На информационном ресурсе применяются cookie-файлы. Оставаясь на сайте, вы подтверждаете свое согласие на их использование.
У низ самая большая ценность- это человеческая жизнь. У нас же человек- это воспроизводимый ресурс. Самая большая ценность- это интересы государства. Смертная казнь не входит в эти интересы, так ай-яй-яй пальчиком пригрозить могут. То же мировое сообщество или же ООН. В США плевать хотели на интересы и мнения со стороны. Сверхдержава 
А как же быть с известной статистикой о том, что суровость наказания не уменьшает количество преступлений?
Если бы это коснулось моего близкого человека, то вполне. Смогла бы нажать кнопку.
Но уж количество рецидивов с одними и теми же именами поубавилось бы. Разве нет?
Гуманные вы наши, а как же дальше жить родителям убитых, зная, что их мучитель жив и вскоре выйдет на свободу? Почему его жизнь ценнее, чем жертвы?
Имена бы не повторялись.
Но во первых для этого совсем не обязательно убивать
Во вторых, когда человеку терять нечего, он становится еще более жестоким. Насилие оно порождает насилие
Но во первых для этого совсем не обязательно убивать
Во вторых, когда человеку терять нечего, он становится еще более жестоким. Насилие оно порождает насилие
Сейчас читают
Откуда Финансбанк все знает
2632
15
Комиссия за выдачу кредита, разве не запретили?
43338
72
Потребительский 350тр на 3 года - где лучший процент?
7719
24
Гуманные вы наши, а как же дальше жить родителям убитых, зная, что их мучитель жив и вскоре выйдет на свободу? Почему его жизнь ценнее, чем жертвы?Может тогда кровную месть ввести?
Т е после начала ВОВ нам всем нужно было мирно сдаться, дабы не отвечать насилием на насилие? Нас начали убивать- мы убивали в ответ.
"Насилие не решает ничего." - Чингисхан
Т е после начала ВОВ нам всем нужно было мирно сдаться, дабы не отвечать насилием на насилие? Нас начали убивать- мы убивали в ответ.Вы путаете защиту с местью.
Ну он то конечно, ни разу не снасильничал. Просто душка был 
Когда приводят крылатые фразы, всегда интересуюсь контекстом, в котором она была произнесена.
Иначе в ней нет смысла.
Иначе в ней нет смысла.
Хорошо: пример: фашисты пришли в деревню. Убили женщин и детей. Потом пришли солдаты наши. Убили фашистов. Это месть?
Учитывая, что солдат не убивали. или следовало всех арестовать и предать суду? И посадить лет на 10?
Учитывая, что солдат не убивали. или следовало всех арестовать и предать суду? И посадить лет на 10?
Вы можете посмотреть значения слова "месть" в многочисленных словарях, а не задавать глупых вопросов.
Ясно. Значит вам ответить нечего.
Мне очень нравится в этом смысле Шариат. Всё четко прописано и регламентировано: убил - родственникам убитого предоставляется право либо согласиться на казнь подсудимого, либо взять большую сумму денег. Покалечил - стоимость каждой части тела и органа также прописана, либо в тюрьму, либо деньги, либо право пострадавшего хирургическим путем лишить преступника того же самого органа (части тела), которого он лишил жертву. У них, конечно, тоже всё несовершенно, тк женщина "стоит" в два раза дешевле, чем мужчина, но всё ж хоть какая-то справедливость. Уголовную ответственность несут в разных странах с разного возраста, но с 14 лет - уж совершенно точно на общих со всеми основаниях.
С того малолетнего ублюдка, который в вышеописанном случае убивал детей, конечно, вряд ли было что взять - нищеброд же наверняка, из маргиналов. Ну так вздёрнуть тогда, причем широко освещать сие событие, чтоб другие смотрели и запоминали... Конечно, в идеале его бы предать смертной казни точно таким же способом, каким он убивал ребятишек.
С того малолетнего ублюдка, который в вышеописанном случае убивал детей, конечно, вряд ли было что взять - нищеброд же наверняка, из маргиналов. Ну так вздёрнуть тогда, причем широко освещать сие событие, чтоб другие смотрели и запоминали... Конечно, в идеале его бы предать смертной казни точно таким же способом, каким он убивал ребятишек.
