Тяжелые шторы были задернуты по всей кухне, кроме маленького островка на подоконнике: там принимал солнечную ванну кустик анютиных глазок по кличке Клумба. Остальное пространство напоминало тенистый аквариум, в котором вяло шевелили плавниками две сонных рыбы. Этим утром рыб звали Анна и Эльза.

- У меня есть булочки, - сказала я нейтральным тоном. Эмоции противопоказаны человеку, проспавшему три с половиной часа. - Теплые. Я зашла в пекарню.

- Хочу булочку! - сказала Анна.
- Хочу спать, - сказала Эльза.
- Хочу удавиться, - призналась я.
- О! - сказала Эльза.
- Хочу булочку, - сказала Анна.
- Ну да, - сказала Эльза. - А потом удавиться.
- О! - сказала я.

Это было начало прекрасного дня. Мы втроем собрались пойти в детский сад, чтобы провести там день рождения Роми для группы из тридцати пяти детей. Роми - младшая сестра Анны и лучшая подруга младшей сестры Эльзы, лучшей подруги Анны. Про Анну и Эльзу (тогда их еще звали Муся и Котяня, а в миру вообще-то зовут Таир и Михаль) я писала, например, здесь. Или здесь. Эти двое были отличным тандемом говорящих гномов, а спустя десять лет превратились в не менее роскошный тандем сознательных людей. К сожалению, с приходом сознательности уходит умение радоваться раннему утру. Подростки всегда недосыпают, им по статусу положено. А я в принципе не умею «досыпать», потому что в сутках двадцать четыре или сколько там часа, а дел гораздо больше.

Праздник в детском саду был назначен на десять утра. К половине восьмого я отвела туда детей, зашла в за булочками и вернулась домой, где меня ждали будущие Анна и Эльза. День рождения, как вы уже догадались, был посвящен проклятию всех сознательных людей и восторгу всех несознательных, особенно Роми: мультфильму «Холодное сердце». Мы собирались нарядить старших девиц в костюмы героинь и рассказать детям сказку. Ничего сложного, небольшой дивертисмент на полчаса плюс торт - остальную программу готовила воспитательница. Святая женщина.

Я сварила кофе и выложила булочки. Возникший запах несколько примирил Эльзу и Анну с реальностью, а меня — с существованием детских садов. Но я все еще предпочитала, чтобы все это происходило не со мной.

- Надо придумать сказку, - напомнила Михаль. Она у нас самая ответственная, когда проснется.

Со сказкой дела обстояли так. В садике принято приносить на день рождения торт и маленькие подарки-сюрпризы для всех детей. Детей, как уже было сказано, тридцать пять, поэтому сюрпризами редко бывают живые слонята или новые айфоны. Чаще крошечные упаковки цветного пластилина или ластики в форме карты Израиля. В моем случае все было сложней, потому что накануне я случайно купила тридцать пять драконов.

(Сцену в магазине при оптовой закупке драконов, из них примерно трети — с одной головой, половины — с двумя, какого-то количества — с тремя и несколькими вообще без головы, мы оставим за кадром. Скажу только, что мне сделали скидку за тех, что без головы, продав за полцены тех, что с тремя).

В отличие от упаковок живых слонят, драконов в детском коллективе нужно хоть чем-то оправдать. Можно, конечно, раздать всем детям про дракону и мрачно скомандовать: «Огонь!», но лучше приделать идеологическую базу. Хотя бы на уровне «этого дракона зовут Садист, он каждое утро чистит зубы».
- Этого дракона зовут Садист? - заинтересовалась Эльза. - А как тогда зовут остальных?
(Мазохист, Анархист, Фашист, Контрабандист, Анархо-синдикалист и так до тридцати пяти. Последним будет Эгоист).
- Это меня зовут Садист, - призналась я. - Пейте лучше кофе.

Кустик анютиных глазок по кличке Клумба не спросил ничего. Он стоял в единственном на всю кухню солнечном пятне и ему было тепло.

* * *
Дети встретили нас восторженно. Не каждый день к ним приходят настоящие Анна и Эльза с мешком драконов и депрессией.

- Жили-были Анна и Эльза, - начала я голосом очень доброй бабушки, способной без колебаний убить любого, кто ее прервет. - И у них была… кхм… очень хорошая жизнь. Однажды они пошли гулять. В густой, светлый, радостный лиственный лес!

