На улице лил дождь. Ритм, который он выстукивал по верху крытого перехода, напоминал о конце света. Сквозь дождь я расслышал шуточки шахтеров, которые, покачиваясь, проходили мимо.
— В чем дело, сынок?
— Не хочешь опохмелиться?
— А я где-то тебя видел…
Я отпрянул от пьяных расспросов и, шатаясь, вышел на улицу. Слякотный дождь промочил меня насквозь, я продрог и постепенно вообще перестал чувствовать свое тело, как не ощущал сознание. Я не отдавал себе отчета, куда иду, пока передо мной не открылась дверь и я не увидел Джули.
— Кот? — Она уставилась на меня так, словно мысленно находилась далеко-далеко, за много световых лет отсюда. — Где ты был? Что…
Я ничего не отвечал. Она посторонилась, приглашая меня войти.
На диване сидел Зибелинг. Я оказался в большой комнате, которая служила домом для Джули. Увидев меня, Зибелинг встал. Кажется, впервые он не вызвал у меня злобы: он должен быть здесь, теперь мы все повязаны.
— Дира больше нет.
— (Он погиб? Погиб?) — эхом отозвалось в их сознании и вернулось ко мне.
— (Я что-то почувствовала…) — Лицо Джули исказилось. — О Господи…
Зибелинг присел, как будто ноги не держали его.
— Откуда ты знаешь? — спросил он еле слышно.
— Я был там. — Мой голос дрогнул, я едва мог узнать его; Джули посмотрела на меня. — Рубай просто остановил ему сердце. Вот так, — я щелкнул пальцами, — и все.
Дж.Виндж "Псион"

а я стою, как дура, у крыльца -
на мне ни рукавички, ни лица.
бессильным криком окликаю пса.

а пес не слышит, у него весна,
и я стою, как дура, у окна,
ни псу, ни человеку не нужна.

зато весна.

© Ольга Родионова

Снег прошел, и усталый пёс,
пробегающий налегке,
хлопья тающие пронёс
на дымящемся языке.
Р.Л./
да - весна ))

Я говорю, устал, устал, отпусти,
не могу, говорю, устал, отпусти, устал,
не отпускает, не слушает, снова сжал в горсти,
поднимает, смеется, да ты еще не летал,
говорит, смеется, снова над головой
разжимает пальцы, подкидывает, лети,
так я же, вроде, лечу, говорю, плюясь травой,
я же, вроде, летел, говорю, летел, отпусти,
устал, говорю, отпусти, я устал, а он опять
поднимает над головой, а я устал,
подкидывает, я устал, а он понять
не может, смеется, лети, говорит, к кустам,
а я устал, машу из последних сил,
ободрал всю морду, уцепился за крайний куст,
ладно, говорю, но в последний раз, а он говорит, псих,
ты же летал сейчас, ладно, говорю, пусть,
давай еще разок, нет, говорит, прости,
я устал, отпусти, смеется, не могу, ты меня достал,
разок, говорю, не могу, говорит, теперь сам лети,
ну и черт с тобой, говорю, Господи, как я с тобой устал,
и смеюсь, он глядит на меня, а я смеюсь, не могу,
ладно, говорит, давай, с разбега, и я бегу.
/строчков/

Было уже.Но так хорошо сказал...

Во дворе человек выгребал сугроб из-под Пежо и складывал на крышу Опелю. Хранить осадки у нас негде, мужчины дарят снег друг другу. Прибежал папа Опеля, тоже с лопатой. Он не хотел себе чужих осадков, к концу зимы он ничего уже не хотел. Такой февраль, упасть в сугроб и плакать. Мужчины сначала диспутировали, потом фехтовали на лопатах. Сверху, перевесившись через подоконник, смотрела женщина. Курила, улыбалась. Ей нравилось, что наш район не захолустье и жизнь кипит.

Вчера она опять курит в раскрытое окно, и вдруг сверху падает карниз. Вместе с сосульками, со льдом, пролетает мимо её глаз, носа и сигареты, как настоящий сюрприз. Женщина даже не подозревала, насколько минздрав был прав насчёт курения.
А сегодня опять дымит. Уже глубже, из комнаты. Упрямая.

