– Здесь занимают очередь на жертвоприношение? – Здесь, здесь! За мной будете. Я 852, вы – 853. – Ой, мамочки… Это когда же очередь дойдет? – Не беспокойтесь, тут быстро. Вы во имя чего жертву приносите? – Я – во имя любви. А вы? –- А я – во имя детей. Дети – это мое все! – А вы что в качестве жертвы принесли? – Свою личную жизнь. Лишь бы дети были здоровы и счастливы. Все, все отдаю им. Замуж звал хороший человек – не пошла. Как я им отчима в дом приведу? Работу любимую бросила, потому что ездить далеко. Устроилась нянечкой в детский сад, чтобы на виду, под присмотром, ухоженные, накормленные. Все, все детям! Себе – ничего. – Ой, я вас так понимаю. А я хочу пожертвовать отношениями… Понимаете, у меня с мужем давно уже ничего не осталось… У него уже другая женщина. У меня вроде тоже мужчина появился, но… Вот если бы муж первый ушел! Но он к ней не уходит! Плачет… Говорит, что привык ко мне… А мне его жалко! Плачет же! Так и живем… Распахивается дверь, раздается голос: «№ 852, проходите!». – Ой, я пошла. Я так волнуюсь!!! А вдруг жертву не примут? № 853 сжимается в комочек и ждет вызова. Время тянется медленно, но вот из кабинета выходит № 852. – Что? Ну что? Что вам сказали? Приняли жертву? – Нет… Тут, оказывается, испытательный срок. Отправили еще подумать. – А как? А почему? Почему не сразу? – Ох, милочка, они меня спрашивают: «А вы хорошо подумали? Это же навсегда!». А я им: «Ничего! Дети повзрослеют, оценят, чем мама для них пожертвовала». А они мне: «Присядьте и смотрите на экран». А там такое кино странное! Про меня. Как будто дети уже выросли. Дочка замуж вышла за тридевять земель, а сын звонит раз в месяц, как из-под палки, невестка сквозь зубы разговаривает… Я ему: «Ты что ж, сынок, так со мной, за что?». А он мне: «Не лезь, мама, в нашу жизнь, ради бога. Тебе что, заняться нечем?». А чем мне заняться, я ж, кроме детей, ничем и не занималась? Это что ж, не оценили детки мою жертву? Напрасно, что ли, я старалась? Из двери кабинета доносится: «Следующий! № 853!». – Ой, теперь я… Господи, вы меня совсем из колеи выбили… Это что ж??? Ай, ладно! – Проходите, присаживайтесь. Что принесли в жертву? – Отношения… – Понятно… Ну, показывайте. – Вот… Смотрите, они, в общем, небольшие, но очень симпатичные. И свеженькие, неразношенные, мы всего полгода назад познакомились. – Ради чего вы ими жертвуете? – Ради сохранения семьи… – Чьей, вашей? А что, есть необходимость сохранять? – Ну да! У мужа любовница, давно уже, он к ней бегает, врет все время, прямо сил никаких нет. – А вы что? – Ну что я? Появился в моей жизни другой человек, вроде как отношения у нас. – Так вы эти новые отношения – в жертву? – Да… Чтобы семью сохранить. – Чью? Вы ж сами говорите, у мужа – другая женщина. У вас – другой мужчина. Где ж тут семья? – Ну и что? По паспорту-то мы – все еще женаты! Значит, семья. – То есть вас все устраивает? – Нет! Нет! Ну как это может устраивать? Я все время плачу, переживаю! – Но променять на новые отношения ни за что не согласитесь, да? – Ну, не такие уж они глубокие, так, времяпровождение… В общем, мне не жалко! – Ну, если вам не жалко, тогда нам – тем более. Давайте вашу жертву. – А мне говорили, у вас тут кино показывают. Про будущее! Почему мне не показываете? – Кино тут разное бывает. Кому про будущее, кому про прошлое… Мы вам про настоящее покажем. Включаем, смотрите. – Ой, ой! Это же я! Боже мой, я что, вот так выгляжу? Да вранье! Я за собой ухаживаю. – Ну, это ваша душа таким образом на внешности проецируется. – Что, вот так? Плечи вниз, губы в линию, глаза тусклые, волосы повисшие… – Так всегда выглядят люди, если душа плачет… – А это что за мальчик? Славненький какой… Смотрите, как он ко мне прижимается! – Не узнали, да? Это ваш муж. В проекции души. – Муж? Что за ерунда! Он взрослый человек! – А в душе – ребенок. И прижимается, как к мамочке… – Да он и в жизни так! Прислоняется. Тянется! – Значит, не вы к нему, а он к вам? – Ну, я с детства усвоила – женщина должна быть сильнее, мудрее, решительнее. Она должна и семьей руководить, и мужа направлять! – Ну так оно и есть. Сильная, мудрая решительная мамочка руководит своим мальчиком-мужем. И поругает, и пожалеет, и приголубит, и простит. А что вы хотели? – Очень интересно! Но ведь я ему не мамочка, я ему жена! А там, на экране… Он такой виноватый, и к лахудре своей вот-вот опять побежит, а я его все равно люблю! – Конечно, разумеется, так оно и случается: мальчик поиграет в песочнице, и вернется домой. К родной мамуле. Поплачет в фартук, повинится… Ладно, конец фильма. Давайте завершать нашу встречу. Будете любовь в жертву приносить? Не передумали? – А будущее? Почему вы мне будущее не показали? – А его у вас нет. При таком настоящем – сбежит ваш выросший «малыш», не к другой женщине, так в болезнь. Или вовсе – в никуда. В общем, найдет способ вырваться из-под маминой юбки. Ему ж тоже расти охота… – Но что же мне делать? Ради чего я тогда себя буду в жертву приносить? – А вам виднее. Может, вам быть мамочкой безумно нравится! Больше, чем женой. – Нет! Мне нравится быть любимой женщиной! – Ну, мамочки тоже бывают любимыми женщинами, даже часто. Так что? Готовы принести жертву? Ради сохранения того, что имеете, и чтобы муж так и оставался мальчиком? – Нет… Не готова. Мне надо подумать. – Конечно, конечно. Мы даем время на раздумья. – А советы вы даете? – Охотно и с удовольствием. – Скажите, а что нужно сделать, чтобы мой муж… ну, вырос, что ли? – Наверное, перестать быть мамочкой. Повернуться лицом к себе и научиться быть Женщиной. Обольстительной, волнующей, загадочной, желанной. Такой цветы дарить хочется и серенады петь, а не плакать у нее на теплой мягкой груди. – Да? Вы думаете, поможет? – Обычно помогает. Ну, это в том случае, если вы все-таки выберете быть Женщиной. Но если что – вы приходите! Отношения у вас замечательные просто, мы их с удовольствием возьмем. Знаете, сколько людей в мире о таких отношениях мечтают? Так что, если надумаете пожертвовать в пользу нуждающихся – милости просим! – Я подумаю… № 853 растерянно выходит из кабинета, судорожно прижимая к груди отношения. № 854, обмирая от волнения, заходит в кабинет. – Готова пожертвовать своими интересами ради того, чтобы мамочка не огорчалась. Дверь закрывается. По коридору прохаживаются люди, прижимая к груди желания, способности, карьеры, таланты, возможности – все то, что они готовы самоотверженно принести в жертву…