А каков уровень насилия в странах ислама и там где принят Шириат, не зашкаливает ли?
ЗЫ
Что то мне Афганистан сразу вспомнился
ЗЫ
Что то мне Афганистан сразу вспомнился
Собственно вот
об этом уже давно сказано.
об этом уже давно сказано.
Когда встречаю подобную умственную мастурбацию, вспоминается С.Лем:
– Тихий, – сказал он мне, – вам известно, что мы живем в эпоху фармакократии. Осуществилась мечта Бентама о максимуме счастья для максимума людей, – но это лишь одна сторона медали. Вспомните-ка французского мыслителя: «Недостаточно, чтобы мы были счастливы, – нужно еще, чтобы несчастны были другие!»
– Пасквильный афоризм! – возмутился я.
– Нет. Это правда. Знаете, что производит «Прокрустикс инк.»? Наш товар – это зло.
– Вы шутите…
– Нисколько. Мы реализовали противоречие. Каждый теперь может делать ближнему пакости – без всякого для него вреда. Мы освоили зло, как вакцинологи освоили вирусы. Ведь чем, позвольте спросить, была до сих пор культура? Человек убеждал человека быть добрым. Только добрым. А куда прикажете распихать остальное? История распихивала так и сяк, где внушением, где принуждением, но в конце концов всегда что-то не помещалось, выпирало, вылезало наружу.
– Но разум нам говорит, что надо быть добрыми, – не сдавался я. – Это же всем известно! Впрочем, теперь, я вижу, все вместе, достойно, успешно, сердечно, весело, в гармонии, искренне и заботливо…
– И как раз потому-то, – прервал он меня, – тем сильней искушение врезать – наотмашь, со смаком, вдоль, поперек, для равновесия, успокоения, ради здоровья!
– Как, как, повторите?
– Ну, будьте же наконец искренни. Бросьте заниматься самообманом. Это теперь ни к чему. Мы свободны – благодаря сонтезированию и злодеину. Каждому столько зла, сколько душа пожелает. Побольше несчастий, побольше позора – для других, разумеется. Неравенство, рабство, ссоры, раздоры, барышень – под седло! Когда мы выбросили на рынок первые образцы, их расхватали в момент; помню – люди рвались в музеи, в картинные галереи, каждому хотелось вломиться в мастерскую Микеланджело с дубиной в руках, поразбивать скульптуры, продырявить полотна, а при случае накостылять и самому маэстро, если осмелится встать на пути… Вам это странно?
– Странно? Мягко сказано! – взорвался я.
– А все потому, что вы еще раб предрассудков. Но теперь уже можно, неужели вам невдомек? Да разве при виде Жанны д'Арк вы не чувствуете, что эту одухотворенную прелесть, эту ангельскую чистоту, эту грацию неземную непременно надо взнуздать? Седло, подпруга, уздечка – и вскачь! Шестерней, в упряжке, барышни-милашки – с бубенцами с высоким плюмажем. Резво девушки бегут, снег сверкает, свищет кнут…
– Да вы что! – кричал я срывающимся от ужаса голосом. – Взнуздать? Запрячь? Оседлать?!
– Ну конечно. Для здоровья, для гигиены, да и для полноты ощущений. Вам достаточно указать объект, заполнить нашу анкету, перечислить претензии и антипатии – впрочем, это необязательно, в общем-то, зло хочется делать без всякого повода, то есть поводом служит чужое благородство, красота, – достаточно перечислить все это, и вы получаете наш каталог. Заказы мы выполняем в течение суток. Полный комплект высылается почтой. Принимать с водой, лучше всего до еды, но можно и после.
Так вот что означали анонсы «Прокрустикс» в «Геральд» и в «Вашингтон пост»! Но – лихорадочно и тревожно размышлял я – почему он именно так? Откуда эти слова об упряжи, эти кавалерийские ассоциации, почему же непременно в седло? Боже праведный, неужели и тут где-то рядом проходит канал – мой будильник, мой пробный камень, моя гарантия возвращения к яви? Но инженер-проектировщик (проектировщик чего?!) не заметил моего смятения или неверно истолковал его.