Приходила в гости маменька. Рассказала волнующее, про любовь и детство. Она школьный психолог, в её практике полно отличных сценариев. Девочка Алиса пришла в первый класс. Тоненькая вся, синеглазая, с бантами. Папа за неё волновался, вдруг обидят. Он бы подарил дочке какой-нибудь артефакт против мальчишек, двуручный меч или базуку, но с такими примочками в класс не пускают, потому что учителя трусы.
И папа отдал дочку на простое карате. Заранее, с трёх лет.

К школе Алиса выучила семь способов убийства человека сложенной газетой. Она метала ножи, вилки, метко плевала компотом. И в целом, была готова учиться в современных условиях. Спасибо отцу. Ещё, называла перелом ключицы «наименьшим вредом, отрезвляющим противника».

Первую неделю Алиса била мальчиков по одному. Тогда мальчики выбрали пять делегатов. Делегаты сказали «пойдём поговорим». Встречу назначили на среду, за школой, между мусорником и забором. Алиса пришла со сложенной газетой и, по-моему, не сдержалась. Делегаты убежали с криком "идиотка бешеная". В младших классах наступили мир, покой и матриархат. Там и осень закончилась.

А в январе она влюбилась в красивого восьмиклассника. Два дня вздыхала и смотрела фиалковыми глазами, на третий застала его в коридоре, в позе откровенного предательства. Он был прижат к стене, его целовала какая-то корова из девятого. Корове был сломан всего лишь каблук. Парню врезала по желудям. И когда он сложился от нахлынувших эмоций, Алиса его поцеловала. Чтоб понял, дурак. Иначе было не достать, маленькая ведь, почти портативная девочка.

Назавтра в школу пришёл отец. Он слушал и радовался, что не купил базуку. Заведение осталось цело, было куда прийти, узнать об успехах дочери. Директор предложила перейти в соседнюю школу. Там всё ещё бегали сотни небитых детей. Папа подозревал, другая школа не захочет чужих каратистов. А эта школа уже привыкла, адаптировалась. Папа хотел бы остаться, обещал помыть окна и не носиться на переменах. Вытащил деньги, как аргумент. Директор тоже предложила денег, чтоб они всё-таки ушли. Взрослые стали пихать друг другу всё большие суммы. Никто не мог победить. Решили, как психолог скажет, так и поступят.

А психолог – моя маменька.
- Бедная девочка! – воскликнула она. – Ребёнок старался, не давал себя в обиду, всё как велел отец. А теперь кругом непонимание, учителя ругают, дети её боятся, отец набычился. И в любви запуталась. Конечно, поведение девиантное, но ребёнок не виноват. С ней просто надо разговаривать, – сказала маменька.

Она и сама в детстве любила. Одного мальчика. Не знала, как выразить чувства, поймала его, повалила и насыпала песку в трусы. (Очень выразительно, мне кажется).
Маменькиных чувств тоже тогда не поняли. Её даже выгнали из октябрят. А теперь она выросла и диссертацию защитила. Кто-то с ней подолгу беседовал в детстве, видимо.

Завтра ко мне приедет одна молчаливая барышня. Я пересказываю ей свою жужу, за это она готовит цукини с чесноком и петрушкой. И всё счастье моё – в плетении из воздуха городов, чьё население влюбчиво и патологически счастливо в финале. Я обильно вру, за это меня жалеют, целуют в уши и называют Славочкой.

А больше ничего не происходит. Конец зимы. Пежо не здоровается с Опелем, в окне напротив курит отважная женщина и повсюду снег.

© Слава Сэ. Поговори с ней.

Оно прям как на меня сшито - идеально подошло ))

Ташунь, я пофулюганю чуть чуть ))

Памяти Моби Дика

Старый перечник, новый Ахав,
Капитан китобойной калоши,
Носогрейку зубами зажав,
Сжав за пазухой "Белую лошадь",
Непонятным позывом влеком,
Поспешает за белым китом.
Вот перпетуум моби волны -
Дикий спор чернеца с альбиносом.
Ночи долги, да дни сочтены,
И корабль устремляется носом
Вкругоземь за мелькнувшим хвостом,
Но потом наступает "потом":
Контр-Иона и анти-Иов,
Волк морской, непозорный, матёрый,
Небывалый взалкавший улов,
На свой лад попрощался с Матёрой
И материей, хлюпая ртом,
В никуда отправляем китом.

Прочтено и поставлено в док.
Страшных пращуров праведный правнук,
Ты права - я действительно смог
Исполнять, как молитву, исправно
И семью, и работу, и дом.
Но скажи - что МНЕ делать с китом?
/с/

что ж это за Слава С. так ненавязчиво и смешно пишет?