— Я ленивая мама.

А еще эгоистичная и беспечная. Хотите знать
почему? Да потому что хочу, чтобы мои дети были самостоятельными,
инициативными и ответственными.

Работая в детском саду, я наблюдала немало примеров родительской гиперопеки. Особенно запомнился мне трехлетний Славик.
Мама считала, что он обязан всегда все съедать, а то похудеет.Не знаю,
как его кормили дома, но к нам он пришел с явным нарушением аппетита. Он
механически жевал и глотал все, что дадут. Причем его надо было
кормить, потому что «сам он есть еще не умеет!». И вот кормлю я его в
первый день и не вижу вообще никаких эмоций на лице: подношу ложку —
открывает рот, жует, глотает.

Спрашиваю: «Тебе нравится каша?» — «Нет».
При этом открывает рот, жует, глотает.
«Хочешь еще?» — подношу ложку. — «Нет», — но все равно жует и глотает. «Не нравится — не ешь!»
Глаза Славика округлились от удивления. Он не знал, что так можно.

Сначала
Славик наслаждался полученным правом отказаться от еды и пил только
компот. А потом начал есть с добавкой то, что ему нравится, и отодвигать
тарелку с нелюбимым. У него появилась самостоятельность в выборе. А
позже мы перестали кормить его с ложки, потому что еда — естественная
потребность. И голодный ребенок поест сам.

Я ленивая мама. Мне
было лень долго кормить своих детей. В год я вручала им ложку и садилась
есть рядом. В полтора они уже орудовали вилкой.

Еще одна
естественная потребность — справлять нужду. Славик делал это в штаны.
Его мама сказала нам водить ребенка в туалет каждые 2 часа. «Я его дома
сама сажаю на горшок и держу, пока он все дела не сделает». В итоге в
саду уже большой ребенок ждал, что его тоже будут водить в туалет. Не
дождавшись, мочил штаны и даже не догадывался их снять, обратиться за
помощью. Через неделю проблема была решена.

«Я хочу писать!» — гордо оповещал группу Славик, направляясь к унитазу.

