печальным образом видно на примере Греции.

Сегодняшние неолибералы определяют свободные рынки как те, что полностью освобождены для искателей ренты и банков-хищников от государственного регулирования и налогов.

Не удивительно, что история экономической мысли выдрана из курса обучения. Чтение великих классических экономистов показало бы, как была извращена программа реформ Просвещения. Мир сейчас скатывается в эпоху контр-просвещения, в экономику нео-рантье, которая ведёт к прекращению экономического роста.

Дж.Р. Почему экономическая мысль хочет свести к минимуму роль долга? Например, я читал Пола Кругмана, и он говорит, что общий объём долга не является проблемой, например, невозможно найти следов интернет-банкротств в ВВП или в кризисе 1987 года.

М.Х.: Когда экономисты говорят о деньгах, они пренебрегают тем, что все деньги и кредит это долги. Это суть бухгалтерского учёта и отчётности. В балансовом отчёте всегда две графы. И деньги или сбережения одного участника это всегда долг другого участника.

Господствующие модели экономики описывают мир, который работает на основе бартера, а не на основе кредита. Основная характеристика кредита и долга в том, что они приносят проценты. Любую процентную ставку можно рассматривать как время удвоения. Уже в Вавилоне в 1900 годах до нашей эры писцов учили рассчитывать сложные проценты, и сколько времени потребуется на то, чтобы сумма удвоилась (5 лет), выросла вчетверо (10 лет) или выросла в 64 раза (30 лет). Мартин Лютер называл ростовщичество Какусом, чудовищем, которое пожирает всё. А в третьем томе «Капитала», а также в своёй работе «Теория прибавочной стоимости», Маркс собрал все классические сочинения о том, как с процентами растут долги по чисто математическим законам, безотносительно к способности экономики их погашать.

Проблема с долгом это не только проценты по нему. Ссуда Шейлока за фунт человеческой плоти была кредитом с нулевой процентной ставкой. Когда случается неурожай, фермеры не могут заплатить даже основную сумму. Они после этого могут потерять свою землю, которая даёт им средства к существованию. Конфискация является ключевой частью динамики кредит/долг. Но девиз господствующей неолиберальной экономики: «Если твой глаз соблазняет тебя, вырви его». Обсуждение неподъёмности долга это атака на кредиторов.

Каждый, кто решит рассчитать платёжеспособность, быстро понимает, что весь объём долгов погасить невозможно. Кейнс доказывал это в 1920-м году относительно неспособности Германии выплатить репарации.

Излишне говорить, что банки и держатели бондов не хотят говорить ни о каких аргументах, объясняющих пределы возможных выплат, чтобы не загонять экономики в депрессию. Вот о чём моя книга «Убивая хозяина». Это как раз то направление, в котором сейчас движется еврозона, да и Соединённые Штаты тоже страдают от долговой дефляции.

Обращаясь ко второй части Вашего вопроса – Кругман и другие говорят, что размер долга не имеет значения, потому что «мы должны эти деньги самим себе». Однако «мы», которые должны, это 99 Процентов; а «самим себе» означает Одному Проценту. Поэтому 99% должны Одному Проценту. И они должны всё больше и больше, благодаря «волшебству сложных процентов».

Слабое место Кругмана в том, что касается понимания денег. В своём известном споре со Стивом Кином он отрицал, что банки создают деньги или кредит. Он настаивал, что коммерческие банки выдают в кредит только те деньги, которые у них хранятся в виде вкладов. Но Кин и школа Современной монетарной теории (СМТ) показывают, что кредиты создают вклады, а не наоборот. Когда банкир записывает кредит с клавиатуры своего компьютера, он создаёт депозит в качестве неотъемлемой части.

Внутренние деньги легко создаются при помощи компьютера. Эта привилегия даёт возможность банкам взимать проценты. Правительства с такой же лёгкостью могут создавать деньги на собственных компьютерах. Неолиберальные приватизаторы хотят запретить это делать правительствам, так, чтобы экономики были вынуждены полагаться только на коммерческие банки при получении денег и кредитов, которые нужны им для роста.