– Своим освобождением мы обязаны химии, – продолжал он. – Ведь все существующее – не более чем изменение натяжения водородных ионов на поверхности клеток мозга. Вы меня видите, – но это, собственно, лишь изменение натриево-калиевого равновесия на мембранах ваших нейронов. А значит, достаточно послать туда, в самую глубину мозга, щепотку специально подобранных молекул – и любая фантазия покажется явью. Да вы, впрочем, сами знаете, – добавил он тише и достал из письменного стола горсть пилюль, разноцветных, как драже для детей. – Вот зло нашего производства, исцеляющее душевные раны. Вот химия, которая взяла на себя грехи мира.
Дрожащими пальцами я выскреб из нагрудного кармана таблетку трынтравинила, не запивая проглотил ее и заметил:
– Я попросил бы вас держаться ближе к делу.
Он приподнял брови, молча кивнул, выдвинул ящик стола и что-то взял из него.
– Как вам будет угодно. Я говорил о модели «Т» новой технологии, о ее примитивном начале. Такой, знаете ли, сон о дубине. Публика на ура подхватила флагелляцию, дефенестрацию [7 - Выбрасывание из окна.], это было felicitas per extractionem pedum [8 - Счастье путем вырывания ног (лат.).]. Но фантазия столь убогая быстро себя исчерпала. Чего вы хотите – выдумки не хватало, не было образцов! Ведь в истории только добро практиковали открыто, а зло – под маской добра, под благовидным предлогом, грабя, громя и насилуя во имя высших идеалов. Ну, а приватное зло даже и таких путеводных звезд не имело. Все-то оно по углам таилось, грубое, топорное, примитивное. Это видно по реакции публики; в заказах без конца повторяется одно и то же: налететь, задавить и скрыться. Такой уж выработался навык. А ведь людям мало просто творить зло – им подавай еще сознание своей правоты. Потому что, видите ли, не очень удобно, если ближний, на минуту опомнившись (а это всегда может случиться), начинает голосить «за что?!» или «как не стыдно?!». Неприятно, когда крыть нечем. Дубина – недостаточный контраргумент, это чувствует каждый. Задача в том, чтобы неуместные эти претензии презрительно отклонить – с единственно верных позиций. Каждый не прочь попакостничать, но так, чтобы этого не стыдиться. Лучше всего – под видом мести, но чем виновата перед тобою Жанна д'Арк? Тем, что она лучше, выше тебя? Тогда, значит, ты хуже, хотя и с дубиной. Но такого никто себе не желает! Каждому хочется совершать зло, побыть хоть немного мерзавцем и извергом, оставаясь, однако ж, великодушным и благородным – прямо-таки бесподобным. Вот чего требуют все. Все и всегда. Чем хуже ты, тем бесподобнее. Это почти невозможно и потому-то заманчиво. Мало клиенту навытворять невесть что со вдовами и сиротами – он желает проделать все это в ореоле незапятнанной добродетели. Преступников никто и пальцем не хочет тронуть, хотя где, как не тут, можно действовать с чистой совестью, во имя закона, – но это банально и скучно, и без того по ним плачет виселица. Подавай клиенту ангельскую невинность, беспримерную святость, но так обработанную, чтобы мог он разгуляться вовсю, в убеждении, что не только может, но прямо-таки должен. Теперь вам понятно, какое это искусство – примирять подобные противоречия? Речь, в конце концов, всегда идет о духе, а не о теле. Тело – всего лишь средство. Конечно, подобные тонкости чужды многим нашим клиентам. Для них у нас есть отделение доктора Гопкинса – биологии мирской и сакральной. Ну, знаете, – Долина Иосафата, из которой всех, кроме клиента, черти уносят, а на исходе Судного дня Господь Бог самолично объявляет его святым, и даже с подобострастием. Некоторые (но это снобизм кретинов) домогаются, чтобы под конец Господь предложил им поменяться с ним местами. Это, знаете ли, ребячество. Американцы к нему особенно склонны. Разные там вырваторы, бияльни, – он с отвращением помахал толстым каталогом, – что за убожество! Ближние – это вам не бубен какой-нибудь, это инструмент деликатный!
