Так, например, обнаруженные в ходе раскопок в 1897 г. и затем в 1903 г. среди оксиринхских папирусов тексты логий (или изречений) Иисуса на греческом языке (рукописи конца II — начала III в.) заставили ученых искать новые подходы к проблеме происхождения канонических евангелий.
Восемь папирусных кодексов VI в. (всего около 1000 листов), при надлежавших сначала библиотеке монастыря Арсения, затем спрятанных монахами в пещере недалеко от монастыря и там (возле совр. поселения Тура, в 10 км на юг от Каира) случайно открытых в 1941 г., существенно обогатили репертуар раннехристианской литературы, поскольку донесли до нас на греческом языке ранее не известные сочинения великих христианских богословов Оригена (например, его «Диалог с Гераклидом» и трактат «О пасхе») и Дидима Александрийского (например, комментарии на книги Бытия, Иова, Захарии).
Тринадцать папирусных кодексов второй половины IV в. (около 600 листов), также случайно открытых в конце 1945 г. в Верхнем Египте (совр. район Наг Хаммади) и содержащих на коптском языке (переводы с греческих оригиналов) несколько десятков ранее не известных религиозных сочинений первых веков нашей эры, дали возможность по-новому взглянуть на историю раннего христианства и лучше понять его многообразие.
Обнаруженные вскоре после Второй мировой войны где-то в Верхнем Египте так называемые папирусы Бодмера — собрание, по меньшей мере, девятнадцати кодексов III—V вв. (около 1000 листов), содержащих на трех языках (греческий, коптский, латинский) около пятидесяти как христианских, так и языческих сочинений, многие из которых ранее не были известны, — дали в наше распоряжение, помимо прочего, совершенно новый материал для библейской текстологии и коптской диалектологии.
Несколько сотен пергаменных свитков и фрагментов с текстами преимущественно на еврейском языке религиозного, литературного и хозяйственного содержания (так называемые рукописи Мертвого моря; II в.
до н. э. — I в. н. э.), — первые из которых случайно, а последующие уже в результате систематических раскопок открытые в конце 40-х гг. XX в., — существенно изменили наше представление о том, каким был поздний иудаизм и какова была его роль в возникновении христианства5, и т. д.
О том, что перечень находок еще рано закрывать и что он обязательно будет продолжен, свидетельствует теперь так называемый кодекс Чакос, сохранивший на коптском языке (среди прочих гностических сочинений) Евангелие Иуды, которое в конце II в. по-гречески было известно уже Иринею Лионскому (Adv. Haer. I. 31. 1).
К исследованию текстов этой рукописи ученые только приступают, и в ближайшее время должно увидеть свет факсимильное издание рукописи.
Однако найденные в двадцатом столетии манихейские сочинения, обилие и разнообразие которых, с одной стороны, и невероятная широта распространения самих текстов (от Западной Африки и Египта до Среднего Востока и Китая) — с другой, позволили не только увидеть воистину гигантский масштаб манихейства, но и впервые изучать это религиозное движение на основе оригинальных источников. Ведь если вспомнить, что наше знание о манихействе до введения в научный оборот этих текстов покоилось лишь на вторичной, можно сказать, пристрастной литературе, а именно — на сочинениях его оппонентов, писавших на разных языках, в разных странах, в разное время и с различных религиозных позиций, то значение этих находок, позволяющих приблизиться к объективному описанию этого религиозного движения, станет еще более очевидным.
В отличие от того направления религиозной мысли, которое в науке нового времени принято обозначать термином гностицизм и которое так и не смогло оформиться в самостоятельную религию, — т. е. внутри него не было создано ни своей единой церковной организации, ни единой религиозной практики, ни канона священных писаний..., и всегда, вплоть до своего довольно быстрого исчезновения с религиозной сцены, оставалось всего лишь конгломератом более или менее родственных учений, — манихейство..., уже при жизни своего основателя Мани (216—277) не только заявило о себе как о своего рода универсальном религиозном учении, но и, что важнее, успешно претворило на практике это заявление.
Рано распространившись (по сути дела, уже при жизни своего основателя) в различные края ойкумены, приобретшее там многочисленных последователей и просуществовавшее около тысячелетия, теперь манихейство вызывает интерес лишь у исследователей древности, хотя уже в первые века своего существования манихейство на Западе было самым опасным противником церковного христианства, а на Востоке — зороастризма, буддизма, а затем и мусульманства.
Но даже и после того, как в начале второго тысячелетия манихейство практически исчезло с исторической сцены, оно продолжало вызывать ярость оппонентов и оставалось (и остается до сих пор) именем нарицательным для обозначения практически любой ереси.
В науке многие десятилетия продолжалась (а отдельными исследователями продолжается и до сих пор) дискуссия о том, в чем был залог столь удивительного и быстрого успеха этой новой религии и где искать ее корни: в христианстве ли, в иранских, а может быть, и в индийских религиозных представлениях, в греческой ли философии или, если отказываться от одного источника, в той особой религиозной культуре первых веков нашей эры, которую принято называть собирательным термином синкретизм…
Находящиеся в нашем распоряжении источники не позволяют пока написать полную историю манихейства: ведь как бы ни был велик объем доступного материала, мы, тем не менее, имеем дело с разрозненными свидетельствами из разных времен, языков и культур9. Однако многое в этом направлении уже сделано.
В этой книге читатель найдет очерк состояния источников и степени их изученности, рассказ о жизни Мани, о распространении манихейства и о контексте породившей и окружавшей его культуры, а также описание манихейской религиозной системы (в логике и в хитросплетениях которой, надо признаться, не всегда легко разобраться) и церковной организации; мы попытаемся выяснить отношение манихейства к другим религиям, с которыми оно соприкасалось, и понять его своеобразие.