Математика сложных процентов означает, что экономики могут погашать свои долги только создавая финансовый пузырь – всё больше и больше кредитов, чтобы поднять цены активов в секторе недвижимости, акций и облигаций, давая возможность банкам выдавать более крупные кредиты. Сегодня экономики обязаны превращаться в схему Понци, чтобы продолжать работать – до тех пор, пока не рухнут или не наступит крах.

Дж.Р.: Макроэкономические модели для прогнозирования будущего и для разработки политики в таких организациях как МВФ, часто рассматривают финансовый и банковский сектор просто как ещё один сектор промышленности, как, например, строительство и производство. Как эти организации рассматривают свою модель финансового сектора?

М.Х.: МВФ действует как коллектор для глобальных держателей облигаций. Его прогнозы начинаются с предположения, что все долги могут быть выплачены, если экономики урежут зарплаты и опустошат пенсионные фонды, с тем, чтобы заплатить банкам и держателям облигаций.

До тех пор, пока кредиторы остаются у власти, они вполне готовы пожертвовать Девяноста девятью процентами, чтобы заплатить Одному проценту. Когда программы «стабилизации» МВФ приводят к дестабилизации его беззащитных жертв, официальные СМИ возлагают вину за этот крах на страну-должника, за то что она не пролила достаточно крови, чтобы навязать ещё более жёсткую экономию.

Экономисты часто описывают свою дисциплину как «распределение ограниченных ресурсов между конкурирующими целями». Но когда ресурсы или деньги действительно становятся ограниченными, экономисты называют это кризисом и говорят, что это вопрос компетенции политиков, а не их ведомства. Экономические модели являются лишь маргинальными – в смысле, для небольших изменений, а не структурных.

Единственная тенденция, которая действительно растёт неумолимо – это тенденция задолженности. Чем больше растут долги, тем больше они тормозят «реальную» экономику производства и потребления. Поэтому чем-то нужно жертвовать: либо экономикой, либо требованиями кредиторов. А это, конечно, меняет структуру экономики. Это политическая, а также и экономическая, реформа.

Что касается второй части Вашего вопроса – как кредитные организации моделируют финансовый сектор – когда они смотрят на цены, они учитывают только зарплаты и потребительские цены, а не стоимость активов. Тем не менее, банковский кредит привязан к стоимости активов, потому что кредиты берутся на покупку домов или коммерческой недвижимости, акций и облигаций, а не на покупку хлеба и масла.

Не замечать того, что очевидно важно, требует огромного усилия по сужению поля зрения. Но, как заметил Эптон Синклер, есть некоторые посты – например, работа банкира в Центробанке или автора передовиц в «Нью-Йорк Таймс» – которые требуют от соискателя не разбираться в теме, которой им предписано заниматься. Поэтому у нас есть Пол Кругман, который пишет о деньгах и банках, МВФ, занимающийся финансовой стабилизацией, а также политики от «рубиномики», занимающиеся спасением банков вместо спасения экономики.

Если можно, добавлю технический ответ: МВФ не осознаёт, что «бюджетная проблема» – выжимание внутренней валюты из экономики с помощью обложения налогами зарплат и промышленности – совершенно отлична от «трансфертной проблемы» конвертирования этих денег в иностранную валюту. Это различие было сутью споров о германских репарациях в 1920-х годах. Это центральная тема моей истории экономических теорий в книге «Торговля, развитие и внешний долг».

Проведение этого разграничения показывает, почему программы жёсткой экономии не помогают странам погашать свои внешние долги, но раздирают их в клочья и приводят к эмиграции и бегству капиталов.

Дж.Р.: Делает ли финансовый сектор вклад в ВВП?

