Мне сорок два, я учусь в четвёртом классе. Просыпаюсь в семь, бужу Машу: - «Маша, вставай».
Маша отвечает звонко - «Да!».
Этот интересный диалог повторяется примерно сто раз. Потом открывается дверь, Маша выходит, лохматая. Несёт подушку и одеяло, укладывается рядом. Я говорю ей, главное – не проспать.
Проходит время, вбегает Ляля. Она возмущена, все дрыхнут на большой кровати, а её не пригласили. Тут Маша вскидывается. Косы не заплетены, портфель не собран. У меня тоже косы не заплетены. И это редкий случай, когда мне, лысому, завидуют волосатые.

Маша учится в школе при посольстве Германии. Если спросить об уроках, она выхватит из воздуха лист, как Копперфильд. Всё исписано кракозябрами. Говорит, вот немецкий язык. Мне кажется, где-то я этот лист уже видел. Но уличить невозможно, я не различаю её клинопись.
До школы ехать тридцать минут. Маша требует денег на обед, театр и английского репетитора. За пять латов в день она уважает меня не только как отца, но и как личность.

Город удивительно пуст. У школы ни души.
- Потому что воскресенье – вспоминает Маша.
Возвращаемся молча. Настроение так себе.

Я говорю, что ж, поедем в Юрмалу. Там воздух, море, солнечные ожоги, хоть отвлечёмся. Соберите всё, что нужно для отдыха.
Дети хотят оставить в квартире пустую мебель. Поднять их сумки невозможно. Я требую взять только то, без чего никак не выжить. Скрепя сердце, они соглашаются выжить без хула-хупа. Так и быть, его уносят. Я выгружаю с гневом зонты, два мяча, свитера, фонарик и шахматы. Идём в аптеку, покупаем бальзам от солнца, воду и чупа-чупсы. Нужны ещё салфетки. В аптеке только туалетная бумага по восемь рулонов в упаковке. Тоже берём.

В юности я посещал пляж налегке и в дерзких шортах. Я был как мохнатый шмель, опылитель одиноких яблонь. Для людей с серьёзными намерениями наш пляж предлагает отличную выкладку. Женщины лежат в товарных позах, можно выбрать не спеша. Я предпочитал худых, они казались духовней. Однажды познакомился с Надей, 45 кг суповых костей. Надя ни разу в жизни не видела сырых макарон. Настолько возвышенных женщин я не встречал ни до, ни после.

Теперь быт мстит мне за юношеский снобизм. Он меня накрыл. У меня коллекция ёршиков для стаканов, две автоматических швабры и пылесос с турбиной, великий кошачий ужас. Я умею красными трусами перекрасить простыни в приятный розовый цвет. Я могу скормить детям луковый суп, как суп без лука. У меня даже утюг есть, где-то в подвале. И на пляж я прихожу как грузовой цыганский конь, с восемью рулонами туалетной бумаги. Загорающие волнуются, зачем мне столько.

Мы два часа спим в дюнах, завернувшись в простыню. Потому что холодно. Потом уходим. И восемь рулонов уносим с собой. Пляж вздыхает облегчённо.
Заезжаем к Ашоту, берём шесть порций шашлыка и сок. Без гарнира. Мне нравится лицо официанта. Он думает, мы из секты поклонников шпината. Сбежали. Мы же просто любим мясо, а сельдерей – совсем нет. Жизнь становится отчётливо прекрасной. С детства мечтал не тратить силы на гарнир. Но кто-то постоянно утверждал, так не прилично.

Разводиться было страшно. Казалось, этот быт, эти дети, - всё обвалится, засыпет и погребёт. Но прошёл месяц, небо не рухнуло. Более того, я смог купить радиоуправляемый танк и жужжать им по квартире. Наконец-то. И железную дорогу. И три эклера. И уже в этой жизни мне можно спать днём, НЕ ездить в путешествия, смотреть Евроспорт и банки не мыть, а сразу выбрасывать. Путать дни недели, покупать ненужные вещи. Чистые детские трусы разыгрывать в лотерею. Проигравший идёт стирать.
Вчера купил велотренажёр, пока тащил, скинул три кг. Он высится в гостиной, как статуя моей Свободы. И все ему рады, ссорятся за право крутить педали. Маленькая Ляля сожгла три калории из тех пяти, что в ней были.

Когда в твоей кровати каждую ночь ворочается одна и та же женщина, это хорошо. Не помню чем, но я был доволен. Два года прошло, жизнь колосится, и. Дай нам Боже не скучать о тех, кто нас не любит.

© Слава Сэ. Здравствуй, дорогой дневник

Свет мой, смотри, у моей души
прямо по краю расходятся швы,
видишь, прорехи стынут.
Это так страшно - проснуться живым,
тело баюкать, склоняясь над ним,
мучиться, что отнимут.
Свет мой, останься ещё чуть-чуть,
ветер отчаянно ломится в грудь,
сердце внутри полощет.
Глупое сердце сдали внаём,
как мы с тобой помещаемся в нём,
как мы там делим площадь?

Марфа Петровна из двадцать седьмой
снова в глазок наблюдает за мной –
память свою волнует.
Жил в её сердце когда-то давно
Митенька… но отселился в окно.
Площадь теперь пустует.
Тонкая лодочка в небе плывёт,
Митеньку долго везёт и везёт –
ни суеты, ни трагизма…
Марфе Петровне печально одной,
сядет и пишет артрозной рукой
длинные нежные письма.

Свет мой, такое безлюдье внутри,
хоть приходи и что хочешь бери,
не возвращай обратно.
Я пропишу тебя в сердце моём,
а как уеду, останешься в нём.
Будь там поаккуратней…

© Елена Касьян

У девочки Лёли мама красавица, папа психолог, дедушка физик, второй дедушка антисемит. Сами видите, приличная семья. Мать архитектор, рожала для себя. Это был лучший её проект, глазки синенькие, косички всякие. В холле роддома их ждала счастливая родня. Встречающие построились свиньёй, как крестоносцы. Папы, мамы, тёти и прочая пехота. Они выучили Бенджамина Спока. Они знали, как растить и воспитывать что угодно. Каждый имел в кармане неприкосновенный памперс, кипячёную соску, парцетамол и зелёнку для коленок. Они уже построили дом в лесу, где сплошной кислород и ребёнок сможет дышать, даже если рот занят котлетой. Сами понимаете, тендер на прогулку с младенцем мать выиграла не сразу. Её не считали слабоумной, но и не доверяли.

И вот, однажды, на семейном совете решили, пусть всё-таки погуляет. Как-никак, мать. Заслужила.
Для прогулки всё приготовили. Коляску смазали, сличили метеосводки. Девочку завернули в одеяла всякие, стянули шарфом. Коляску установили в сторону природы, чтоб ехать только прямо. Матери сказали катать ребёнка взад-вперёд, смахивая слёзы умиления. И вот они ходили, ходили.
И вдруг коляска опрокинулась, ребёнок выкатился в траву, как какой-нибудь арбуз.


Расхристанная мать прибегает с дитём на руках. Коляску бросила. Голосит, плачет:
- Ребёнок ударилась и теперь вырастет дурой! И что же я за мать такая, ехидна!
И глазами просит, чтоб её казнили каким-нибудь жестоким способом.
Оба деда, физик и антисемит, муж психолог, бабушки, тёти, прочая пехота, любой скажет, коляски сами не падают. Это всё чьи-то кривые руки надо оторвать. На виноватую посмотрели стальными глазами, но промолчали. Мужчины помчались смущать врачей невиданными взятками. Женщины напоили мать валерьянкой, уложили в постель. И вот лежит она под раскрытым окном. И слышит Голоса.
- Внимание, едет коляска. Наезжает на камень. Ребёнок выпал. Где, где его голова? Опять едет. Опрокидывается. Где голова?

Она решила, что здравствуйте, дорогие паранойя и галлюцинации. И посмотрела в окно по привычке, оставшейся со времён психического здоровья. А там бабушки скрутили муляж ребёнка из тряпочек и ходят, роняют. Вместе с коляской. Грейпфрут в трудной роли детской головы. Пытаются определить, можно ли с такой матерью остаться дурой на всю жизнь.

Недавно я ночевал в том доме. Девочке Лёле уже шесть лет. Она сервировала стол и подписала каждую салфетку большими буквами: ЛЁЛЯ. Чтоб никто не сомневался, кто тут самая хозяйственная из женщин.