В ЖЖ он - pesen_net
в миру - Слава Сэ. с Риги

По ссылке этот пост в ЖЖ, оттуда можно почитать сам журнал. Хорошее настроение обеспечено.

Здорово.Спасибо за открытие, не читала его раньше...
Я тогда тоже похулиганю, чтоб не постить в Винилово.
В тему песня, мне кажется.
Михаил Кочетков. Мой дедушка старый.

Да, эта аватара мне очень нравится.

У многих людей есть удивительная иллюзия: они как будто существуют целиком, на сто процентов. Якобы их внимание к себе и окружающему, присутствие, желание жить, интерес - это есть все время и везде, где бы они не появились, в реальности и воображении. Какие же странные, эти люди!
Где же набрать столько сил, энергии, а главное смысла, откуда такая гордыня совершенства и цельности?

© Леонид Кроль

Давний друг, многое знающий о моих (сексуальных предпочтениях) маленьких слабостях, как-то прислал ссылку на интервью Фёдорова. Ему предлагают придумать желание, и он отвечает: «чтобы я любил, кого люблю».
Когда мужчина, который мне нравится, разговаривает, я способна только на восхищенный писк: «ми-ми-ми! он такой прекрасный!». Поэтому никогда не знаю, что у них на уме – моё ликование всё заглушает.
Но интервью было текстовое, и одну эту фразу я исхитрилась запомнить.

Подумала, что раньше, когда удавалось полюбить (дважды или трижды), я вроде как записывала в файл человека «я его люблю», и с этого момента для него включался режим наибольшего благоприятствования. Всё – можно, всё – прекрасно, всё – ми-ми-ми. Нет, серьёзно, быть любимым мною легко и приятно.
Позже выяснилось, что если любовь не экстрабрачная, беззаконная и неутоленная, а вполне сбывшаяся, есть нюансы. Оказывается, «я его люблю» нужно записывать в свой файл.
Это действительно очень важно. Оказывается, это себе нужно напоминать – через пять или семь лет, бывает по-разному, - что любишь. Так легко забыть, когда он всё время тут, бродит, что-то делает, иногда мешает. Я знавала людей, которые без этой напоминалки - забывали. Переставали разговаривать, любоваться, спали с кем-то ещё – от одной лишь рассеянности, не прекращая любить.
Главное, потом невозможно объяснить и оправдаться – не понимают. А это ведь очень просто. Просто, как река. Она прекрасна с самолёта, такая серебряная. Она прекрасна, когда летом купаешься в её водах. И когда лежишь на самом берегу, близко-близко рассматривая стрекоз и травы, - кукушкины слёзки, клевер, ещё какую-то безымянную пряную зелень.
Но жить у реки – совсем другое дело, от неё бывает сырость и комары, по весне иногда подтапливает. И тут уж приходится напоминать себе, почему ты однажды решил поселиться именно тут. Поэтому запиши себе: дом – здесь, лето – будет, этого человека – люблю.

© Марта Кетро

Данка с Касей хоронят царевну-лягушку, а я сижу дома.
А без меня у них всё получится неправильно, потому что у них это первый раз. А мы с мамой прошлым летом хоронили птичку, и я всё знаю.
Сперва надо сделать такую красивую ямку, как для «секретика», аккуратно положить туда птичку в салфетке, потом всё засыпать землёй и немножко постоять с грустным лицом (мама называет это смешным словом «скорбь»).
И тогда случается волшебство! Не сразу, но однажды.
Мама сказала, что птичка попадает на небо.
Смешная мама. Куда же ещё попадать птичке? Это же не рыбка!
У тёти Тамилы раньше были рыбки. Надо спросить, куда она их хоронила?

Лягушку вчера нашёл Ромка в овраге за мусоркой. Данка очень обрадовалась и выменяла у него лягушку на ручку от старой мясорубки. И говорит:
- Мы поделим лягушку с Касей пополам, по-честному!
А Кася сразу говорит, что ей не нужна половина дохлой лягушки, что мы злые, и она всё расскажет бабушке.
- Ябеда и плакса! – говорит Данка и сразу хочет делиться со мной.
А я думаю, что вдруг эта лягушка – царевна? Царевну нельзя делить никак. Её надо нарядить красиво, и похоронить с почестями. И тогда случается правильное волшебство!
- А что такое почести? – спрашивает Кася.
- Это воткнуть ей стрелу, как в сказке! – говорит Данка.
- И сделать ей корону! – вдруг воодушевляется Кася.
- И кто-то должен плакать, - добавляю я.
Данка выразительно смотрит на Касю, и та сразу делает скорбное лицо.
Мы прячем лягушку под скамейкой во дворе и идём искать стрелу и корону.
А потом пани Ядзя зовёт нас есть мороженое и смотреть мультики.
И я вспоминаю про царевну-лягушку только поздно вечером, лёжа в кровати. И думаю, как же она там одна, под скамейкой, совсем без всяких почестей?..