Я
ленивая мама. По выходным я люблю долго спать. В одну из суббот
проснулась около 11. Мой сын 2 с половиной лет смотрел мультик, жуя
пряник. Телевизор включил сам, диск тоже нашел сам. А старшего, которому
8, уже не было дома. Он накануне отпросился с другом и его родителями в
кино. Я сказала, что мне лень так рано вставать. И если он хочет в
кино, то пусть сам заводит будильник и собирается. Надо же, не
проспал... Конечно же, я тоже заводила себе будильник в телефоне,
прислушивалась, как он собирается и закрывает дверь, дожидалась СМС от
мамы друга, но для ребенка это осталось за кадром.

А еще мне лень
проверять портфель, рюкзак для самбо, сушить его вещи после бассейна и
делать с ним уроки (кстати, учится он без троек). И выносить мусор мне
тоже лень, поэтому его выбрасывает сын по пути в школу.
Еще я имею
наглость попросить его сделать мне чай и принести к компьютеру.
Подозреваю, что с каждым годом я буду становиться все ленивее.

Но
удивительная метаморфоза происходит с детьми, когда к нам приезжает
бабушка. Старший тут же забывает, что он умеет сам делать уроки,
разогревать себе обед, собирать портфель. И даже засыпать один в комнате
боится — рядом должна сидеть бабушка! А бабушка у нас не ленивая.

Дети несамостоятельны, если это выгодно взрослым.

Автор Анна Быкова, психолог

О жизни под лозунгом «Я должен!»

Как-то по радио я слушала
дискуссию на тему: «От чего бы вы хотели уберечь своих детей?». Звучала
тема наркомании, алкоголизма, телевидения, компьютерных игр и прочего. А
я ехала в машине и думала, что я хочу уберечь своих детей от жизни в
долговой яме. В смысле от жизни под лозунгом «Я должен!».
У нас ведь в обществе как: ребенок еще только родился, а к нему уже
предъявляют целый список на всю жизнь. Должен спать по режиму, есть то,
что надо есть и когда надо, опорожняться по расписанию, уважать старших,
быть старательным и прилежным в учебе, интересоваться тем, что взрослые
сочли нужным, и прочее, и прочее...

На тот момент я ехала с
визита и была расстроена маниакальным стремлением мамы впихнуть своего
ребенка в рамки нормы, которые при ближайшем рассмотрении оказались
настолько противоречивы, что ребенок был в них совсем невпихуем. И я
понимала, что снять тревожность ребенка можно, только изменив мамин
взгляд на него. Как тут будешь не волноваться, если ты все время
неправильный, какой-то не такой и в любой момент мама может передумать и
перестать ухаживать за тобой. Страх оказаться плохим и отвергнутым —
второй после страха смерти. А как изменить взгляд на ребенка, не изменив
взгляд на себя?

И тут я подумала, что в долговую яму сажают
своих детей родители, которые сами в ней сидят по самые ушки и
предъявляют сами себе целый список того, что «должен делать настоящий
родитель». Хотя родитель — это лишь одна ипостась проявления личности.
Подобную мотивацию у таких людей можно увидеть в разных направлениях их
жизни. И я начала искренне сочувствовать таким людям, так как чувство
долга всегда идет вместе с огромным чувством вины за несоответствие
идеалу, страхом оступиться и сделать ошибку и с огромным разочарованием и
обидой оттого, что проживаешь не свою жизнь и не получаешь достойной
награды и оценки. Это же постоянная зона тревожности и страданий. Я еще
хорошо помню, как из этого выбиралась.

Это типичный образ жертвы —
человека, отрезанного от своих потребностей в угоду эфемерного идеала
«должен быть таким». Когда человек делает, что хочет, это всегда
приносит энергию еще на этапе идеи, и отдает он что-то в мир, потому что
у него много и ему столько не нужно. И это — бескорыстно. Когда человек
идет из картинки «должен», он дает то, что ему нужно (свои желания и
свой комфорт) в долг другому. И всегда возьмет три шкуры с должника.

Жертва
— это не какая-то флегматичная особа, вечно ноющая о жизни. Нет. Жертвы
чаще всего очень энергичны. У них есть смысл жизни — жить ради кого-то
или чего-то. А в «конце туннеля» стоит награда — образ идеального
будущего. Из этой великой идеи Жертвы черпают энергию. И, если что-то
или кто-то этой великой идее угрожает, это что-то или кто-то становится
врагом, а Жертва становится очень воинственной, загоняя палками всех
непокорных в ее идеальный мир.