Спектакль покатился своим чередом. Анна и Эльза, подобрев после булочек и отсмеявшись в объятьях коллективного бессознательного, были на высоте. Дети смотрели как завороженные. Дракониха, благодарная Анне и Эльзе за чудесное спасение и волшебное излечение (не спрашивайте, это была импровизация), улетела на год и вернулась в компании тридцати пяти потомков. У части потомков была одна голова, у некоторых — две, у прочих три. Безголовых я оставила дома.
- Видите? - торжествующе заявила дракониха. - Я больше не одинока! Все эти малютки — мои!
- А как их зовут? - крикнул кто-то из детей.
Дракониха неожиданно поперхнулась и отчетливо всхлипнула. Рядом с ней Эльза кусала губы. Я в поисках идей оглянулась на Анну, но у Анны, похоже, началась депрессия. Она отвернулась к стене.
- Имена вы им придумаете сами, - нашлась дракониха. - Это очень красивые маленькие дракончики. Благодаря им, у меня теперь постоянно…
Депрессия Анны достигла резистентной стадии. Эльза выглядела так, будто собиралась прыгнуть с крыши. Сама дракониха крепилась исключительно в силу многолетней привычки держать лицо.
- У меня, - со значением произнесла она. - Постоянно. Очень. Хорошее. Настроение!!! А мои дети летают по миру и всем приносят удачу. Кто хочет маленького дракончика на удачу?

Хотели все.

* * *
Роми осталась в полном восторге от дня рожденья. Детям очень понравилась сказка и ее мужественные героини. Воспитательница горячо благодарила за прекрасные сорок минут, которые смогла целиком промолчать. Ей я тоже подарила малютку-дракончика на удачу. Принцессы также получили по дракончику, а последний достался мне. Всем хватило.

И только мы с Анной и Эльзой знали, что наиболее интересные моменты в сказку не вошли. Самым веселым в ней было не выступать в красивых платьях, а обсуждать виды депрессии в полутемной кухне. Если мы хотим, чтобы нас когда-либо еще допустили к детям, никто не должен про это узнать.

Правда, знает кустик анютиных глазок по кличке Клумба. Но он молчит. На всякий случай, я поставила дракончика рядом с ним.