– Погодите, – сказал я, проглотив очередную таблетку трынтравинила, – так что же вы, собственно, проектируете?
Он горделиво усмехнулся:
– Безбит-композиции.
– А биты – единицы информации?
– Нет, господин Тихий. Единицы битья. В своих композициях я принципиально ими не пользуюсь. Мои проекты измеряются в бедах. Один бед – это количество горя, которое ощущает pater familias [9 - Отец семейства (лат.).], когда семью из шести душ приканчивают у него на глазах. По этой шкале Всевышний огорошил Иова трехбедкой, а Содом и Гоморра были Господними сорокабедами. Но довольно цифр. Ведь я, по сути, художник и творю на совершенно девственной почве. Теорию добра развивали толпы мыслителей, теории зла почти никто не касался – из ложного стыда, а в результате ее прибрали к рукам недоумки и неучи. Мнение, будто можно злодействовать искусно, изобретательно, тонко и хитроумно без тренировки, навыков, вдохновения, без глубоких познаний, – в корне ошибочно. Тут мало инквизитуры, тиранистики, обеих биелогий; все это лишь введение в проблему как таковую. Впрочем, универсальных рецептов нет – suum malum cuique! [10 - Каждому свое зло! (лат.).]
– И много у вас клиентов?
– Все без исключения – наши клиенты. Начинается это с детства. Ребятишкам дают отцебийственные леденцы для разрядки враждебных эмоций. Отец, как вы знаете, – источник запретов и норм. Даем детям фрейдилки, и эдипова комплекса как не бывало!
Я вышел от него, израсходовав трынтравинил до последней таблетки. Вот оно, значит, что. Ну и общество! Не оттого ли они так задыхаются? Я окружен чудовищами.
– Тихий, – сказал он мне, – вам известно, что мы живем в эпоху фармакократии. Осуществилась мечта Бентама о максимуме счастья для максимума людей, – но это лишь одна сторона медали. Вспомните-ка французского мыслителя: «Недостаточно, чтобы мы были счастливы, – нужно еще, чтобы несчастны были другие!»
– Пасквильный афоризм! – возмутился я.
– Нет. Это правда. Знаете, что производит «Прокрустикс инк.»? Наш товар – это зло.
– Вы шутите…
– Нисколько. Мы реализовали противоречие. Каждый теперь может делать ближнему пакости – без всякого для него вреда. Мы освоили зло, как вакцинологи освоили вирусы. Ведь чем, позвольте спросить, была до сих пор культура? Человек убеждал человека быть добрым. Только добрым. А куда прикажете распихать остальное? История распихивала так и сяк, где внушением, где принуждением, но в конце концов всегда что-то не помещалось, выпирало, вылезало наружу.
– Но разум нам говорит, что надо быть добрыми, – не сдавался я. – Это же всем известно! Впрочем, теперь, я вижу, все вместе, достойно, успешно, сердечно, весело, в гармонии, искренне и заботливо…
– И как раз потому-то, – прервал он меня, – тем сильней искушение врезать – наотмашь, со смаком, вдоль, поперек, для равновесия, успокоения, ради здоровья!
– Как, как, повторите?
– Ну, будьте же наконец искренни. Бросьте заниматься самообманом. Это теперь ни к чему. Мы свободны – благодаря сонтезированию и злодеину. Каждому столько зла, сколько душа пожелает. Побольше несчастий, побольше позора – для других, разумеется. Неравенство, рабство, ссоры, раздоры, барышень – под седло! Когда мы выбросили на рынок первые образцы, их расхватали в момент; помню – люди рвались в музеи, в картинные галереи, каждому хотелось вломиться в мастерскую Микеланджело с дубиной в руках, поразбивать скульптуры, продырявить полотна, а при случае накостылять и самому маэстро, если осмелится встать на пути… Вам это странно?
– Странно? Мягко сказано! – взорвался я.
– А все потому, что вы еще раб предрассудков. Но теперь уже можно, неужели вам невдомек? Да разве при виде Жанны д'Арк вы не чувствуете, что эту одухотворенную прелесть, эту ангельскую чистоту, эту грацию неземную непременно надо взнуздать? Седло, подпруга, уздечка – и вскачь! Шестерней, в упряжке, барышни-милашки – с бубенцами с высоким плюмажем. Резво девушки бегут, снег сверкает, свищет кнут…
– Да вы что! – кричал я срывающимся от ужаса голосом. – Взнуздать? Запрячь? Оседлать?!