Не торопитесь узнавать в описанной
мной картинке кого-то из окружения. «Величайший враг прячется там, где
ты меньше всего будешь его искать». В каждом из нас живет Жертва. В
ком-то больше, в ком-то меньше. В нашем обществе это очень сладкий
образ. Такой правильный, такой простой, насажденный с рождения. Если ты
не жертвуешь своим комфортом и желаниями — ты эгоист. А эгоистом быть
«плохо», это осуждается. Поэтому делай что должен, и все тебе будет.
Идеалы расписаны по каждому направлению — идеальная мать, идеальная
жена, идеальная дочь...

Кстати, об «идеальной дочери». На
семинаре «За что цепляют нас наши мамы» я видела, как трудно
поворачивается мышление в партнерство с матерью. Идет привычная
установка «мать должна», где матери как живого человека не существует.
Партнерство не в смысле «равные» и не в смысле «мы дружим против
кого-то», а в смысле «от каждого — по способностям, каждому — по
потребностям». Да-да, идея коммунизма в каждой отдельно взятой семье.

Дело
в том, что модель партнерства закладывается в раннем детстве. Та самая
зависимость, которая может быть комфортной, и тогда все участники
пытаются этот симбиоз укреплять и развивать, а может быть некомфортной, и
тогда люди начинают подсознательно этот симбиоз разрушать. Я пишу и
говорю об этом много. Комфортная зависимость — это когда потребности
каждого члена прикрыты. Соответственно, некомфортная — когда хронически
не прикрыты.

Но Жертва, она как раз живет в том, что отодвигает
свои потребности в угоду чему-то и кому-то, и от этого чувствует себя
большой, важной, а главное, «хорошей» и «правильной». Сама это делает.
Понимаете? Обстоятельства — это ее оправдания. Наши мамы тому яркий
пример.

Они сами жертвовали своей жизнью, загнав себя в долговую
яму, хотя их об этом никто не просил, а теперь предъявляют счета за
непрожитую жизнь. И на вышеуказанном семинаре я увидела, как
отказывается наш внутренний ребенок видеть в матери, живущей в чувстве
долга, живого человека. Мы выступаем как чистые потребители. Что, в
принципе, неудивительно. Мать, сидящая в мышлении «должна», помещает
своих детей в это мышление. А мы перенимаем эту модель материнства,
реализуя ее на собственных детях. Входя в свое материнство, мы думаем,
что теперь тоже «должны».

Я, как попугай, твержу о взгляде на
ребенка как на партнера, который очень заинтересован, чтобы его матери
было хорошо. Любовь к матери записана в нас генетически. Ну хорошо, не
любовь, но привязанность точно.

Более того, ребенок хочет, чтобы
все вокруг жили в мире и согласии. Он готов встраиваться в жизнь
взрослых, если она, эта жизнь, есть. Но все это как об стенку горох,
когда у женщины есть разделение — или жизнь ради ребенка, и тогда она
«должна» (далее идет долгий список), или жизнь по своим потребностям. И
это не совмещается. Не научили нас этому. Ребенок воспринимается как
чистый потребитель, который только требует и требует и ничего не дает
взамен. Неудивительно, что мы так устаем с детьми. А вот ребенок-партнер
— это уже за гранью фантастики. Особенно это сложно показать мамам с
грудничками.

С грудничками принято или жертвовать собой, или
«бодаться» — кто кого. Работа в партнерстве «ведущий/ведомый» построена
на полном доверии. Ведущий ведет, ведомый идет. И ребенок хочет
следовать за мамой, если его потребности и особенности учитываются.
Бодание с ребенком происходит тогда, когда мама не видит в ребенке
партнера, а начинает мыслить долгами: «я должна» и «ты должен».

Знаете,
когда я на семинарах при разборе того, что такое «поддерживающее
окружение», задаю вопрос: «Посчитайте, сколько у вас таких человек
рядом?», 9 из 10 не включают своих детей в «своих». Почему? Да потому
что дети не являются поддержкой в нашем мышлении. Дети — это великая
жертва собой. Мать должна!

А потом мы удивляемся, что в
подростковом возрасте они не воспринимают нас как людей из зоны своей
заботы, которые нуждаются в поддержке. Они не понимают, что мы устаем,
расстраиваемся, ошибаемся, что мы бываем слабы и уязвимы. Что нам надо
иногда заварить чай. У них партнерство в связке «ведущий/ведомый»
построено по принципу: ведущий — Жертва, которая «должна», этакий
биоробот, который еще все время «предъявляет по счетам» и которому надо
сопротивляться, а ведомый — потребитель, маленький деспот, тянущий
одеяло на себя. А потом мы спрашиваем, почему мы сами и наши дети не
хотим взрослеть? Кто же захочет быть в таком «партнерстве» ведущим.