* Верю ли я в Бога? Почему-то об этом спрашивают всегда люди, а Он — никогда.
* В стране лилипутов разрешается смотреть на главу государства только через увеличительное стекло.
* Во всем виноваты евреи — это их Бог нас создал.
* В опасные времена не уходи в себя. Там тебя легче всего найти.
* Воскресать могут только мертвые. Живым - труднее.
* Время неподвижно, это мы движемся в нем не туда.
* Всегда найдутся эскимосы, которые выработают для жителей Конго правила, как вести себя во время жары.
* Всё-таки в дерьме что-то есть, миллионы мух не могут ошибаться.
* Где запрещено смеяться, там, как правило, и плакать нельзя.
* Гораздо лучше — не верить в человека, а быть уверенным в нем.
* Граница между светом и тенью — ты.
* Дна нет. Просто глубже не пускают.
* Если кричат: «Да здравствует прогресс!», всегда справляйся: «Прогресс чего?»
* Если не можешь изменить ситуацию — измени свое отношение к ней.
* Если смотришь на мир прищурившись, легче скрыть слезы.
* Если убрать из истории всю ложь, то это не значит, что останется только правда. В результате может вообще ничего не остаться.
* Жаль, что в рай надо ехать на катафалке!
* Жизнь — вредная штука. От нее все умирают.
* Иногда надо замолчать, чтобы тебя выслушали.
* Как видно, в аду есть и вход, и выход, коль скоро можно пройти через ад.
* Когда кричат: «Да здравствует!» — это значит только, что ещё терпят.
* Когда сплетни стареют, они становятся мифами.
* Когда я думал, что уже достиг самого дна, снизу постучали.
* Крыша над головой часто не позволяет людям расти.
* Лавры иногда пускают корни в голову.
* Любая вонь, борющаяся с вентилятором, склонна считать себя Дон-Кихотом.
* Любовь к Родине не знает границ.
* Мечта рабов: рынок, где можно было бы покупать себе господ.
* Многие из опередивших свой век вынуждены были ожидать его не в самых удобных помещениях.
* Надо иметь много терпения, чтобы научиться быть терпеливым.
* Настоящий враг никогда тебя не бросит.
* Не влезай в душу ближнего ногами, даже если ты вытер их.
* Недостаточно просто сказать — я существую — надо быть.
* Не ждите слишком много от конца света.
* Не звени ключами от тайн.
* Незнание закона не освобождает от ответственности. Зато знание — запросто.
* Некоторые были выше других на голову, которую им отрубили.
* Некоторые не видят разницы между онанизмом и «верностью себе».
* Неосуществившиеся дела нередко вызывают катастрофическое отсутствие последствий.
* Не отворачиваться от действительности? Как будто действительность не окружает нас со всех сторон.
* Не теряйте голову! А вдруг жизнь захочет вас по ней погладить?
* Ну, хорошо… Пробьёшь ты головою стенку… И что ты будешь делать в соседней камере?
* Одиночество, как ты перенаселено!
* Окно в мир можно закрыть газетой.
* Он обладал знанием, но не оплодотворил его.
* Он? Обладатель энциклопедического невежества.
* Отнес глупость мастеру: «Нельзя ли переделать на мудрость?». Мастер ответил: «Ещё и останется».
* Первое условие бессмертия — смерть.
* Подумай, прежде чем подумать!
* Подумать только! На огне, который Прометей украл у богов, сожгли Джордано Бруно.
* Пословицы противоречат одна другой. В этом, собственно, и заключается народная мудрость.
* Раздвоение личности есть тяжелое психическое заболевание, так как сводит бесчисленное множество существ, на которые обычно разбит человек, к жалким двум.
* Разделяет не пропасть, а разница уровней.
* Свободу симулировать нельзя.
* Слепого фанатика по глазам видно.
* Так тесно прижались друг к другу, что для чувств не осталось места.
* Творите о себе мифы. Боги начинали только так.
* Те, кто надел на глаза шоры, должны помнить, что в комплект входят ещё узда и кнут.
* Техника дойдет до такого совершенства, что человек сможет обойтись без себя.
* То, что он умер, еще не доказывает, что он жил.
* Трудность жизни: даже глупость надо сначала сделать.
* У каждого века есть свое средневековье.
* Цени слово. Каждое может быть твоим последним.
* Чаще всего выход там, где был вход.
* Человеческая жизнь коротка — пропускная способность мира ограничена.
* Чем хрупче доводы, тем тверже точка зрения.
* Чтобы быть собой, нужно быть кем-то.
* Чтобы добраться до источника, надо плыть против течения.
* Я знал человека до такой степени необразованного, что ему приходилось самому выдумывать цитаты из классиков.

В жару я спасаюсь нытьем и черешней. Точнее, нытьем, черешней и красотой.

Летом во мне просыпается фруктовый сноб, и я хожу пешком в дорогой фруктовый магазин, где круглый год есть все. Зимой там тоже есть черешня, но продается поштучно. А летом лежит горой. Каждая ягодка — эстетическое совершенство. Пробовать необязательно, на вкус они все одинаковые. Можно просто стоять и смотреть.

В этом магазине не то что бы продукты особо дорогие - просто, видимо, в цену включены входные билеты. Ярмарка фруктового тщеславия: дыня кичится, арбуз выпендривается. Лоснятся толстые персики, как щеки у Красной Шапочки. Нектарины такие, что их не то что хочется купить, на них хочется жениться. Я сегодня женилась на пятерых. Потом подумала, что нектарины мне, в общем, не нужны, и добавила к ним шестого. Или шестую? Какого рода нектарин? Красота не имеет пола. Запах от этих нектаринов можно есть, он вполне осязаем и оседает сладостью на губах. Наклонись и нюхай, запомни, возьми с собой. В жару все равно невозможно носить ничего тяжелее запаха.

Иду обратно, рядом скользит полуголый мальчик. То ли опаздывает в университет, то ли стянул что-то с прилавка и теперь убегает, то ли террорист. Но мальчик красив настолько, что впору бежать за ним, чтобы еще посмотреть. Тоже совершенство, как нектарин. Так же лоснится, только очень торопится. Слишком жарко так торопиться. Проще бросить на землю нектарин, пусть катится, а я за ним пойду.

Неспешно идет сквозь жару беременная женщина, покачивается, вздыхает, очень ей тяжело. Все-таки жизнь неумолима. Она прет напролом, раздирая все на своем пути. Когда рожать, кого рожать, от кого рожать, эти наши интеллигентские штучки. Сила жизни — в умении проламывать асфальт. Все остальное можно догнать и съесть, как нектарин. Но, если от него останутся косточки...