Я смотрел и думал. Вот у меня тоже дети. Девочка и девочка. Алика худая и всегда голодная. У неё такой интересный желудок, еда ловко пролетает, не задевая пищеварительных изгибов. Маша наоборот, может питаться одним лишь запахом от яблок. Мы живём в небольшой квартире рядом с автотрассой. Гости сразу видят, хозяйство ведёт мужчина под управлением детей. Занавесок у нас нет. В ванной их съел хомяк, в кухне сами передохли. В гостиной сохранились, но висят криво. Девочкам была нужна фата для свадеб. Однажды Алика поскакала навстречу единорогу прямо с занавеской на голове. От стены оторвалась штанга, упала на Машу, сломала корону. Так началась женская борьба за трон.
Я эту штангу прикручивал трижды, всё равно кривая. Пусть висит, как ей удобно.

По квартире бродит кот, источник уюта. Линяет. Зато видно, что не фонограмма.
И у нас есть кукольная коляска. Однажды Ляля забралась в неё, как шмель в колокольчик. И попросила отвезти в аэропорт. Игра называлась «быстрое такси». У Маши жёсткий стиль езды, кавказский, Алика вышла в повороте, и прямо в шкаф. Звук был, будто над тундрой зарокотал шаманский бубен. После аварии Лялю пожалели, подули в ушибленный лоб - и вот оно опять побежало расти и развиваться. Никаких издевательств над грейпфрутами, каскадёрских дебютов перловки. Ноль капель валерьянки растревоженному отцу.
По вечерам мы поём колыбельные песни. Соседка при этом стучит снизу. Ей кажется, у нас дискотека. В ритм не попала ни разу. Однажды она поймёт, что русские люди так энергично успокаиваются перед сном.
12-го июня в клубе «Альма-матерь» я покажу, как весёлая песня может усыпить целый зал. Это какой-то общепит на Таганке, сам ещё не знаю. Адрес «Таганская Площадь», 12. В восемь вечера. Участвуют Саша Бек и Сергей Приползин, хороший человек из Нижнего. Будет скучно, темно и дорого, как принято у бардов. Если вы любите бессмысленные поступки, о которых потом всю жизнь жалеешь, то приходите.

© Слава Сэ. О разных видах детства.

Я хочу, чтоб меня взяли на руки и качали
теплыми и уверенными руками.
Когда меня еще не было, в самом начале,
так и было.
Время неслось прыжками,
швырялось плюшками и жареными пирожками,
мама замуж четырежды выходила,
и всё удачно. Первый муж её был хорошим,
много смеялся, презирал сомненья любого рода,
любовался мамой, носил рубашки в горошек
и погиб на войне, не помню какого года.
От него осталась пачка коричневых фотографий,
он успел построить домик с перилами из металла,
отделать ванную комнату белым кафелем
и зачать меня. Я его уже не застала.

Мама очень страдала, носила траур,
пела печальные песни, курила "Ноблесс",
рассыпала окурки (я ими потом играла)
и при всех говорила, что умереть - не доблесть,
а доблесть - жить, потому что это опасней.
Второй её муж работал в библиотеке.
Он мог часами со мной говорить о счастье,
и о том, что родиться нужно было в десятом веке
в Японии. Он понимал в проблемах,
раскраивал шелк, стачал мне десяток платьев,
научил меня, что лемма - это обратная теорема,
а потом ушел, в дверях некрасиво пятясь
от мамы, в который раз потерявшей терпение.
Мама была темпераментна, как торнадо.
Второй её муж устал от температуры кипения
и ушел туда, где прохладно.

Я хочу, чтоб меня взяли на руки и качели
звонко скрипели, и были бы с милю ростом.
Мама ждала себе принца, а дни недели
летели. В третий раз я была подростком
с плохим характером. И принца не возлюбила.
Ни рук его с крупными пальцами, ни сигарет.
Я его чашки с кошками вечно била
и на любой вопрос отвечала "нет,
спасибо, не надо". Он был высоким и сильным.
Позвал меня как-то в кино на двенадцать двадцать,
и там я услышала, как он смеется на фильме
для школьного возраста. И согласилась остаться
(а хотела сбежать из дома и стать пиратом).
Мы жили дружно, мама варила обеды,
и я приставала к ней "мама, роди мне брата!",
а она отмахивалась - мало мне вас, дармоедов.

С третьим мужем она прожила недолго,
потому что влюбилась в четвертого. Как в романах.
А он оказался бездельником высшего сорта
и в поисках денег рылся в моих карманах.
Потом напился, потом отказался бриться,
потом сказал как-то маме "да наплевать мне"
и она его выгнала. После чего жениться
он сумел еще дважды. А мама сказала "хватит".
Никаких больше свадеб, никаких доказательств
любви и верности. Никаких неразрывных оков.
И завела себе просто любовника, без обязательств.
А он рассказал мне, что у него есть кот.

Этот кот невидим, не прыгает, не бушует,
он не ловит мышей и не понимает слов,
но он все-таки есть, хотя и не существует,
и в душе от него тепло. И вокруг тепло.
Я спросила "а можно мне тоже такого?",
а он ответил - второго такого нет.
Но если хочешь, мы можем владеть им оба.
И я согласилась. И кот перешел ко мне,
хотя и частично. Мы не мешали друг другу,
мамин любовник, я и невидимый кот.
Мы просто жили, как у костра, по кругу
передавая фляжку с одним глотком.
и он не кончался. Но мама уже устала.
И про любовника мне говорила "тоска".
Они перестали встречаться, потом расстались,
и я не знала, где мне его искать.
А кот остался. Мамин любовник с нами
пока еще жил, говорил, что коты не теряются.
И это правда. Я это точно знаю.
А если кот остается - какая разница,
остаются ли люди. Призрачны их печали,
но вечны кошки. Печалям не выжить столько.
Я хочу, чтоб меня взяли на руки и качали.
Долго-долго.

© Виктория Райхер. Про кота.

Глянь-ка, Тэйми, над нами вспороли небо –
видны просветы.
Мы так быстро бежали, что добежали до лета.
Глупо думать, что именно так посвящают в поэты –
это просто меняют начинку в мирской требухе.
Мне так долго хотелось с тобой говорить не об этом,
а я снова и снова,
как бездарь, о чепухе.

За окном темнота, на часах половина второго,
тут чихнёшь – и не скажет никто «будь здорова».
Это, Тэйми, свобода,
точнее, побочный эффект.
Иногда не проснулся ещё, а уже понимаешь – хреново.
До чего мы с тобою дожились за столько-то лет,
для кого бережём это самое важное слово?..

Я таскаю любовь, как бумажную розу в петлице,
и она прорастает,
хотя не должна бы расти.
К нашим окнам давно не слетаются чёрные птицы,
нам в толпе не мерещатся больше дражайшие лица,
но я знаю,
сжимая бумажное сердце в горсти, –
целой жизни не хватит на то, чтоб проститься.

Слышишь, Тэйми, на стыках стучат и стучат магистрали,
это мы уезжаем домой,
мы бесследно пропали
для себя, для других, для всего, что насочиняли.
Даже если и будут ещё остановки в пути,
наше время, как рельсы, обрезали и закольцевали.
Я боюсь, что уже не сумею сойти.

© Елена Касьян. Письмо одиннадцатое.

БЕЛЫЕ СТИХИ

(Рембо в Париже)

Рано утром приходят в скверы
Одинокие злые старухи,
И скучающие рантьеры
На скамейках читают газеты.
Здесь тепло, розовато, влажно,
Город заспан, как детские щеки.
На кирпично-красных площадках
Бьют пожарные струи фонтанов,
И подстриженные газоны
Размалеваны тенью и солнцем.

В это утро по главной дорожке
Шел веселый и рыжий парень
В желтовато-зеленой ковбойке.
А за парнем шагала лошадь.
Эта лошадь была прекрасна,
Как бывает прекрасна лошадь -
Лошадь розовая и голубая,
Как дессу незамужней дамы,
Шея - словно рука балерины,
Уши - словно чуткие листья,
Ноздри - словно из серой замши,
И глаза азиатской рабыни.

Парень шел и у всех газировщиц
Покупал воду с сиропом,
А его белоснежная лошадь
Наблюдала, как на стакане
Оседает озон с сиропом.
Но, наверно, ей надоело
Наблюдать за веселым парнем,
И она отошла к газону
И, ступив копытом на клумбу,
Стала кушать цветы и листья,
Выбирая, какие получше.
- Кыш!- воскликнули все рантьеры.
- Брысь!- вскричали злые старухи. -
Что такое - шляется лошадь,
Нарушая общий порядок!-
Лошадь им ничего не сказала,
Поглядела долго и грустно
И последовала за парнем.