А теперь я сижу дома, а они там хоронят. Кася второй раз прибегает ко мне и спрашивает через дверь, какая салфетка лучше: белая с розочками или голубая?
- Белая с розочками, - говорю я.
- Нету, - радостно отвечает Кася, - только голубая есть!
И я волнуюсь, что они там испортят все похороны, и прошу маму выпустить меня хоть на полчасика.
Мама говорит:
- Не морочь голову, Полина. Тапочки надень немедленно. Ты полоскала горло?
Мама говорит:
- Ну как ты умудрилась? Только недавно выздоровела… Колготки поправь.
Мама говорит:
- Господи боже мой, не стой под дверью! Что за ребёнок, сил никаких нет.

А потом Данка с Касей орут под нашими окнами, что пани Ядзя отдала им настоящего дохлого таракана! И что вот он у них - в спичечной коробке! И что на кухне у пани Ядзи есть ещё, только надо поймать! И чтобы я выздоравливала быстрее, а то они сами не могут придумать совсем никаких почестей.
А я думаю: «Ох, всему-то их надо учить…» - надеваю тапочки и иду полоскать горло.
И ещё думаю, что волшебство - оно вокруг. Надо его только поймать.

© Елена Касьян. Царевна-лягушка

Прошу Тебя, Господи,
дай тому самому человеку,
который читает сейчас эти строки,
всё, о чём он Тебя просит!
Дай ему это полной мерой,
как умеешь давать только Ты один!
И пусть он будет счастлив
во все его дни,
а если невозможно такое,
то хотя бы сколько-нибудь.
Даруй ему
крепкое здоровье
и любовь ближних,
понимание и сочувствие…
Сделай так,
чтобы душа его
всегда светилась
одной лишь любовью
ко всему сущему,
огради его от дурнословия,
от обид и зависти,
от войн и смертей,
от боли физической и душевной,
если же всё это неизбежно, -
не покинь его и тогда,
дай утешение.
Спаси для него всё,
что дорого ему на земле.
Если же поздно просить об этом, -
не лишай его памяти…
Не знаю – верит ли в Тебя
читающий сейчас
эту молитву о нем,
но даже если и не верит:
помоги ему!
Пусть он чувствует,
что - не одинок,
что нужен и любим...
Милостивый и добрый мой Господь!
Исполни это моё желание!
Исполни его так,
чтобы прежде,
чем закроются глаза мои,
я мог сказать:
“ Благодарю Тебя, Господи!
Ты слышишь меня...”

Твой Эльдар Ахадов.

09.10.2007
© Эльдар Ахадов. Молитва о тебе.

Одна из странных особенностей человеческой натуры состоит в том, что человек, имеющий твердое представление о некоторых вещах, все же приходит в ужас, когда непосредственно убеждается, что его представление соответствует действительности.


Рафаэль Сабатини "Одиссея капитана Блада"

МНЕ ЖАЛЬ...
Мне жаль самого себя, других, всех людей, зверей, птиц... всего живущего.
Мне жаль детей и стариков, несчастных и счастливых... счастливых более, чем несчастных.
Мне жаль победоносных, торжествующих вождей, великих художников, мыслителей, поэтов.
Мне жаль убийцы и его жертвы, безобразия и красоты, притесненных и притеснителей.
Как мне освободиться от этой жалости? Она мне жить не дает... Она, да вот еще скука.
О скука, скука, вся растворенная жалостью! Ниже спуститься человеку нельзя.
Уж лучше бы я завидовал, право!
Да я и завидую - камням.
/с/