Так
вот, возвращаясь к началу... Я бы очень хотела уберечь детей от
долговой ямы. Я хочу, чтобы они поздравляли меня в старости на день
рождения, потому что им нравится радовать меня, а не потому, что они
должны это сделать.

Я хочу, чтобы они общались с теми, с кем им хочется общаться, и занимались тем, что им приносит не только деньги, но и радость.

Я
хочу, чтобы их жены получали цветы потому, что им хотелось бы
заботиться о них, а не потому, что женам положено дарить цветы по
праздникам.

А главное, я хочу, чтобы в каждый момент их жизни они
понимали, что делают все это не ради кого-то или чего-то, а ради себя.
Потому, что хотят этого. Свобода воли.

И тогда их жизнь будет
наполненной настолько, что им не придется заполнять пустоту внутри
алкоголем, наркотиками и прочими иллюзорными наполнителями жизни. А для
этого нужно жить так самой. Иначе как же я смогу их этому научить?ИЗНАСИЛОВАННЫЕ РОДИТЕЛЬСКОЙ ЛЮБОВЬЮ



Очень сильный текст о том, как мы невзначай калечим жизни наших детей,
залюбливая их до неврозов, несамостоятельности и низкой самооценки.



“Дети — это святое. Все лучшее детям. Пусть хоть дети поживут. Цветы
жизни. Радость в доме. Сынок, не беспокойся, папа для тебя все сделает.



Что-то меня вот эта песня страшно утомила. И как родителя, и как бывшего
ребенка, и как будущего деда. Может, хватит уже любить детей? Может,
пора уже с ними как-нибудь по-человечески?



Лично я не хотел бы появиться на свет в наше время. Слишком много любви.
Как только ты обретаешь дату рождения, ты тут же становишься куклой.
Мама, папа, бабушки, дедушки тут же начинают отрабатывать на тебе свои
инстинкты и комплексы. Тебя кормят в три горла. Тебе вызывают детского
массажиста. Тебя для всеобщего умиления одевают в джинсы и курточки,
хотя ты еще даже сидеть не научился. А если ты девочка, то уже на втором
году жизни тебе прокалывают уши, чтобы вешать золотые сережки, которые
во что бы то ни стало хочет подарить любящая тетя Даша.



К третьему дню рождения все игрушки уже не помещаются в детскую комнату,
а к шестому — в сарай. Изо дня в день тебя сначала возят, а потом водят
по магазинам детской одежды, по пути заруливая в рестораны и залы
игровых автоматов. Особо одаренные по части любви мамы и бабушки спят с
тобой в одной постели лет до десяти, пока это уже не начинает попахивать
педофилией. А, да — чуть не забыл! Планшетник! У ребенка обязательно
должен быть планшетник. А желательно еще и айфон. Прямо лет с трех.
Потому что он есть у Сережи, ему мама купила, а она ведь вроде не так уж
много зарабатывает, гораздо меньше нас. И даже у Тани есть из соседней
группы, хотя она вообще с бабушкой живет.



Перед школой обычно заканчивается «кукольный период», и тут же
начинается «исправительно-трудовой». Любящие родители, наконец,
осознают, что они наделали чего-то не того. У дитяти лишний вес,
скверный характер и синдром дефицита внимания. Все это дает повод для
перехода на новый уровень увлекательной игры в родительскую любовь. Этот
уровень называется так - «найди специалиста». Теперь с тем же
энтузиазмом тебя таскают по диетологам, педагогам, психоневрологам,
просто неврологам и просто психологам. Родня бешено ищет какое-нибудь
чудо, которое позволит добиться волшебных оздоравливающих результатов,
не меняя при этом собственного подход к воспитанию дитяти. На эти
эзотерические по сути практики тратится куча денег, нервов и море
времени. Результат — ноль целых, чуть-чуть десятых.



Еще для этого периода характерна отчаянная попытка применить к ребенку
нормы железной дисциплины и трудовой этики. Вместо того, чтобы искренне
увлечь маленького человечка каким-нибудь интересом, вместо того, чтобы
дать ему больше свободы и ответственности — родственники выстраиваются в
очередь с ремнем и криком. В результате — ребенок учится жить из-под
палки, теряя способность хоть чем-то интересоваться.



Когда же бесполезность потраченных усилий становится очевидной,
начинается этап надломленной родительской пассионарности. Тут почти все
любящие родители вдруг резко начинают своих детей ненавидеть: «Мы для
тебя, а ты!» Разница лишь в том, что у одних эта ненависть выражается в
полной капитуляции с дальнейшим направлением отрока в образовательное
учреждение закрытого типа (суворовское училище, элитная британская
школа), а другие врубают в своей голове пластинку с надписью «ты — мой
крест!»