– Ну конечно. Для здоровья, для гигиены, да и для полноты ощущений. Вам достаточно указать объект, заполнить нашу анкету, перечислить претензии и антипатии – впрочем, это необязательно, в общем-то, зло хочется делать без всякого повода, то есть поводом служит чужое благородство, красота, – достаточно перечислить все это, и вы получаете наш каталог. Заказы мы выполняем в течение суток. Полный комплект высылается почтой. Принимать с водой, лучше всего до еды, но можно и после.
Так вот что означали анонсы «Прокрустикс» в «Геральд» и в «Вашингтон пост»! Но – лихорадочно и тревожно размышлял я – почему он именно так? Откуда эти слова об упряжи, эти кавалерийские ассоциации, почему же непременно в седло? Боже праведный, неужели и тут где-то рядом проходит канал – мой будильник, мой пробный камень, моя гарантия возвращения к яви? Но инженер-проектировщик (проектировщик чего?!) не заметил моего смятения или неверно истолковал его.
– Своим освобождением мы обязаны химии, – продолжал он. – Ведь все существующее – не более чем изменение натяжения водородных ионов на поверхности клеток мозга. Вы меня видите, – но это, собственно, лишь изменение натриево-калиевого равновесия на мембранах ваших нейронов. А значит, достаточно послать туда, в самую глубину мозга, щепотку специально подобранных молекул – и любая фантазия покажется явью. Да вы, впрочем, сами знаете, – добавил он тише и достал из письменного стола горсть пилюль, разноцветных, как драже для детей. – Вот зло нашего производства, исцеляющее душевные раны. Вот химия, которая взяла на себя грехи мира.
Дрожащими пальцами я выскреб из нагрудного кармана таблетку трынтравинила, не запивая проглотил ее и заметил:
– Я попросил бы вас держаться ближе к делу.
Он приподнял брови, молча кивнул, выдвинул ящик стола и что-то взял из него.
– Как вам будет угодно. Я говорил о модели «Т» новой технологии, о ее примитивном начале. Такой, знаете ли, сон о дубине. Публика на ура подхватила флагелляцию, дефенестрацию [7 - Выбрасывание из окна.], это было felicitas per extractionem pedum [8 - Счастье путем вырывания ног (лат.).]. Но фантазия столь убогая быстро себя исчерпала. Чего вы хотите – выдумки не хватало, не было образцов! Ведь в истории только добро практиковали открыто, а зло – под маской добра, под благовидным предлогом, грабя, громя и насилуя во имя высших идеалов. Ну, а приватное зло даже и таких путеводных звезд не имело. Все-то оно по углам таилось, грубое, топорное, примитивное. Это видно по реакции публики; в заказах без конца повторяется одно и то же: налететь, задавить и скрыться. Такой уж выработался навык. А ведь людям мало просто творить зло – им подавай еще сознание своей правоты. Потому что, видите ли, не очень удобно, если ближний, на минуту опомнившись (а это всегда может случиться), начинает голосить «за что?!» или «как не стыдно?!». Неприятно, когда крыть нечем. Дубина – недостаточный контраргумент, это чувствует каждый. Задача в том, чтобы неуместные эти претензии презрительно отклонить – с единственно верных позиций. Каждый не прочь попакостничать, но так, чтобы этого не стыдиться. Лучше всего – под видом мести, но чем виновата перед тобою Жанна д'Арк? Тем, что она лучше, выше тебя? Тогда, значит, ты хуже, хотя и с дубиной. Но такого никто себе не желает! Каждому хочется совершать зло, побыть хоть немного мерзавцем и извергом, оставаясь, однако ж, великодушным и благородным – прямо-таки бесподобным. Вот чего требуют все. Все и всегда. Чем хуже ты, тем бесподобнее. Это почти невозможно и потому-то заманчиво. Мало клиенту навытворять невесть что со вдовами и сиротами – он желает проделать все это в ореоле незапятнанной добродетели. Преступников никто и пальцем не хочет тронуть, хотя где, как не тут, можно действовать