* * *
По какой-то ссылке вышла на фотографии шведской королевской семьи на национальном празднике. Там на трибуне вместе с родителями королевские внуки — белокурая девочка-наследница и ее крошечный младший брат. Смеются, машут лапками многотысячной толпе.

Потом они на концерте, к ним подходят актеры и музыканты. Им вручают подарки, с ними фотографируется дирижер и солисты хора, их поздравляют, в их честь поют отдельную песню. День бесконечный, программа большая. Девочка поскучнела, мальчик заснул на руках.

Родиться принцем означает, что у тебя всегда будет место в первом ряду. И что ты никуда не сможешь оттуда уйти.

* * *
Приятель жалуется — слушай, мне сорок лет. С утра у меня мигрень, вечерами болит спина. На глазах очки, на зубах коронки, в обуви ортопедические стельки. От сухомятки запор, от жирного гастрит, от вина изжога. Без таблетки из дома не выйдешь, без крема на пляже не позагораешь, без сна вообще не жилец. Но я же, вроде, здоровый человек!

Ну да, говорю. Ты и есть здоровый человек. Так выглядит здоровье. Потому что болезнь выглядит совсем не так.

Или вот: работаешь без конца, деньги тратишь исключительно на детей. Питаешься дома, не в ресторанах, носишь хлопок, расслабляешься на диване. По доходам уверенно входишь в средний класс и даже кое-где из него выходишь. Почему же в итоге у тебя накоплений — раз в год, вывернув все карманы, отвезти семью к ближайшему морю, туда самолетом, обратно пешком? Ты же, вроде, богатый?

Ну да, именно так и выглядит богатство. Бедность выглядит не так.

У меня же прекрасные легкие дети! Почему же они непослушные, шумные, не гении в математике, и в комнате у них постоянно бардак?

Все просто: так и ведут себя прекрасные легкие дети. Тяжелые дети ведут себя совсем иначе.

Но у меня же хорошее воспитание, хорошее настроение! Хорошая жизнь, хорошая голова. Почему же… Все верно. Хорошее тело, хорошее лето. То, что у нас есть — это оно и есть. Когда оно больше не будет хорошим? Когда его не будет.

А вот еще: я же, вроде, быстрый! Почему же все у меня занимает столько времени? Любые процессы, все изменения? Да и само понимание?

Все просто: «столько времени» - это и есть «быстро». Медленно — это гораздо дольше.

А как же жизнь? Она же короткая, получается?

Нет. Она длинная. Очень длинная: семьдесят, восемьдесят лет. И за них ты успеешь то, что успеешь. Так и выглядит длинная жизнь. Короткая жизнь — это совсем другое.

Еду после работы мимо парка, где по аллее каждый вечер ковыляют два старичка. Я их знаю лет двадцать, они были красивы, как бывают красивы породистые немолодые люди. Они были веселыми, боевыми, ездили заграницу, собирали картины, смеялись моим анекдотам. Сейчас как будто уменьшились вдвое. Старушка согнулась, старик опирается на костыли. Меня не узнали. Волочат ноги, три шага в пять минут.

Так выглядит счастье. Несчастье выглядит не так.