Смирившись с тем, что ничего путного из человека не вышло, родители с
Тымойкрестом на шее продолжают добивать в своем уже почти взрослом
ребенке личность. Отмазывают от армии, устраивают на платное отделение в
ВУЗ, дают деньги на взятки преподавателям и просто текущие расходы,
покупают квартиру, машину, подбирают синекуру в меру своих возможностей.
Если от природы Тымойкрест не слишком талантлив, то эта стратегия даже
приносит какие-то более-менее съедобные плоды — вырастает психически
искалеченный, но вполне добропорядочный гражданин. Вот только гораздо
чаще на залечивание ран, нанесенных избыточной родительской любовью,
дети расплачиваются совсем иначе — здоровьем, жизнями, душами.



Культ детей возник в нашей цивилизации не так давно — всего каких-то
50-60 лет назад. И во многом это такое же искусственное явление, как
ежегодно выпрыгивающий из маркетинговой табакерки кока-кольный
Санта-Клаус. Дети — мощнейший инструмент для раскрутки гонки
потребления. Каждый квадратный сантиметр детского тела, не говоря уже о
кубомиллиметрах души, давно поделен между производителями товаров и
услуг. Заставить человека любить самого себя такой маниакальной любовью —
это все-таки довольно сложная морально-этическая задача. А любовь к
ребенку заводится с полоборота. Дальше — только счетчик включай.



Конечно, это вовсе не означает, что раньше детей не любили. Еще как
любили. Просто раньше не было детоцентричной семьи. Взрослые не играли в
бесплатных аниматоров, они жили своей естественной жизнью и по мере
взросления вовлекали в эту жизнь свое потомство. Дети были любимы, но
они с первых проблесков сознания понимали, что являются лишь частицей
большого универсума под названием «наша семья». Что есть старшие,
которых надо уважать, есть младшие, о которых надо заботиться, есть наше
дело, в которое надо вливаться, есть наша вера, которой надо
придерживаться.



Сегодня же рынок навязывает обществу рецепт семьи, построенной вокруг
ребенка. Это заведомо проигрышная стратегия, существующая лишь для того,
чтобы выкачивать деньги из домохозяйств. Рынок не хочет, чтобы семья
строилась правильно, потому что тогда она будет удовлетворять
большинство своих потребностей сама, внутри себя. А несчастная семья
любит отдавать решение своих проблем на аутсорсинг. И эта привычка уже
давно стала фундаментом для целых отраслей на миллиарды долларов.
Идеальный, с точки зрения рынка, отец — это не тот, кто проведет с
ребенком выходные, сходит в парк, покатается на велосипеде. Идеальный
отец — это который будет в эти выходные работать сверхурочно, чтобы
заработать на двухчасовой визит в аквапарк.



И знаете что? А давайте-ка заменим в этой колонке глагол «любить» на
какой-нибудь другой. Игнорировать, плевать, быть равнодушным. Потому
что, конечно, такая родительская любовь — лишь одна из форм эгоизма.
Бешеная мать, трудоголик-отец — все это не более чем игра инстинктов.
Что бы мы там ни наговорили себе про родительский долг и жертвенность,
такое отцовство-материнство — это грубое наслаждение, что-то типа
любовных утех, одна сплошная биология.



Есть такая прекрасная индейская поговорка: «Ребенок — гость в твоем доме: накорми, воспитай и отпусти».



Накормить — и дурак сможет, воспитать — это уже сложнее, а вот уметь
ребенка с первых минут его жизни потихоньку от себя отпускать — это и
есть любовь. Ты как всегда прав, Чингачгук.”



Дмитрий Соколов-Митрич

Недавно я был на Книжном салоне в Петербурге.Возвращаюсь на
«Сапсане».

Не повезло с местами: вместо того чтобы спокойно
рассматривать спинку впереди стоящего кресла, сижу лицом к лицу с другими
пассажирами. Передо мной — бабушка и внук. Милый мальчик лет пяти и стройная
нестарая женщина.

Бабушка не дает внуку ни секунды покоя. Не в смысле дерганья
или замечаний, о нет! В смысле предоставления услуг.

Она все время его кормит печеньем, булочками, чищеными и
нарезанными фруктами, конфетами, чупа-чупсами и чем-то еще.

Разворачивает перед ним настольные игры, достает из рюкзака машинки
и фигурки. Постоянно его переодевает. Снимает и надевает на него курточки,
жилеточки и свитерки. То снимает с него кроссовочки, «чтоб ножки подышали», то
обувает его, чтоб он погулял по проходу. При этом мальчик не шевелит ни ножкой,
ни ручкой. Бабушка сама на него все натягивает и с него стягивает, надевает на
него кроссовки и зашнуровывает их.