с чистой совестью, во имя закона, – но это банально и скучно, и без того по ним плачет виселица. Подавай клиенту ангельскую невинность, беспримерную святость, но так обработанную, чтобы мог он разгуляться вовсю, в убеждении, что не только может, но прямо-таки должен. Теперь вам понятно, какое это искусство – примирять подобные противоречия? Речь, в конце концов, всегда идет о духе, а не о теле. Тело – всего лишь средство. Конечно, подобные тонкости чужды многим нашим клиентам. Для них у нас есть отделение доктора Гопкинса – биологии мирской и сакральной. Ну, знаете, – Долина Иосафата, из которой всех, кроме клиента, черти уносят, а на исходе Судного дня Господь Бог самолично объявляет его святым, и даже с подобострастием. Некоторые (но это снобизм кретинов) домогаются, чтобы под конец Господь предложил им поменяться с ним местами. Это, знаете ли, ребячество. Американцы к нему особенно склонны. Разные там вырваторы, бияльни, – он с отвращением помахал толстым каталогом, – что за убожество! Ближние – это вам не бубен какой-нибудь, это инструмент деликатный!
– Погодите, – сказал я, проглотив очередную таблетку трынтравинила, – так что же вы, собственно, проектируете?
Он горделиво усмехнулся:
– Безбит-композиции.
– А биты – единицы информации?
– Нет, господин Тихий. Единицы битья. В своих композициях я принципиально ими не пользуюсь. Мои проекты измеряются в бедах. Один бед – это количество горя, которое ощущает pater familias [9 - Отец семейства (лат.).], когда семью из шести душ приканчивают у него на глазах. По этой шкале Всевышний огорошил Иова трехбедкой, а Содом и Гоморра были Господними сорокабедами. Но довольно цифр. Ведь я, по сути, художник и творю на совершенно девственной почве. Теорию добра развивали толпы мыслителей, теории зла почти никто не касался – из ложного стыда, а в результате ее прибрали к рукам недоумки и неучи. Мнение, будто можно злодействовать искусно, изобретательно, тонко и хитроумно без тренировки, навыков, вдохновения, без глубоких познаний, – в корне ошибочно. Тут мало инквизитуры, тиранистики, обеих биелогий; все это лишь введение в проблему как таковую. Впрочем, универсальных рецептов нет – suum malum cuique! [10 - Каждому свое зло! (лат.).]
– И много у вас клиентов?
– Все без исключения – наши клиенты. Начинается это с детства. Ребятишкам дают отцебийственные леденцы для разрядки враждебных эмоций. Отец, как вы знаете, – источник запретов и норм. Даем детям фрейдилки, и эдипова комплекса как не бывало!
Я вышел от него, израсходовав трынтравинил до последней таблетки. Вот оно, значит, что. Ну и общество! Не оттого ли они так задыхаются? Я окружен чудовищами.
Все эти, действительно, много-строчные литературные "мастурбации", объясняются простой научной гипотезой.
В мире (могу ошибаться в цифрах)
8% абсолютно положительных персонажей
10 абсолютно отрицательных
остальные куда ветер дует.
В мире (могу ошибаться в цифрах)
8% абсолютно положительных персонажей
10 абсолютно отрицательных
остальные куда ветер дует.
А почему Вам вспоминается именно неблагополучный Афганистан, а не Оман, к примеру, где уровень жизни - один из самых высоких в мире, а преступности почти нет?
Поэтому и нужно насилие, чтобы принуждать "колышимых ветром" к добру.
А почему Вам вспоминается именно неблагополучный Афганистан, а не Оман, к примеру, где уровень жизни - один из самых высоких в мире, а преступности почти нет?Потому что в исламских странах страны с высоким уровнем жизни скорее исключение нежели правило. И связь уровень жизни - преступность, считаю куда сильнее нежели степень наказания - преступность.
Поэтому и нужно насилие, чтобы принуждать "колышимых ветром" к добру.Имело бы смысл, если бы реальные примеры не показывали обратную зависимость.
ТОП 5
1
2
3
4