Когда меня дочь спрашивает - почему ты не хочешь повисеть вместе со мной вниз головой на шведской стенке? - это, наверное, оно. Или, например, заграницу. Я когда демобилизовалась из армии, мы сразу поехали в Англию и Ирландию, почти на три недели. Жили у друзей, питались из расчета "полтора фунта в день". На обед рвали ежевику в городских парках. Знаете, сколько ежевики растет в Дублине осенью? Запросто хватает на обед. Покупали в Макдональдсе одно мороженое на двоих, посыпали ежевикой и ели. И всем было хорошо. А сейчас зайди об этом речь, ну куда мы поедем на полтора фунта в день. Мы и на три не поедем. Возраст не тот.
Не поедем с места в карьер со спальниками в Эйлат, ночевать на берегу моря и завтракать йогуртом на четверых. Не сможем не спать три ночи подряд, чтобы закончить срочную работу. Одну ночь не спать еще сможем, но следующий день уже потерян, поэтому, если он рабочий, то никаких тебе "не спать". Не знакомимся на улице фразой "простите, вы не подскажете, почему у мобильного телефона нет гудка?". Придумали когда-то задание на коммуникацию группе подростков: ходить по улицам и спрашивать у прохожих, что такое любовь. Столько ответов тогда получили, где они все? За мной в бассейне несколько дней назад обаятельно ухаживал руководитель группы здоровья "Пенсионный фонд". Он, наверное, думал: вот какая молодая женщина интересная, в красивой купальной шапочке, которая делает ее привлекательно похожей на носатый гриб в очках. А я думала: какая прелесть. Когда все было из расчета полтора фунта в день, я бы так не подумала. Я тогда в обаятельных стариках видела исключительно дедушек. Я и сейчас в них вижу дедушек, но, когда они галантно распахивают мне дверь, и я чувствую - им приятно, мне приятно тоже. Это возраст, да.

С возрастом непонятно вообще. Потому что сначала ты идешь на свадьбу друзей, через два дня - на свадьбу дочери друзей, а потом к тебе приходит твой ровесник и спрашивает "а вот как бы с мальчиком познакомиться". И вы думаете вместе, как бы ему с мальчиком познакомиться, потому что ведь действительно, проблема. У приятелей недавно внучка родилась. С ней запросто можно познакомиться, только пока в другом смысле. А когда можно будет в нужном, кто знает, где мы тогда будем вообще все?

Или вот дети вокруг. Я с ними работаю. Не только с ними, но с ними тоже. Поэтому раз в неделю, как правило, играю в шашки, два раза в неделю - в солдатики, а уж лепить из пластелина могу с закрытыми глазами. У меня по вторникам и четвергам под ногтями обязательно пластелин. Это тоже возраст? Пятна от гуаши отмываются без проблем, а с шариковой ручкой хуже, особенно на обшлагах. Я, когда на родительское собрание иду, если оно во вторник или четверг, всегда думаю "надо сказать что-нибудь про работу, а то у меня опять такой вид, будто я только что из цирка". Но забываю. У меня часто такой вид, будто я только что из цирка. Видимо, поэтому я уже очень много лет не ходила в цирк.

С другой стороны, возраст как-то освобождает. Меня на прошлой неделе очень звали зайти посидеть вечером к друзьям, потому что приехали хорошие известные барды, которые как раз у этих друзей ночуют и как было бы хорошо, если бы ты тоже зашла. Мне и самой было бы хорошо, если бы я тоже зашла. Но я работаю. Есть такой анекдот, про Ленина в Польше. Когда на картине под названием "Ленин в Польше" изображены мужчина и женщина, она - Крупская, он - Дзержинский. А Ленин где? А Ленин в Польше. Это про меня. Не потому, что на моих картинах происходят всякие безобразия (они как раз нет), а потому, что меня никогда нет нигде, я на работе. У меня с ней роман. Я ее люблю, хочу и могу одновременно. Поэтому я очень редко могу еще что-нибудь. Скажем, зайти вечером посидеть к друзьям. То есть могу. Например, после двенадцати ночи, если вторник или четверг. Не вопрос, приходи когда сможешь, сказали мне. Мы постараемся досидеть. Но это было еще не все. Во вторник или четверг я работаю с очень религиозными пациентами. Поэтому, как приличная замужняя женщина, покрываю волосы - хожу на работу в кепке. За день, проведенный в кепке, вьющиеся волосы превращаются в паклю. После кепки волосы нужно немедленно мыть, а до того показывать никому нельзя. Женщины меня поймут (особенно те, у кого тоже возраст). Если я после двенадцати еще отправлюсь домой мыть голову, приятные посиделки у друзей не то что закончатся, а уже забудутся. А если я не вымою голову, у меня на голове будет пакля. В двадцать лет я бы пошла прямо в пакле. Но сейчас не могу. Не тот возраст.
Ну и в качестве полного счастья в том религиозном центре, с которым я работаю, в тот день всем терапевтам подарили подарки на Песах. Подарками на Песах оказались кусты. Очень зеленые, в горшках. Кто-нибудь, наверное, сказал, что это просто такие растения, но при моих габаритах за одним таким растением можно укрыться целиком. Поэтому программа развлечений включала еще и забор домой куста.