Достает компьютер. «Какой ты мультик хочешь посмотреть?»
Долго перечисляет имеющиеся. Мальчик долго выбирает. Потом другой, третий.
Потом бабушка спрашивает: «Можно спрятать компьютер?» Мальчик едва кивает.
Бабушка тут же сообщает, что у нее с собой в холодильнике (очевидно,
сумка-термостат) есть мороженое. «Ты какое хочешь: зеленое, сиреневое, белое,
шоколадное или с орешками?» — «Белое». Бабушка достает мороженое, разворачивает
его сама, дает мальчику. Тот ест. Доедает, потом говорит: «С орешками». Бабушка
достает, разворачивает, он снова ест. «Соку хочешь?» — «Не хочу». — «Водичку
хочешь? Сладенькую, кисленькую или чистенькую?» — «Все равно». — «Ты выбирай,
выбирай, что тебе больше хочется?» — «Чистенькую». — «С пузыриками или без
пузыриков?» — «Ладно, с пузыриками».

И так четыре часа двадцать минут.

За все это время мальчик ни разу не сказал не то что
«пожалуйста» или «можно я возьму». Он даже не сказал простого, нахального,
требовательного детского «дай!».

Все ему подпихивалось заранее, тут же, предвосхищая
возможные желания и предоставляя выбор между сладеньким и с пузыриками. Нечего
и говорить, что он ни разу не сказал «спасибо» или хотя бы «как вкусно». Зато
постоянно говорил бабушке «не мешай!» и даже «не перебивай!». Один раз он
что-то тихо и очень недовольно буркнул, а бабушка в ответ пылко сказала: «Но я
ведь за это уже попросила у тебя прощения! Ведь ты же уже меня простил!
Простил, да?»

Это не случайное наблюдение. Моя корреспондентка пишет мне:
«Я это каждый день наблюдаю на работе. Для меня это не новость, а печальная
обыденность.

Процесс развития детопоклонничества и детоугодничества со
стороны родителей и полной инфантилизации детей набирает обороты с чудовищной
скоростью.

Только по элементарным навыкам самообслуживания можно
судить: то, что дети физиологически могут делать в три года, многие с трудом
совершают в шесть-восемь. И все идет по нарастающей…»



В Петербурге во время встречи с читателями меня уже в
который раз спросили: «Ваше детство чем-то отличалось от детства наших детей?
Что тогда, в конце пятидесятых и в шестидесятые годы, было лучше, чем сейчас, а
что было хуже?»

Насчет «хуже» и «лучше» вы через пять минут сами решите.

А я пока насчет отличий.

Да, дорогие мамы и папы 1980-х годов рождения, у кого дети
появились в самом начале 2000-х: наше детство было совсем другое. Мы писали не
шариковыми ручками, а перьевыми, причем даже не авторучками, а «макальными»,
так сказать. Перо надо было обмакнуть в фаянсовую чернильницу. Мы носили
неудобную и некрасивую школьную форму из серого солдатского сукна, с ремнем и
фуражкой, а девочки были одеты в скромные «гимназические» платья.

Мы жили в коммунальных квартирах, вся семья в одной комнате,
а таких комнат — шесть или восемь, и одна ванная на всех. А бывало, что и
ванной не было, в баню ходили.

И конечно, у нас не было никаких девайсов и гаджетов.
Телевизор, и то не в каждой семье был. А телефон — один на весь коридор. И
насчет харчей скуднее, чего уж там. О нарядах я и не говорю. Курточка и брюки
(блузка и юбка) в дополнение к школьной гимнастерке (школьному коричневому
платью с фартуком) — вот и все наряды.То есть скудно жили. И скучно: редко
когда по телевизору «детская передача», да и ту смотреть нельзя: бабушка
болеет, спит. Комната-то одна. Ну еще можно в кино на детский сеанс, на девять
утра, в воскресенье.

Плохо, да?

Но зато мы жили в сто раз свободнее, чем нынешние дети. Да,
представьте себе, именно свободнее. Несмотря на всю идеологию, пионерию и сбор
металлолома.

Я часто слышу от мам и пап: «Ой, я сейчас забираю Машу/Мишу
из школы, потом везу на музыку, потом в бассейн». Мне это кажется странным, а
если честно — просто дикостью какой-то. Безумием кажется. Мы всюду ездили сами.
Я, например, сам ездил и к англичанке (много остановок на троллейбусе), и в
бассейн «Москва» (тоже неблизкий край), и в спортивную секцию около ВДНХ
(метро, автобус и пешком), и в вечернюю художественную школу. И уж конечно,
никто не возил ребенка в школу на машине. А если такое вдруг где-то когда-то
случалось (см. повесть Фриды Вигдоровой «Мой класс») — то это было шоком,
скандалом, чудесами в решете.