Вот и все - ничего не случилось,
Просто шел по улице парень,
Пил повсюду воду с сиропом,
А за парнем шагала лошадь...

Это странное стихотворенье
Посвящается нам с тобою.
Мы с тобой в чудеса не верим,
Оттого их у нас не бывает...

1958
© Давид Самойлов

Песня про песню

Много бардов слыхал я в родной стороне:
Слушал всех, вот какая ни гадина.
Изо всех больше всех приглянулася мне
Сальмонелла Петровна Рогатина.

Ейный голос пронзительный громко звучал,
А баян еще громче наяривал.
Ейный слог непривычные ухи смущал
Сладким грохотом всякого старого.

Про царя беспрепятственно пела она,
Про хохлов и грузинов безбашенных,
Про березки, поля и раздачу рожна,
И про вечнолюбимого нашего.

Ее голос мучительный грозно звучал
Над полями, хохлами, грузинами.
Типа, кто к нам придет с колбасой - от меча...
Зря, мол, пасти поганы разинули.

Ножки Буша Обаме как надо воткнем,
Чего надо, покажем охальникам.
А унутренних гадов - кaленым огнем!
Не подпустим их к нашим куяльникам!

Ей народ завсегда задушевно внимал,
И начальство внимало внимательно.
Рядом с ними я - мелкий кусочек дерьма,
Прыщ на жопе у Родины-матери.

Ах,
Много бардов слыхал я в родной стороне:
Слушал всех, вот какая ни гадина.
Но!
Изо всех больше всех приглянулася мне
Сальмонелла Петровна Рогатина.

( BUFF)

простенькое нытье
Рождаешься самой, что ни на есть, красивой,
А вырастаешь самой обыкновенной,
Такой, что могла прийти – но не попросили,
Такой, что он бы зашел, но устал, наверно.

Рождаешься самой светлой и синеглазой,
Рождаешься самой ясной, самой лучистой,
А вырастаешь так, чтобы жить – негласно,
Но так, чтобы ждать – пожалуй, что не случится.

Рождаешься главной ролью в кассовом фильме,
Чтоб страшный сюжет, но в конце тебя не убили,
Рождаешься милой, ласковой, простофилей,
Но самой любимой, Боже, самой любимой.

И если ты даже думаешь: счет не начат,
То входишь в свой дом, в котором темно, как в зале,
И видишь слова, адресованные иначе,
Картинки, на которые не позвали.

Сломались часы. Купи китикэт и фэйри,
Порвалась струна. Порошок и перчаток пару.
Когда-то в детстве к тебе прилетела фея
Потом улетела, увы, не туда попала.

И если позвали, то пьешь вино через силу,
Смеешься раскатисто, счет обнулился снова.

Но если во сне ты будешь самой красивой,
То завтра вставать, как водится, в полвосьмого.

© Аля Кудряшева

беда
Ей двадцать пять, у нее не жизнь, а несчастный случай.
Она все время спешит и все время не успевает.
А он говорит ей в трубку: "Маленькая, послушай",
И она от этого "маленькая" застывает.

Не отвечает и паузу тянет, тянет,
Время как будто замерло на часах.
И сладко чешется в горле и под ногтями,
Ну, там, где не почесать.

Ей двадцать пять, у нее не нрав, а пчелиный рой.
Сейчас все пройдет, сейчас она чай заварит.
Она сама боится себя порой,
А он ее маленькой называет.

Сосед нелепо замер с раскрытым ртом,
Размахивая руками.
Двухмерный, как будто бы он картон,
А может, бордюрный камень.

Ей двадцать пять, у нее не вид, а тяжелый щит,
У нее броня покрепче, чем стены в штольне.
Как посмотрит пристально - все вокруг затрещит.
А он не боится, что ли?

Он, наверное, что-то еще говорит, говорит,
Что он не придет, что прости, мол, что весь в цейтноте.

Она не слышит. У нее внутри что-то плавится и горит.
И страшно чешутся ногти.

© Аля Кудряшева

детское
Не признаться не могу, а признаться тяжко,
Я б себе зашила рот, если бы смогла.
Я украла у тебя маленькое счастье
Самый крохотный флакон синего стекла.

Это счастье у тебя пряталось на полке
Покрывалось чешуей пыли и обид,
Ты его когда-то взял, доверху наполнил,
Надписал и позабыл - шкаф и так набит.

Я наткнулась на него, встав на табуретку,
Шаря в темной тишине в поисках сластей,
А оно блеснуло мне сказочно и редко,
Отразилось в потолке, брызнуло от стен,

И забилось под рукой, ласково запело -
Вот и не смогла уйти, не смогла не взять,
Там под самым колпачком голубая пена,
И такая синева - рассказать нельзя.

У тебя таких чудес - воз и два вагона,
Свежих счастий всех цветов закрома полны,
У тебя в окне живет майский птичий гомон,
У тебя в комоде есть плеск морской волны,

У тебя растут цветы и смеются дети,
У тебя так хорошо спорятся дела,
У тебя, наверно, есть всё, что есть на свете -
Ну, подумаешь, флакон синего стекла.

Самый крохотный, поверь, самый завалящий,
Может, там и вовсе чушь, талая вода.
Ты бы вовсе не полез в этот долгий ящик,
Ты б не вспомнил про него вовсе никогда.

Но сегодня ты с утра пел, готовил бигос,
Ты был весел, мир был мил, крепок был союз,
Но морщинка на щеке - та, что я влюбилась,
Превратилась в тонкий шрам, в тот, что я боюсь.

Ты поцеловал меня: приходи почаще,
Как всегда, на букве "о" губы округлив.
Я украла у тебя маленькое счастье,
И открыла за дверьми, вызывая лифт.

И такой открылся мир нежный и безумный,
И сирень, жасмин, весна, мед и пастила,
И такой прозрачный свет, что заныли зубы,
Этот крохотный секрет синего стекла.

Ты б не вспомнил про него, никогда не вспомнил,
Ты таких еще сто штук можешь сохранить.
Ты любой сосуд готов радостью наполнить,
Ты заставишь петь струной паутины нить,

Ты б не вспомнил про него средь других флаконов,
Золотится на заре фонарей слюда.

Смотрит грустно на меня профиль заоконный,
Верно, больше мне нельзя приходить сюда.

Все вокруг меня поет, будто птицы в чаще
Все внутри меня грустит не пойми о чем.
Я сжимаю в кулаке краденое счастье,
Слезы капают в него тоненьким ручьем.

© Аля Кудряшева

Лет семь назад наша Каринка решила круто изменить свою жизнь. Потому что в очень важном военном министерстве, где она дослужилась до немалой должности, ей сказали, что выше капитана армянская женщина не прыгнет. И что рыпаться дальше не имеет смысла.
-Почему?- возмутилась Каринка.
-Потому,- последовал исчерпывающий ответ.

Кто читал про нашу Каринку, тот понимает – в этом министерстве работают на голову фееричные идиоты. Потому что только идиоты могут вот так взять и упустить лучшего в мире диверсанта.
Знаете, как она устроилась туда на работу? Пришла с двумя дипломами о высшем образовании, сказала, что горит желанием служить родине. Её погнали стрелять. Сестра легко взяла все мишени.
-У вас какой разряд?- уважительно спросили её.
-Никакой. Я стреляла один раз в жизни, с нашего балкона, в физрука напротив.
-Попали?- перепугался инструктор.
-Ему просто повезло.
Взяли сразу. Сказали, что впервые встречают такую девушку.
Ещё бы! Со всей ответственностью заявляю – вторую такую девушку не сыскать. Случись ещё одна такая Каринка – и участь человечества была бы решена не в пользу человечества.

И теперь, после четырёх лет беззаветной службы ей говорят, что женщине выше капитана не подняться.
-Да пошли вы в жофедрон,- плюнула на порог важного военного министерства Каринка и ушла в художники.

Для начала купила себе Фиесту, ровесницу отца-основателя концерна Генри Форда.
Такую, знаете, маленькую, двухдверную, по резвости ничем не уступающую черепахе Тортилле машинку. Пробег всего ничего, 38000 километров. Мы сопоставили возраст и состояние Фиесты с пробегом и решили, что спидометр обнуляли как минимум раз двадцать.
-Ничего,- махнула рукой Каринка,- зато машина. Разбогатею на батике, куплю себе новую.