Проснувшись окончательно, никакого облегчения я не ощутил. Я лежал в темной комнате и смотрел на потолок с квадратным пятном света от прожектора, освещающего платную стоянку внизу под домом, слушал шумы ранних машин на шоссе и с тоской думал о том, что вот такие длинные унылые кошмары принялись за меня совсем недавно, всего два или три года назад, а раньше снились больше бабы. Видимо, это уже наваливалась на меня настоящая старость, не временные провалы в апатию, а новое, стационарное состояние, из которого уже не будет мне возврата.
Ныло правое колено, ныло под ложечкой, ныло левое предплечье, все у меня ныло, и оттого еще больше было жалко себя. Во время таких вот приступов предрассветного упадка сил, которые случались со мной теперь все чаще и чаще, я с неизбежностью начинал думать о бесперспективности своей: не было впереди более ничего, на все оставшиеся годы не было впереди ничего такого, ради чего стоило бы превозмогать себя и вставать, тащиться в туалет и воевать с неисправным бачком, затем лезть под душ уже без всякой надежды обрести хотя бы подобие былой бодрости, затем приниматься за завтрак… И мало того что противно было думать о еде: раньше после еды ожидала меня сигарета, о которой я начинал думать, едва продрав глаза, а теперь вот и этого у меня нет…
Ничего у меня теперь нет. Ну, напишу я этот сценарий, ну, примут его, и влезет в мою жизнь молодой, энергичный и непременно глупый режиссер и станет почтительно и в то же время с наглостью поучать меня, что кино имеет свой язык, что в кино главное – образы, а не слова, и непременно станет он щеголять доморощенными афоризмами, вроде: «Ни кадра на родной земле» или «Сойдет за мировоззрение»… Какое мне дело до него, до его мелких карьерных хлопот, когда мне наперед известно, что фильм получится дерьмовый и что на студийном просмотре я буду мучительно бороться с желанием встать и объявить: снимите мое имя с титров…
И дурак я, что этим занимаюсь, давно уже знаю, что заниматься этим мне не следует, но видно, как был я изначально торговцем псиной, так им и остался, и никогда теперь уже не стану никем другим, напиши я еще хоть сто «Современных сказок», потому что откуда мне знать: может быть, и Синяя Папка, тихая моя гордость, непонятная надежда моя, – тоже никакая не баранина, а та же псина, только с другой живодерни…
Ну, ладно, предположим даже, что это баранина, парная, первый сорт. Ну и что? Никогда при жизни моей не будет это опубликовано, потому что не вижу я на своем горизонте ни единого издателя, которому можно было бы втолковать, что видения мои являют ценность хотя бы еще для десятка человек в мире, кроме меня самого. После же смерти моей…
Да, после смерти автора у нас зачастую публикуют довольно странные его произведения, словно смерть очищает их от зыбких двусмысленностей, ненужных аллюзий и коварных подтекстов. Будто неуправляемые ассоциации умирают вместе с автором. Может быть, может быть. Но мне-то что до этого? Я уже давно не пылкий юноша, уже давно миновали времена, когда я каждым новым сочинением своим мыслил осчастливить или, по крайности, просветить человечество. Я давным-давно перестал понимать, зачем я пишу. Славы мне хватает той, какая у меня есть, как бы сомнительна она ни была, эта моя слава. Деньги добывать проще халтурою, чем честным писательским трудом. А так называемых радостей творчества я так ни разу в жизни и не удостоился. Что же за всем этим остается? Читатель? Но ведь я ничего о нем не знаю. Это просто очень много незнакомых и совершенно посторонних мне людей. Почему меня должно заботить отношение ко мне незнакомых и посторонних людей? Я ведь прекрасно сознаю: исчезни я сейчас, и никто из них этого бы не заметил. Более того, не было бы меня вовсе или останься я штабным переводчиком, тоже ничего, ну ничегошеньки в их жизни бы не изменилось ни к лучшему, ни к худшему.
Да что там Сорокин Эф А? Вот сейчас утро. Кто сейчас в десятимиллионной Москве, проснувшись, вспомнил о Толстом Эль Эн? Кроме разве школьников, не приготовивших урока по «Войне и миру»… Потрясатель душ. Владыка умов. Зеркало русской революции. Может, и побежал он из Ясной Поляны потому именно, что пришла ему к концу жизни вот эта, такая простенькая и такая мертвящая мысль.
А ведь он был верующий человек, подумал вдруг я. Ему было легче, гораздо легче. Мы-то знаем твердо: нет ничего ДО и нет ничего ПОСЛЕ. Привычная тоска овладела мною. Между двумя НИЧТО проскакивает слабенькая искра, вот и все наше существование. И нет ни наград нам, ни возмездий в предстоящем НИЧТО, и нет никакой надежды, что искорка эта когда-то и где-то проскочит снова. И в отчаянии мы придумываем искорке смысл, мы втолковываем друг другу, что искорка искорке рознь, что одни действительно угасают бесследно, а другие зажигают гигантские пожары идей и деяний, и первые, следовательно, заслуживают только презрительной жалости, а другие есть пример для всяческого подражания, если хочешь ты, чтобы жизнь твоя имела смысл.
И так велика и мощна эйфория молодости, что простенькая приманка эта действует безотказно на каждого юнца, если он вообще задумывается над такими предметами, и, только перевалив через некую вершину, пустившись неудержимо под уклон, человек начинает понимать, что все это – лишь слова, бессмысленные слова поддержки и утешения, с которыми обращаются к соседям, потерявшим почву под ногами. А в действительности, построил ты государство или построил дачу из ворованного материала, к делу это не относится, ибо есть лишь НИЧТО ДО и НИЧТО ПОСЛЕ, и жизнь твоя имеет смысл лишь до тех пор, пока ты не осознал это до конца…