Но самое главное — нас все время выгоняли гулять во двор.

Собственно, мы и сами дома не сидели, но если вдруг, сделав
уроки, застревали — тут же слышался мамин или бабушкин голос: «Беги во двор,
погуляй с ребятами!» Никаких мобильников не было. Поэтому у нас было священное
право свободной личности — пропасть без вести часа на два.

Хотя нас не баловали карманными деньгами, все равно какие-то
суммы у нас время от времени скапливались. И мы сами ходили в магазины.
Например, в магазин «Пионер» на улице Горького, где продавались разные
радиодетали. Ибо плох был тот мальчишка, который не собрал, сам не спаял
простенький транзисторный приемник, чтоб умещался в мыльнице. Я, например,
собрал, и он что-то там ловил!



Или мы ходили в зоомагазин на Кузнецкий, а то и ездили на
Птичий рынок, за Таганкой, — у многих (у меня в том числе) были аквариумы с
рыбками. Но дело не в диодах-триодах-конденсаторах и не в рыбках с дивными
названиями «данио рерио» и «барбус суматранус» — а в том, что мы лет с десяти
совершенно самостоятельно передвигались по Москве. В основном пешком или на
наземном транспорте: это лучше, чем в метро, потому что можно прокатиться
зайцем.

Бывало, что у нас отнимали деньги. Какие-то старшие
хулиганистые мальчишки. «Дай двадцать копеек!» Дать — жалко. Двадцать копеек
все-таки! Большая порция мороженого, или четыре пирожка. Но главное — гнусно в
смысле чести. И вообще, один раз дашь — у тебя всякий раз, как этим двором
пойдешь, отнимать будут. Значит, в другой раз придется идти обходом, светлой и
людной улицей — а это очень унизительно. Гнусно, я же сказал. Поэтому надо было
отбиваться — когда дракой, когда словами вроде: «Леху Француза знаешь? А я с
его братом за одной партой!»

Надо было собирать свои крепкие команды, охранять свою
территорию, вступаться за честь (и за двугривенные) своих младших или более
слабых товарищей.

Во дворе и на улице мы нарабатывали социальные мускулы.
Проще говоря, учились жить. Выстраивать отношения и тактику поведения.

Быть осторожными или смелыми, прямыми или хитрыми. И кроме
того, учились существовать в большом городе, с его троллейбусами и трамваями,
перекрестками и светофорами, проспектами и подворотнями, магазинами и киосками.
Без дворовых компаний и спаянных команд, без стычек с мелкими уличными
грабителями, без утраченных гривенников и разбитых носов, да просто без раннего
опыта хождения по улице в одиночку — вырастают социальные инвалиды.

Вовремя не сформированные социальные навыки потом не
появятся. Всему надо учиться вовремя. Настоящий Маугли, то есть ребенок,
выкормленный волками, уже никогда не сумеет освоить человеческую речь, хоть сто
логопедов к нему приставьте. Такие случаи известны, подробно описаны и
объяснены. Ребенок, которого слишком заботливо опекали в детстве, — это «Маугли
наоборот». Он будет нуждаться в опеке, защите, родительском руководстве до
конца жизни.

Не надо говорить, что возить сына или дочь в школу и на
спортивную секцию на машине, запрещать самостоятельно ходить по городу — это
забота о безопасности ребенка. Мне кажется, тут все наоборот — это стремление
избавиться от ответственности за него, ибо ответственность всегда есть риск. А
мультики и компьютерные игры — это отказ от полноценного общения с ребенком.
Пошлейший родительский эгоизм под видом ежеминутной заботы. Хотя на самом деле
это ежеминутное отбрасывание ребенка от себя: «Пялься в комп или телевизор,
только не трогай папу с мамой! Только не мешай нам самим пялиться в телевизор
или комп».

В этой инфантилизации, в этом потребительском эгоизме —
залог будущей катастрофы нашего едва-едва проросшего среднего класса.

Потому что мамы-папы, возящие детей в машине в школу и в
бассейн, заливающие их мозги мультиками и играми, глушащие их эмоции
бесконечными новыми гаджетами и девайсами, — это же и есть наш средний класс,
более или менее образованные, достаточно обеспеченные люди.

Но второе поколение среднего класса — те, кто родился в
начале 2000-х и был заласкан, затравлен родительской опекой, — может не выжить
как класс.

Выживут совсем другие. Загордившаяся часть среднего класса с
глупым высокомерием зовет их «быдлом» и «гопотой», а также «чурками» и «хачами»
— но победа в грядущем великом социальном состязании будет именно за ними.
Победа будет не за столицей и не за Европой, а за небогатым предместьем и за
юго-востоком. Потому что их дети целый день бегали во дворе, дрались и ездили
на трамвае зайцем.