И поехала переобувать свою кровиночку. Потому что у кровиночки такие лысые шины, что никакие тормозные колодки её не удерживают. При попытке припарковать она скользит вдоль обочины до какого-нибудь упора и только там счастливо успокаивается.

В магазине Каринку обрадовали известием. Шины к такой машине уже не производят. В ассортименте имеются другие, к новой Фиесте.
-Переобувайте в шины новой,- велела Каринка.

Новые шины были машине несколько велики и элегантно подпирали крыло и бампер. Поэтому когда сестра поворачивала или шла на разворот, лязг стоял такой, что закладывало уши всему Еревану. Каждый ереванец знал – едет начинающий предприниматель, художник по росписи по ткани Каринэ Абгарян.

Однажды к нам в гости приехали две замечательные девушки из Москвы. Варя и Маша. Варя была армянкой коренного московского разлива, про родину предков знала три слова – Арарат, Азнавур, Айвазовский. Ехала, таксказать, обогатиться корнями. Маша, девочка из русской семьи, поехала за компанию.
Ереванский аэропорт встретил московских девушек неожиданно цивильными интерьерами.
-Хохо,- обрадовались девушки,- Европа!
На выходе образ Европы был несколько смыт шумной встречающей толпой. Толпа радостно принимала каждого пассажира, расспрашивала имя и по цепочке передавала:
-Ашотик Гукасян. Есть встречающие?
-Вай, Ашотик-джан,- теряла сознание какая-нибудь впечатлительная тётка и продолжала вещать из глубокого обморока,- вай, свет моих глаз прилетел!

Когда, балансируя на 11 сантиметровых каблуках, из аэропорта выплыли наши грациозные леди, толпа несколько притихла и даже расступилась. В освободившемся проёме девушки увидели Каринку. Обрадованные, полетели, как на свет в конце туннеля.
"Свет в конце туннеля", не мешкая, загрузила девушек в свою машину, закидала сверху багажом и повезла домой. По возможности стараясь ехать по прямой.
Только кто хоть раз бывал в Ереване, тот знает – в городе лишь одна прямая улица. Называется пр. Маштоца, долго стелется по центру, упирается в Матенадаран, а потом резко поворачивает направо. Поворот направо венчается перекрёстком с круговым движением.

Так как девочки посещать с дороги Матенадаран отказались, Каринке ничего не оставалось, как с оглушительным лязгом повернуть направо, а далее крутить петлю на перекрёстке с круговым движением, чтобы проехать вверх, в сторону микрорайона Райком. Варя с Машей тихо ржали под сумками. Армения им определённо начинала нравится.

На следующий день сестра повезла их на Севан. Пугать страшными водоворотами и двухголовыми змеями.
По дороге Фиесту обогнал 570-й Лексус. Какие-то подозрительные молодые парни, высунувшись в окна, что-то показывали Каринке руками.
Варя с Машей перепугались до смерти.
-Только не тормози,- взмолились,- они хотят изнасиловать нас!
-Это ещё вопрос кто кого изнасилует!- рявкнула Каринка и стала на ходу со скрипом опускать стекло. Чтобы доходчиво объяснить. Стекло почему-то красиво застряло на полпути.
Молодые люди меж тем показывали руками налево и что-то кричали.
-Вахмамаджан!- проснулись в Варе армянские корни.- Каринэ, дорогая, газуй! Намекают, что хотят с нами налево пойти.

Варя допустила большую ошибку. При нашей Каринке нельзя произносить слово «газуй». При слове «газуй» в Каринке отключается мозг и просыпается демон скорости. Он заставляет Каринку мчаться вперёд, игнорируя тормоза, в манящие кудлатые дали.
Об этом демоне скорости много чего интересного может рассказать Каринкин автоинструктор. Когда заикаться перестанет. А пока он пьёт успокоительное и регулярно посещает логопеда.
Варя про демона скорости, конечно же, ничего не знала. Вот и сказала «газуй». А Каринка, услышав запретное слово, переключилась на крайнюю скорость и рванула вперёд.
Молодые люди из 570-го Лексуса какое-то время наблюдали, как Фиеста, сверкая пятками, летит бешеной табуреткой по Севанской трассе. На заднем стекле в бинокль можно было разглядеть бледные лица московских девочек.
-Налево – это ещё не самое страшное, что может случиться с человеком,- как бы говорили эти лица.

Догнал Лексус Каринку под стрелкой на Красносельск. Обиженная таким беспардонным отношением Фиеста чихала на крутом подъёме и скатывалась вниз. Лексус проехал мимо, остановился у обочины.
Из машины вывалились четыре амбала. Обошли Фиесту, молча дотолкали до макушки подъема.
-Сестра,- заглянули в щель заклинившего окна,- ты так быстро рванула, что мы не успели спросить, где поворот на Сисиан!
-А вон там,- махнула рукой Каринка, с лязгом развернулась и пришпорила в обратном направлении.

Варя и Маша недавно звонили мне, спрашивали, когда лучше ехать в Армению, чтобы тутовки привезти.
-Сейчас самый сезон,- напутствовала я.
Каринка их с нетерпением ждёт. Готовит поездку в Карабах. Видимо, планирует заодно передвинуть демаркационную линию чуть правее. Километров на пятьсот.
Очень важное военное министерство небось кусает себя в локти.
Ещё бы, такого диверсанта прозевали!

А Фиесту Каринка продала. Притом как-то неожиданно для себя.
Вот как это было.
Однажды Каринка ехала в сопровождении полицейской машины домой. Вообще, полиция Каринку любила. Несколько раз тормозила чисто поржать. Однажды вызвалась сопровождать её до дома. Сестра в принципе не возражала. Ехала перед новенькой полицейской Тойотой, старалась не поворачивать, чтобы не доводить до истерики полицейских. И надо же было такому случиться, что именно в этот день от её машины отвалилась какая-то важная запчасть и осталась элегантно лежать на дороге! Истерика с полицейскими приключилась такая, что у одного из них на почве нервного смеха поднялось давление.

Каринка пожала плечами и поехала в знакомую автомастерскую – приклеивать запчасть обратно. Сдала машину, села курить в тень красноречивой вывески «Жештанчик-Шинамантаж».
Мастер поднял автомобиль на подъёмник, начал отковыривать днище. Днище не отковыривалось. Отошёл за подмогой. В эту минуту машина сорвалась с подъёмника и с высоты человеческого роста рухнула вниз.
Хозяин автомастерской молча обошёл руины машины, отслюнявил Каринке две тысячи долларов и лаконично сказал:
-Извини, сестра.
Вот так Каринка неожиданно для себя стала удачливым бизнесменом. Потому что купить старую машину за 1500 и продать за 2000 может только удачливый бизнесмен!

© Наринэ Абгарян. Про нашу Каринку

Астрид Линдгрен — совершенно из своих книг. Она замечательная, она худая, высокая, очень веселая, очень живая и как-то очень непосредственно на все реагирующая. Когда я первый раз пригласила ее домой, Жене было три года. Она пришла к нам — Женя уже спал. Она немедленно его разбудила, посадила на ковер и начала с ним играть. Вот это Астрид Линдгрен. А когда мы ее проводили этим же вечером в гостиницу «Россия», а там второй троллейбус делает круг, — она вышла из троллейбуса и начала танцевать. В час ночи. Прощаясь с нами. И настолько это было заразительно, что мы с Симой должны были ей ответить и тоже исполнили какие-то танцевальные па в пустом троллейбусе.

Она поражает живой душой. И я как-то ее спросила: откуда ты взялась вообще такая? Я знала ее биографию. Она была замужем за небольшим бизнесменом, работала секретаршей-машинисткой в его бюро. Дети, никакого высшего образования, — дочка фермера. «Эмиль из Леннеберги» — это биография ее отца, мальчик Эмиль — таков был ее отец. И я ей говорю: ну откуда ты взялась такая, откуда эта фантазия и все прочее? Она говорит: о, это очень понятно, это очень легко объяснить. Я выросла в тени великой любви. Мой отец, когда ему было семнадцать лет, на ярмарке увидел девочку. Четырнадцатилетнюю девочку в синем платье с синим бантом. И влюбился. Ждал, пока ей исполнится восемнадцать лет, попросил ее в жены и получил ее в жены. Он ее обожал. Мы были довольно бедные фермеры, у нас был один работник и одна работница (это бедные фермеры), мама доила коров, делала всю работу. Но каждое утро начиналось с молитвы отца — он благословлял бога за то, что ему послали эту чудо-жену, эту чудо-любовь, это чудо-чувство. И вот мы в тени этой великой любви, обожания выросли, и это, очевидно, сделало нас такими, с братом. Я говорю: а мама? — «Мама умерла десять лет назад». Я говорю: господи, а отец? «Отец жив». — «Как же он пережил, ужасно, наверное, смерть матери?» Она говорит: «Что ты! Он благословляет каждый день бога, что боль разлуки выпала ему, а не ей». Меня это потрясло. Вот Астрид Линдгрен.