Часы пробили одиннадцать, я закончила работу и поняла, что сейчас либо быстро придумываю что-то в смысле пакли, либо придумываю что-то еще быстрей, потому что за ту минуту, пока я думала эту фразу, одна минута из оставшихся у меня пяти уже прошла. Я пошла в ванную, сняла кепку, сунула голову под кран и вымыла холодной водой (бойлер надо было включать заранее, а я не сообразила). В качестве шампуня пришлось использовать мыло для рук "Цвет сирени". Уже закончив и капая во все стороны с волос, я вспомнила, что у меня нет полотенца. Поскольку его не было в любом случае, тонуть в раздумьях не имело смысла. Я вытерла волосы мягкими салфетками, которые в больших количествах водятся в любой психологической конторе, и только тогда заметила, что на мыле для рук "Цвет сирени" красуется надпись "с трижды усиленным запахом". Данная информация никак не повлияла на мои действия, зато освободила от напряженного размышления "чем это тут так сильно пахнет".
Выйти с непокрытой головой из религиозного центра в ультрарелигиозном районе, это примерно как выйти из моей собственной клиники без штанов. Я нахлобучила кепку на мокрые волосы, но заправлять их под нее уже не стала. Обрадованные волосы весело торчали во все стороны. Тоже так себе для того района, но я решила рискнуть. До машины было идти всего-ничего, к тому же у меня был куст.
Следующая сцена выглядела так. Из калитки очень религиозного терапевтического центра в очень религиозном районе выскользнул очень лохматый терапевт с мокрыми волосами и в сползающей на одно ухо кепке. В руках терапевт нес куст. Поскольку куст только немногим уступал размерами терапевту, мокрые волосы и сползающая кепка не слишком бросались в глаза. По крайней мере, терапевт на это надеялся. Деловито драпируясь кустом, он поскакал вниз по центральной улице района, ежась от холода и источая трижды усиленный запах сирени. Улица с интересом оглядывалась, но протестов не выражала.
Волосы я сушила, на полную мощность включив в машине печку. За дорогу почти высохла. Пробежала через дом, посмотрела на собственную семью, сделала пару срочных звонков и - вы еще помните, для чего все это было? - убежала в гости. Где меня на крыльце очень тепло встретила чудесная компания всех собравшихся, как раз расходящаяся по домам.
И ладно волосы с запахом сирени, сказала я дома Диме, одновременно жалуясь и смеясь. Ладно эпатаж центральной улицы ортодоксального района, настоящие иудеи еще и не такое переживут. И даже ладно посиделки, хотя и жалко. Но, скажи мне на милость, куда мы поставим куст?

И вот что я этим хочу сказать. Моя мама много лет говорила, что ей тридцать шесть лет. Не в качестве обмана, все, кого это касалось, знали ее настоящий возраст. Но, когда о нем заходила речь, мама оставалась непреклонной: мне тридцать шесть. Сегодня мне самой исполняется тридцать шесть. Поэтому, мама, нам придется теперь говорить, что тебе тридцать семь.

© Виктория Райхер. Не тот возраст.

Когда человек уже совсем готов к выходу в этот мир, к нему приходит Господь Бог с огромной меховой шапкой в руках. «Тяни», – говорит Господь Бог, и человек вытягивает из шапки бумажку со своим Предназначением. И вот выходит он в мир, разжимает кулак – а нет бумажки, там осталась. И прочитать не успел. Некоторое время человек ещё надеется, что бумажка с предназначением как-то выпадет из его матушки, и ползает за ней везде по пятам, но нет, ничего такого не выпадает. Надо, значит, человеку самому думать головой своей круглой с ушами, для того и сделан он человеком, а не х***ёй шестиногой. Х**не-то шестиногой что? В ней Предназначение зашито насмерть, как программа стирки цветного белья в стиральной машине. А человеку приходится всё самому, всё самому.