М.Х.: Финансовый сектор это сектор-рантье – внешний по отношению к «реальной» экономике производства и потребления, и, следовательно, это вид непроизводительных затрат. Как непроизводительные затраты, его следует вычитать из ВВП.

Дж.Р.: Так же, как нефтяная отрасль финансирует мусорные научные исследования по отрицанию глобального потепления, Уолл-Стрит финансирует и обеспечивает мусорную экономическую науку и теорию равновесия?

М.Х.: Упасть лицом в грязь это некое состояние равновесия. Как и смерть – и каждый момент умирания. Равновесие это просто состояние в некоторый момент времени. Уровень воды на 20 или 30 футов выше будет ещё одним состоянием равновесия. Но что касается нефтяной отрасли, «равновесие» означает, что её доходы продолжают расти с данной скоростью, год за годом. Это означает продавать всё больше и больше нефти, даже если это приводит к повышению уровня океана и затопления континентов. Это просто игнорируется, как не имеющее отношение к прибылям. Но ко времени, когда начнётся потоп, сегодняшние исполнительные директора получат свои бонусы и доходы от прироста капитала и уйдут в отставку.

Этот вид близорукости и есть суть мусорной экономики. У неё сужено поле зрения.

Что ещё делает экономику мусорной, так это предположение, что любое «возмущение» приводит в действие компенсационные силы, которые возвращают экономику к её «исходному» состоянию – как если бы она была стабильной, не двигаясь по дороге долговой кабалы и соответствующей экономической поляризации.

Реальность состоит в том, что системные аналитики называют положительной обратной связью: когда экономика теряет баланс, особенно в результате деятельности финансовых хищников, положительная обратная связь и самоусиливающиеся тенденции толкают её ко всё большей разбалансировке.

В моей книге по теории торговли прослеживается история экономистов, которые это понимали. Как только класс или экономика страны залезает в долги, долговая нагрузка имеет тенденцию к неуклонному росту, до тех пор, пока не задушит рыночный спрос и не загонит экономику в долговую дефляцию. Доходы высасываются вверх, к кредиторам, которые затем обращают взыскание на активы должников. Это сокращает налоговые поступления, заставляя бюджеты становится дефицитными. А когда правительства увязли в долгах, они становятся более податливыми к давлению требований приватизировать государственные предприятия. Активы переходят к монополистам, которые ещё больше сокращают экономику, стремясь к получению хищнической ренты.

Экономика, идущая к банкротству и вынужденная распродавать свою землю, права на разработку газовых месторождений, порты и коммунальные службы, например, Греция, находится «в равновесии» в любой данный момент времени, то есть её население трудоспособного возраста эмигрирует, люди теряют свои пенсионные сбережения и бедствуют.

Когда экономисты трактуют депрессии как всего лишь самопроизвольные «спады деловой активности», они на самом деле говорят, что не требуется никаких действий со стороны государства, «вмешивающегося» в «рынок», чтобы поправить дела и вернуть экономику на путь процветания. Поэтому понятие равновесия это в своей основе либертарианская, отрицающая роль государства, теория.

Но когда банки приводятся к «равновесию» путём списания долгов, в соответствии с платёжеспособностью заёмщиков, карманные политики Уолл-Стрита и журналисты, пишущие на экономические темы, называют это кризисом и утверждают, что банки и держатели облигаций должны быть спасены, иначе наступит кризис. Это не решение. Это только дальнейшее усугубление проблемы.

Конечно, альтернатива есть. Она в том, чтобы понять динамику и работать над преобразованием экономики и социальных структур. Вот о чём говорила классическая экономика.

Пост-классическая революция была маржиналистской. Это означает, что экономисты смотрят только на небольшие изменения, а не на структурные реформы. Это ещё один способ сказать, что реформ не нужно – потому что реформы меняют структуры, а не только перераспределяют чуточку дохода в качестве пластыря для заклеивания дыр.
Показать спойлер


нарушение п.9