© Подстрочник: Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана.

Люблю лето.
За распахнутые ставни, за шторы на ветру, за горький кофе с горстью последней, приторно-сладкой черешни. За то, что можно ходить босиком, путаться в длинном подоле простенького сарафана, щуриться жаркому солнцу. Быть беззаботной и беззаветно влюблённой – невзирая на возраст, на морщинки вокруг глаз, на неизменно обёрнутое в прошлое лицо.

Люблю лето.
За скоропалительные грозы, за охровый дух опалённой земли, за багряные закаты на самом излёте дня, когда ещё вздох – и последний луч, цепляя синий край земли, уйдёт в небытие. И с тихим перешёптыванием высыпают звёзды.

Люблю лето.
За жаркие объятия, за капельки пота на висках и сгибах локтей, за выгоревшие ресницы, за шершавые губы. За то, что можно быть такой, какой ты была когда-то. Когда-то была – и больше не будешь.
За высокие каштаны, что растут напротив дома камерной музыки. Можно укрыться за их могучими спинами, гладить по шершавым бокам и оплакивать свою канувшую в лету любовь. Ах, как это больно, когда тебе двадцать. Бедная, бедная моя девочка. Дотянуться из своего лета в твою двадцатилетнюю весну, прижать к груди и шептать наивные и бестолковые слова. Всё будет хорошо, милая, всё будет хорошо. И это пройдёт.

Люблю лето.
За медовый привкус полдня, за небрежные причёски, за пёстрые побрякушки, за истоптанные балетки, за лоскутное покрывало городских улиц. За своих девочек. До вас проще дотянуться-достучаться летом, ведь потом дожди и снега, и каждая в своём коконе, в своём бесконечном сне – додержаться, дожить, долететь, домечтать.
Обнять, прижать к груди, шептать наивное и бестолковое всё будет хорошо, милая, всё будет хорошо.
И это пройдёт.

© Дневник Наринэ Абгарян

По совокупности трех переписок и одного разговора сегодня:
«Я всё время чувствую себя несчастной...»
«Я всё время жду от жизни удара в лицо или спину...»
«Со стороны посмотреть – у меня всё есть для счастья, но мне не хочется жить – я боюсь жить...»
«У меня всё время в голове вертится – почему она такая дрянь? Она вчера не брала трубку поздно вечером, когда я звонила. Я уверена – видела мой номер и сбрасывала. А сегодня утром позвонила и сказала, что вчера легла спать раньше, потому что плохо себя чувствовала и на работу рано. Почему она стала так плохо ко мне относиться? Вот она обещала перезвонить вечером, я хочу ей ВСЁ высказать! Что значит: «Не надо!»? В каком смысле: «Зачем?». Мне плевать, что там у неё! Пусть ей будет неприятно! Мне же неприятно!»

Главный вопрос к себе: «Хочу ли я быть счастливым человеком НА САМОМ ДЕЛЕ? ЗАЧЕМ мне быть несчастным?».
Честный ответ требует глубинных раскопок. Не все справляются самостоятельно. Далеко не все... Нужны инструменты для этих раскопок (методики, психологи, психоаналитики).

Во многих из нас сидит подсознательная необходимость специфической ИНДУЛЬГЕНЦИИ НЕСЧАСТЬЕМ.

Если ты счастлив (хоть в полном одиночестве в шалаше с водой и краюшкой хлеба) и ПРИЗНАЕШЬ себя счастливым, ты несешь Ответственность за свою судьбу и за все её повороты.
Ты получил БОЛЬШЕ чем большинство среднестатистических человекоединиц и поэтому должен ОТДАВАТЬ, ОТДАВАТЬ, ОТДАВАТЬ.
Реальное счастье всегда РАСШИРЯЕТ Поле и ЭМАНИРУЕТ Свет.
Счастье всегда - Щедрость. Души, сил, любых проявлений.
Счастье хочет ДЕЛИТЬСЯ.
Счастье НЕ БОИТСЯ БЫТЬ.
Счастье найдет себя в капельке росы, в котором отразилось солнце, на листике куста, растущего за окном у постели парализованного человека.
Для Счастья чужое счастье становится дополнением, а чужое несчастье – поводом укрепиться в своей уверенности в себе и оказать помощь другому.

Если ты несчастен (хоть сидя под опахалами на золотом троне посреди атомоходной и ледокольной яхты длиной в 500 метров), это даёт индульгенцию безответственности и право на ТРЕБОВАНИЯ к Мирозданию и окружающим ДАВАТЬ, ДАВАТЬ, ДАВАТЬ.
Несчастье сжимает Поле и поглощает Свет как Черная Дыра.
Несчастье всегда – Жадность. Несчастье требует, отбирает, отсасывает и высушивает.
Несчастье боится ВСЕГО: жизни, смерти, всего, что между.
Несчастье найдет себя в любом событии простым «но», которое всегда наготове: «Да, я ..., но это могло случиться раньше, и тогда бы...», «Да, мне..., но у ... оно больше, толще и ваще...».
Для Несчастья чужое счастье – оскорбление и стимул искать подвох и скрытые несчастья.
Чужое несчастье ВСЕГДА несоизмеримо меньше по масштабу и восприятию по сравнению со своим.
Своё несчастье холится, лелеется и вставляется в золотую раму с резными завитушками.

Посмотри на себя в Прямое Зеркало – ОНО ТЕБЕ НАДО?

Если да, надо искать глубинные причины СТРАХА ПЕРЕД ЖИЗНЬЮ. Это – отдельная тема.

Если нет, необходимо два решительно-разрешительных шага.

Начни РАЗРЕШАТЬ себе быть счастливым человеком сразу в двух масштабах:
- в самом Большом - ты ЖИВЕШЬ здесь и сейчас. ТЫ – уникальное явление – ЖИВЕШЬ;
- и в самом малом – постоянно находить и испытывать счастье от самых крохотных ПРОЯВЛЕНИЙ Жизни, начиная с запаха свежего хлеба из булочной, мимо которой идешь на работу, или прекрасного лица, мимо которого проезжаешь в автобусе. Ты не съешь этот хлеб и, возможно, никогда больше не встретишь обладателя этого лица, но тебе было дано ощутить Прекрасное Проявление Жизни. Оно формально никак не относится к тебе, но существует одновременно с тобой.

Попробуй научиться ПОДНИМАТЬ и УДАЛЯТЬ свою Точку Обзора (ТО) происходящего с тобой и вокруг тебя.
Ты смотришь на Человечество, страну, общество, семью как УДАЛЕННЫЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ. Привыкни к этой ТО.
Потом можно вернуться в обычный масштаб явлений, но эта ТО должна постоянно БЫТЬ с тобой на краю сознания. Этакий постоянно включенный КООРДИНАТОР ВАЖНОСТИ и Камертон Истинности.

Дуализм – не просто заумно-философское и абстрактно-физическое понятие. Он дан нам постоянно в ощущениях и восприятиях.
Да, мы - муравьи на ленте Мёбиуса Мироздания, но, в то же время, мы (КАЖДЫЙ ИЗ НАС)– необходимые и уникальные явления, создающие и трансформирующие это Мироздание.
Помните классическое «А если бы он вез патроны?!»? Так вот, мы все «везем патроны». Каждый из нас - индивидуально отлитые и НЕОБХОДИМЫЕ. Абсолютно необходимые патроны, которые Несчастье отказывается везти.

© Индульгенция несчастьем

Я сидела в свежевырытой яме во дворе и ждала Антона. Антон был из соседнего двора, но горячую воду искали только у нас и ямы были вырыты только у нас. Яма была рыжая, глиняная и на ее стенках уже проросли какие-то ромашки. Антон пришел и спрыгнул в яму. Мы с ним немного поговорили. Вдруг по стене ямы быстро-быстро пополз маленький, крошечный паучишка. Я пауков боюсь всю жизнь до визга, но этот был совсем с миллиметр, наверное. Я уже занесла палец, чтобы его раздавить (я негуманная), но что-то меня остановило.
- Ой, - пискнула я, - паук!! Я боюсь!!

Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку. А потом пробормотал, что я самая красивая и очень ему нравлюсь.
Надо ли говорить, с каким искренним восхищением я на него посмотрела?
Мне было три года, ему четыре.
Сверху ямы за нами присматривала моя бабушка.
Я на всю жизнь запомнила этот невесть откуда донессшийся до меня сигнал "стоп". Не надо самой убивать паука, когда рядом есть мальчик, способный на роскошный щелбан.

Но нечасто ему следовала. Было время, когда мне казалось, что с моими огромными пауками разных мастей не справится никто, кроме меня. И справлялась сама.

Давайте посмотрим, что такое женская гиперфункциональность. Это то, что случилось бы со мной окончательно, если бы я в свои три года не услышала этот древний "стоп".

Паук первый. "Я сама, потому что ты не справишься".
Я смотрю на Антона, понимаю, что он слишком хилый, заранее его презирая, убиваю паучка сама, небрежно говорю- смотри, я паука убила. Антон как оплеванный вылезает из ямы, или ищет зверя покрупнее, чтобы мне что-то доказать, но я горжусь собой как дура, потому что я сильнее Антона. Ну и я вообще храбрая.

Паук второй. "Я всегда знаю все и расскажу тебе"
Антон убивает паука, а я ему говорю - Антон, а что ты вообще знаешь про пауков?? У них восемь ног, например, ты знаешь?
Быстро выскакиваю из ямы, несусь домой, хватаю Брэма и бегу обратно, чтобы изучить все вместе с Антоном. Антон пытается сбежать, но я недоумеваю- как ему может быть неинтересно такое? Как он может отважно сразиться с пауком, не получив при этом никакого ликбеза про восемьног?
К яме со всех ног бежит Антонова бабушка. Антон вырывается и плачет, я, тряся бантиком, зачитываю вслух куски.

Паук третий. "Я знаю все лучше, чем ты, ты меня не переспоришь"
Антон убивает паука, а я ему говорю - Антон, а что ты вообще знаешь про пауков?? У них восемь ног, например, ты знаешь?
-- Знаю, - важно говорит Антон, - У меня дедушка орнитолог ( или офтальмолог). У них еще есть жала.
- Не жала, а жвала, - смеюсь я , - ха-ха- ха!! Не умеет отличить жала от жвала! Маркетинг от франчайзинга! Щас я тебе расскажу, - говорю я, придерживая Антона за футболку, - что такое флюктуация.
И, тряся косичками, говорю сорок пять минут. Антон обмякает.
К яме со всех ног бежит бабушка Антона.

Паук четвертый. "Быстро, быстро развиваем отношения!"
Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку. А потом пробормотал, что я самая красивая и очень ему нравлюсь.
Надо ли говорить, с каким искренним восхищением я на него посмотрела?
-- А теперь поцелуй меня, - прошептала я томно, закрыв глаза и подставив щечку.
-- Я не готов, - стесняется Антон, - я это... только пауков пока могу...
-- Нет, теперь тебе необходимо меня поцеловать, - топаю я ногой, - иначе все это будет не по правде! Если ты убил паука, ты меня любишь!
- Я пока просто убил паука, - оправдывается Антон, - мне надо разобраться в своих чувствах...
- Нет, это символически много значит! Ты уже взял на себя ответственность!
К яме со всех ног бежит бабушка Антона.

Паук пятый. "Я тоже не хуже!"
Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку. А потом пробормотал, что я самая красивая и очень ему нравлюсь.
-- Хо-хо! - вскричала я. - Красивая - это фигня. Я тоже могу как ты!
После этого за пять минут я нахожу восемь братьев покойного и со смаком размазываю их пальцем по стенке ямы.
Антон мрачнеет или даже испуганно икает.
К яме со всех ног бежит бабушка Антона.

Паук шестой. " Щас я тебя развеселю!"
После убийства Антоном паучишки я преисполняюсь благодарности и хорошего настроения. -- Я тебе сейчас спою, - говорю я Антону, и, отставив ножку в сандалике, пою и пляшу сорок пять минут.
Антон пытается выбраться из ямы, но я его не пускаю, потому что у меня обширный репертуар.
К яме со всех ног бежит бабушка Антона.

Паук седьмой. "Ты все сделал не так, я покажу как надо"
Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку.
Я с презрением на него посмотрела.
- Ты вот его убил неаккуратно, - сказала я, - а теперь восемь ног будут валяться по всей яме. Смотри, как надо убивать пауков!
И быстро-быстро левой рукой нахожу и убиваю восемь братьев покойного. Аккуратно собирая в мешочек останки.
Антон испуганно икает.
К яме со всех ног бежит бабушка Антона.

Паук восьмой. "Ты не так ко мне относишься, я научу как надо".
Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку. А потом пробормотал, что я самая красивая и очень ему нравлюсь.
Я холодно на него посмотрела.
- В чем дело, дарлинг? - испуганно икая, спросил Антон.
- Ты не так сказал, - отчеканила я. - Ты сказал тихо. Говори отчетливо, чтобы я слышала каждое слово! Тогда я тебе поверю!
- Я смущаюсь, - сказал Антон.
- На этом этапе отношений неправильно смущаться! - сказала я и махнула косичкой. - Это второй этап ухаживаний, по Грэю, надо все делать четко, четко доносить до женщины свои месседжи! Сейчас ты снова мне скажешь, а потом мы поцелуемся! Это будет норма и стандарт!
...Антон карабкается вверх, я презрительно насвистываю марш ему в спину сквозь выпавший молочный зуб, бабушка Антона подает ему руку и они вместе убегают со всех ног.

Паук девятый. "Я страшно современная и остроумная"
Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку. А потом пробормотал, что я самая красивая и очень ему нравлюсь.
Я захохотала.
-- Ты вылитый рыцарь, - сказала я сквозь смех, - ты не находишь, что все, что произошло между нами- так забавно?
- Э...- сказал Антон.
- Ну посмотри, все эти нормы, стандарты, комплименты, все это такая пошлость! Как в учебнике по психологии. Я выше этого! Паук такой дурак, классная рифма, как палка-селедка, да? тебе читали Незнайку? Не заморачивайся! Между нами ничего серьезного, расслабься! Паук тебя ни к чему не обязывает! Я тебе сейчас анекдот про пауков расскажу! Только он пошлый, закрой уши!
...К яме со всех ног бежит бабушка Антона.

Паук десятый. " Я тебе объясню всю себя"
Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку. А потом пробормотал, что я самая красивая и очень ему нравлюсь.
-Как ты хорошо сказал! - восхищаюсь я. - А знаешь, когда ты его убивал, я почувствовала такое щекотание в носу... обычно это перед слезами... Я ведь, знаешь, очень люблю плакать... Ты не плачешь, мальчики не плачут... А девочки плачут... я девочка... я плачу каждый вечер... И так боюсь пауков... Я думаю, что это вытесненное желание убийства родителей...Я читала у Фрейда, но не поверила- я , знаешь, на самом деле, такая недоверчивая... Когда ты вот это сказал, пржеде чем защекотало в носу. я подумала- а вдруг он мною манипулирует? вдруг он говорит это специально, чтобы я им восхитилась? Но потом я подумала, что вдруг ты говоришь это с чистой душой? Мне очень сложно поверить в чистую душу, вдруг обманут... Я еще подумала, Антон, только ты не смейся, что вдруг я на тебя произвела отталкивающее впечатление? Нет-нет! я потом подумала еще и поняла, что это вряд ли... потому что ты на меня так взглянул... и у меня защекотало в носу....Иногда у меня еще щекочет перед тем, как чихнуть,но тут явно было не это... явно предчувствие... предчувствие чего-то светлого, что могло бы между нами быть...Я очень чувствительная во всем, что касается отношений, ты знаешь? Антон? Антон, ты завтра выйдешь? Я тебе еще должна сказать про эманации и сенситивность, это так важно для того, чтобы ты лучше понимал, какая я...Лидия Васильевна, не тащите его так из ямы, вы ему воротник оторвете... Я так волнуюсь, когда что-то слишком быстро... И без объяснений....Я вообще очень всегда волнуюсь, вы знаете...

Паук одиннадцатый "Мы будем жить теперь по новому"
Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку. А потом пробормотал, что я самая красивая и очень ему нравлюсь.
Надо ли говорить, с каким искренним восхищением я на него посмотрела?
- Как зовут твою маму? - промурлыкала я.
- Нина Андреевна, - сказал Антон.
- Ах да, я ее видела у нас возле третьего подъезда. Роскошная женщина, но ее макси ей совсем не идет. Я тебе дам телефончик портнихи моей мамы, передашь своей, пусть сошьет приличное. Сколько у вас комнат?
- Ну две, - сказал Антон.
-- Ага... гм... кхм... Если продолбить стенку... вы еще так не сделали? Сделайте, это будет хорошо. На стене ковер висит?
- Угу...
- Ковер убрать, у тебя аллергия. Ты творог ешь?
- Неа, я его ненавижу.
- Надо есть, у тебя молочные зубы меняются. Я вот ем - видишь, дырка- и у меня очень быстро растут новые. Видишь, дырка? Эээ? Ыыы? Я ем пачку в день. Ты тоже ешь, это будет хорошо. Кот у тебя есть?
- Ну есть...
- Кота надо привить. И вычесывать. Запомнил? Привить кота, продолбить стенку, и творог. Ах да, и мама. И ковер. Это будет хорошо. Я тебе потом списком напишу. Дай мне адрес электронки? А, ты читать еще не умеешь? Антон, это уж вообще. Завтра придешь ко мне, будешь учиться. И творог заодно поешь, я прослежу...Антон, что ты делаешь с убитым пауком? Воскресить пытаешься? Лидия Васильевна, он только что отказался есть творог и засунул грязные пальцы в рот, я вам завтра принесу специальное мыло от микробов, в семь утра, чтобы все успели умыться...Сказал что я дура, но я не обижаюсь, мальчик у вас хороший, перспективный...Это будет хорошо....

Антинаучное пояснение:
Гиперфункциональность - это когда даму вечно несет, она не может остановиться, непрерывно или говорит, или делает, или хочет говорить, или хочет делать. Знает все как надо и вообще знает все. Она активна, ответственна, зачастую язвительна, или все время шутит, или дает отпор. Не дает наступить себе на горло, оставляет всегда за собой последнее слово, успешно сражается с мужчиной на всех фронтах, драматична, артистична, остроумна или вечно взволнована, способна на истерику и клоунаду да и вообще спроста слова не скажет, спуску не даст, всем покажет и докажет, со всем справится и горящего коня спасет. Мужчинам в отношениях с такой дамой очень трудно успеть что-то сделать, начать что-то делать или даже захотеть что-то делать. В семье с такой дамой мужчина затихает и с годами становится невидимый, неслышимый, иногда пьющий, почти всегда неуспешный, и, как правило, очень утомленный.
Девушки! Девочка должна быть скромной. Умоляю- молчите больше! Или хотя бы замолкайте вовремя!
Свои 14 тысяч слов в день, песни, пляски, Брэма, творог, нервную организацию и прочее обсуждайте преимущественно с подругами, мамами и бабушками.
Это вам мое завещание.

© Юлия Рублёва. Гиперженщина

Израильтянин — он же еще и еврей в большинстве своем; а еврей — он на генетическом уровне уверен, что делает любое конкретное дело лучше всех. Соответственно, израильтяне уверены, что они делают лучше всех абсолютно всё. Чтобы признать обратное, нужны чрезвычайные обстоятельства. Вот по рынку Кармель идет молодая мать удивительной, совсем недавно появившейся породы. Больше всего она похожа на уверенную в себе антилопу.
Одета эта молодая мать по всем требованиям умеренного иудаизма, но при этом у нее роскошные дреды, собранные кверху ярким африканским платком; под закрывающей колени узкой джинсовой юбкой — в африканских же узорах леггинсы, на ногах — высоченные «платформы». Крупные звенящие серьги, идеальный макияж с длинными стрелками, сумка из этнической коллекции Proenza Schouler. За холеной молодой матерью идут пятеро ее детей, причем систему их передвижения (самостоятельно этой матерью, кстати, изобретенную) стоило бы запатентовать: у самой матери в руке зажата одна ручка от пакета с яблоками, у старшей дочки — другая; во второй руке у той же девочки — одна ручка пакета с грушами, у ее брата поменьше — другая, — и так далее. Жарко, шумно, маленькие антилопчики уже получили по пите, по порции мороженого, по браслетику из конфет, напоминающих вкусом «аскорбинки» из нашего детства. Они переполнены впечатлениями, устали, ноют, роняют пакеты, старательно наступают друг другу на пятки, но матери удается кое-как сохранять боевой порядок. Паровозик подходит к благоуханному, открыточно-яркому прилавку со специями, останавливается — и тут же рассыпается. Дети начинают яростно спорить о том, кем является слоняющийся по лавочке кот — мальчиком или девочкой. Молодая мать начинает присматриваться к специям.
- Это что? — спрашивает она у лавочника, указывая на миску с ярко-алой смесью ярко-алым ноготком.
— Это приправа для курицы.
Продавец подает молодой матери приправу для курицы на кончике пластмассовой ложечки. Дети, тем временем, не могут прийти к консенсусу касательно кота и решают проверить все выдвинутые теории органолептически. Молодая мать острым язычком пробует приправу и неодобрительно качает головой.
— Приправу для курицы я делаю лучше. А это что?
— Приправа для рыбы.
Ложечка, язычок, недовольное покачивание головой на фоне тихих повизгиваний изловленного кота.
— Приправу для рыбы я делаю лучше. А это что?..
— Я буду рад помочь госпоже, если она заранее скажет мне, что она делает плохо, —сообщает продавец сахарным голосом.
Утробный вой несчастного кота. Молодая мать наклоняется к продавцу и тихо, доверчиво говорит:
— Детей?..
Остальное здесь.
© Линор Горалик. Самодостаточные антилопы.
Там у неё вообще забавная колонка. Это уже шестой текст колонки "Библейский зоопарк".

Израильская тревожность — это тревожность совершенно особого свойства: ее цель — с облегчением убеждаться, что все хорошо. Так израильская тревожность становится основой израильского оптимизма. Этот прекрасный, уникальный оптимизм проистекает из невозможности париться столько, сколько Израиль предлагает тебе париться. Поэтому попарься-попарься и переставай, нечего. «Почему этот охранник меня не досматривает? Почему он всех досматривает, а меня не досматривает?!» — «Эли, иди вперед, музей закроется!» — «Но он же даже не знает, есть ли у меня с собой оружие!» — «Эли, у тебя на носу очки «минус 8», какое оружие? Консервный нож?» — «Я не пойду в музей, где такие небрежные охранники! Почему он меня не досматривает?!» — «Потому что по тебе видно, что ты ни на что не способен!..» Внезапно Эли успокаивается. И правда, по нему видно, он в курсе. Ну, слава Богу, — страна в безопасности.
© Линор Горалик. Оптимистичные голуби.

Начинается день и дневные дела,
Но проклятая месса уснуть не дала –
Ломит поясницу и ноет бок,
Бесконечной стиркою дом пропах.
- С добрым утром, Бах! – говорит Бог.
- С добрым утром, Бог, – говорит Бах.
С добрым утром!
В детстве мы справедливо считали: хочешь почитать книгу – нужно, чтобы она у тебя была. Чтобы ее можно было взять в руки, открыть, полистать. Без книги невозможно чтение. Такая же аксиома, как «без еды останешься голодным». Как можно прочесть книгу, если книги нет?
Нам запрещали трогать книги немытыми руками, книги нельзя было рвать, книга всегда была более важным, требовательным имуществом ребенка, нежели кубики и куклы. Но, невзирая на строгости, любимые книги постоянно перечитывались (в том числе и за едой, когда никто не видел), заляпывались вареньем и сгущенным какао, страницы рвались по краям от перелистывания грязными пальцами, на обложке рано или поздно появлялись пятна, посаженные любопытным младшим братом. Новенькая юная книга взрослела с течением лет.
Она была для нас своего рода винникотовским «переходным объектом» – предметом, помогающим взрослению, проводником ребенку, первым принимающим на себя функцию внешнего мира для него. Младенцам такими объектами служат зайцы и мишки, помогая сделать первый неуверенный шаг от мамы. А подрастающим детям отойти от знакомых стен помогала книга. Ныряя туда, ребенок знакомился с чем-то, помимо дома. И постепенно уходил все дальше, оглядываясь только для того, чтобы убедиться: пока он путешествовал под водой, летал на воздушном шаре, гостил на другой планете или убивал соперников на дуэли, знакомое кресло под лампой и бумажный переплет на коленях остались без изменений. А значит, можно снова нырять. Книга, физический предмет, была «порталом», как мы бы сегодня сказали. Взялся за обложку – сработало колдовство.
Закон был прост: каждая книга – один проход в один конкретный мир. Собираешься ходить в гости по утрам, поступая мудро – хватаешь с полки том с толстеньким мишкой на обложке. Хочешь исследовать свойства голов, отрезанных от тел – обращаешься к широкоформатному пятитомнику пяти разных цветов, первый – темно-синий. Тянет на крышу – ищи перевод со шведского, охота полетать без пропеллера – на портале будет написано «Питер Пен». Вот он, Питер Пен, живет на странице. Закроешь страницу – закроется и Питер. Он неотъемлем от нее.
Нынче текст обрел неожиданную самостоятельность. Встряхнул крыльями, зацокал копытами, зажужжал пропеллером и улетел с зачитанных листов, оставив после себя горьковатый привкус библиотечной пыли. Привычная, старая, «обыкновенная» книга постепенно отходит на второй план. Вместо нее приходит объект совсем другого перехода.
Под попреки жены, исхитрись-ка, изволь
Сочинить переход из це-дура в ха-моль,
От семейных ссор, от долгов и склок
Никуда не деться, и дело – швах.
- Но не печалься, Бах, – говорит Бог.
- Да уж ладно, Бог, – говорит Бах.
Да уж ладно.
Понятие «почитать» по-прежнему подразумевает некоторый, скажем так, артефакт. Читать совсем беспредметно пока еще невозможно (хотя, подозреваю, не за горами тот момент, когда содержание книг будет передаваться читателям прямо в мозг), но сам «предмет», который для этого нужен, не имеет уже отношения ни к какому конкретному тексту. Книга – электронная, компьютерная, онлайновая – стала чем-то вроде холодильника. Есть холодильник – отлично, там можно хранить любые продукты, только положи. Нет холодильника – плохо, некуда натаскать домой еды. Печаль. Но мало кому придет в голову духовно возвышать сам холодильник. Он – функция, ящик, коробка. И пустым не имеет смысла.
Точно также бессмысленна электронная книжка без закачанных в нее текстов. Обычная книга не может быть «пустой», она сама и является своим содержанием. А электронная, требующая непрерывного наполнения, лишена самостоятельности и постоянства – двух главных свойств переходного объекта. И быть таким объектом уже не может.
Я вспоминаю – когда мне было четырнадцать лет, я случайно попала на спектакль по Галичу. Попала – и пропала. Ходила, натыкаясь на стены, бормотала про себя, совершенно заболела тем, что услышала. И охотно отдала бы полцарства за галичевскую книжку. Но хорошие книги в то время (перестройка!) только начали выходить, их было не достать и вожделенный Галич светил мне примерно как одноместный складной самолет с функцией межпланетного перехода. Я обегала все книжные магазины, но, конечно же, ничего не нашла.
А пронзительный ветер – предвестник зимы
Дует в двери капеллы Святого Фомы,
И поет орган, что всему итог –
Это вечный сон, это тлен и прах.
- Но не кощунствуй, Бах, – говорит Бог.
- А ты дослушай, Бог, – говорит Бах.
Ты дослушай!
И вот, пару месяцев спустя, случайно встретила на улице подругу детства Зою, с которой не виделась несколько лет. Сели на лавочку, разговорились, зима, зуб на зуб не попадает, но сидим. И тут (опять случайность!) на нас радостно набежала Зоина мама, тетя Люда, которую я тоже знала в детстве и ни разу не видела с тех пор.
- Вика, – обрадовалась тетя Люда, – как же я тебе рада, я как раз только что прочла в «Юности» твои стихи! Мне так понравилось! Я бы очень хотела иметь этот номер журнала, но нигде не могу его найти, все уже раскупили. А тот, который я читала, пришлось отдать. Ужасно жалко
Какая удача, у меня есть та самая «Юность», они дают кучу авторских экземпляров, давайте я вам один подарю!
Забежала к бабушке, жившей неподалеку, притащила журнал. Написала что-то теплое, «дорогой тете Люде, с доброй памятью о нашем с Зойкой детстве». Тетя Люда растрогалась, обняла.
- Мне так хочется сделать тебе ответный подарок, но я даже не знаю, что предложить. Вот разве только… ты ведь много читаешь. А мне недавно подарили сразу два сборника стихов Александра Галича, я могла бы отдать тебе один. Ты любишь стихи? Знаешь, кто такой Галич?
Вот так, на промерзшей скамейке, между делом. Мы с Зойкой наперегонки бежали к дому, с разбега прокатываясь по заледеневшим лужам, и у меня болела голова от стука собственного сердца. Сборников Галича у тети Люды, действительно, было два, и я никак не могла выбрать, какой из них забрать с собой. В результате выбрала тот, который оказался с фотографиями (очень мне нравилось галичевское лицо), но в нем не было одного из самых ярких стихотворений, моего любимого «По образу и подобию» – про Бога и Баха. А без него же нельзя! Тетя Люда не понимала причин заминки, она испекла пирог, звала пить чай, уже сердилась. А мы с Зойкой спешно, в четыре руки, переписывали стихи, я – синей ручкой, она – зеленой (другой не нашлось), разделив текст пополам и склонив над бумагой она – светлую, я – темную, но одинаково близорукие головы. Переписали, успели. Фух. Пошли пить чай с пирогом. А потом я шла домой, спрятав драгоценную книжку в карман пальто, сунув туда же руку (перчатки забыла у тети Люды) и гладя обложку кончиками озябших пальцев. Внутри меня жило ощущение случившегося чуда. Абсолютного волшебства.
Если бы мне тогда сказали, что через двадцать лет я буду носить в кармане что-то вроде блокнота, в который запросто войдет вся Всемирная Библиотека, я не умерла бы от счастья исключительно потому, что жизнь с детства приучила меня верить в чудеса. Но я росла среди книжных шкафов, поэтому в маленькой электронной штучке «вживую» вижу законсервированные книжные полки. А современные дети получают товар уже в готовом виде – вот тебе карман, вот тебе библиотека, все включено. У них складывается совсем другое восприятие ценности текста, который больше не трудно заполучить и физически не тяжело держать.
Одна из особенностей переходного объекта – сыграв свою роль, он перестает быть нужным. Вырастая, ребенок бросает старого мишку, перестает спать с одноухим зайцем, больше не перечитывает «Пеппи», где к веснушчатому личику героини пририсованы фломастером лихие кавалеристские усы. Книга со страницами, заклеенными сгущенным какао, вырастила столько поколений, сколько потребовалось, чтобы найти ей замену. Она уходит, освобождая текст от своего навязчивого присутствия, а он остается, свободный от физического объекта и пока до конца не понявший, где же у него теперь границы. И существуют ли они.
Мир легких текстов не хуже и не лучше нашего, заставленного тяжелыми шкафами. Он просто другой. В нем сложнее ориентироваться, больше вариантов, больше свободы, меньше ограничений. Он растит совсем других детей. И мы пока не знаем, какой переходный объект они выберут для себя. Возможно, одноместный складной самолет с функцией межпланетного перехода.
Он снимает камзол, он сдирает парик,
Дети шепчутся в детской:
Вернулся старик!
Что ж, ему за сорок. Немалый срок.
Синева как пыль на его губах.
- Доброй ночи, Бах, – говорит Бог.
- Доброй ночи, Бог, – говорит Бах.
Доброй ночи.
© Виктория Райхер. Каждому - своё.

Чем пахнет мужчина, знакомый едва?
Шампанским. Прогулкой. Цветочной пыльцой.
И кругом от этих мужчин голова,
Так пахнущих утром, зарей и росой.

Чем пахнет мужчина, идущий на штурм?
Идеями. Ужином. Клубом. Дарами.
Прибоем, несущим прохладу и шум,
Обещанным солнцем в нагрудном кармане.

Чем пахнет мужчина, согревший постель?
Доверием, силой и слабостью сразу.
Мелодией той, что играет свирель,
И ласковым сумраком в смеси с экстазом.

Чем пахнет мужчина, желанный тобой?
Бассейном из роз с тишиною на дне,
Надеждой, теплом, пеньем птиц и мечтой,
И страхом потери, пришедшим во сне.

Чем пахнет мужчина, достойный тебя?
Надежностью. Верностью. Пылом и страстью.
Любовью, разлитой за неба края,
И круглыми сутками полного счастья...

здорово, кто автор?