Вот и мается он, бедолага. Хорошо, если Предназначение у него простое – родить сына, посадить дерево и всё такое. Или, допустим, заболеть во младенчестве коклюшем и помереть. А если ему предписано зарубить топором старуху на Сенной площади для того, чтобы другой человек написал про это роман? А если не предписано, а он зарубил?

На самом же деле узнать своё Предназначение не очень сложно: если человек делает что-то просто так, не за деньги, и вообще никому это нах** не нужно, то это значит, что вот это самое и есть его Предназначение. Другое дело, что есть такие люди, которые просто так вообще ничего делать не станут – им, конечно, сложнее.

От других занятий выполнение Предназначения отличается тем, что награда за его исполнение никакая на Земле не положена, потом будет вознаграждение, после Смерти, или вообще не будет – не главное это. Но, чтобы исполнять Предназначение, человеку же надо что-то есть, жить как-то, вот и занимается он разной скучной х***ей, за которую вознаграждение, наоборот, положено прямо сейчас или в крайнем случае в понедельник. Но и это у человека получается плохо, потому что вот занимается человек скучной х***ёй, занимается – и вдруг чувствует, что пора поисполнять Предназначение. В этом случае он обязан немедленно всё бросить, послать всех нах**, отключить телефон и исполнять. Потому что это вообще единственная причина, почему он здесь находится, нет больше никаких других и не будет.

А люди барабанят в дверь, разрывают телефон, кричат, стучат на него по столу кулаком и не дают ему денег. Потому что сами-то они Предназначение своё исполняют плохо, кое-как: семья у них, дети, дела, тёща злая, работа, времени мало. И, если они видят человека, который исполняет Предназначение исправно, их тут же давит Жаба. Потому что они хорошо знают, что бывает с человеком, который не выполнил Предназначение. Ну или догадываются.

Умирают люди только в двух случаях: когда они уже исполнили своё Предназначение, или когда Мироздание поняло, что они его исполнять и не собираются. Мироздание – его не на***шь.

© Дмитрий Горчев

Кот Рыжик в полном смятении метался по сугробам, отмораживая свою любвеобильность, и кричал:
- Ну и где? Где, я вас спрашиваю, весна? Ну что за страна, а? Где девчонки, подснежники, щебетанье птиц? Хоть воробьев чириканье, хоть ворон карканье, где?! Я уже не говорю о оттепели. Снег с неба сыпется как прорвало у них там, а у этих весна тут. Сплошной обман и вранье!
А люди слушали кошачий крик и улыбались:
- Ишь как орет. Весну чует. Котов не проведешь, ведь. Значит, все-таки конец зиме.

© Сергей Узун

)) так по весеннему, и вообще автор интересный
Спасибо

мартовские коты )

Хорошие какие коты. Спасибо.

В большой комнате было раскидано неимоверное количество сундучков и шкатулочек.
- Совсем уже обнаглели. – пробурчала Алиса и открыла первый сундучок.
Из сундучка выпало что-то, непонятного цвета и формы.
- Съешь меня. – запищало что-то.
– Да щас! Ты вообще – что? – поинтересовалась Алиса.
- Пирожок! – хихикнуло что-то. – Съешь меня.
- Ой как это замечательно выглядит! Прям вот весь рот слюной наполнился! Обязательно попробую приготовить! Спасибо за рецепт! Нямка! – елейно пропела Алиса, которой неоднократно приходилось бывать на кулинарных форумах.
- Съешь меня! – пропищал пирожок.
- Раньше хоть с бумажками были. – поморщилась Алиса и съела пирожок.
- Ты сосиски, что ли, ела? – запищал пирожок где-то внутри.
- Во попала. И вырасти - не выросла, и в животе радио теперь. - сказала Алиса и открыла большой сундук.
- Погладь меня! – дико заорал манул.
- Ой, не то. – захлопнула сундук Алиса и открыла сундучок поменьше.
- Выпей меня! – запищал пузырек.
- Привет, полтос! – обрадовалась Алиса и выпила.
- Занюхай меня! – запищал внутри алкоголь. – Слева от тебя коробочка.
- Здравствуй, Алиса! – вывалилась из коробочки корочка черного хлеба.- Понюхай меня!
- Аххх! – крякнула Алиса. – А ничего тут у вас.
- Погладь меня!!! – завыл манул в большом сундуке.
- Цыц там! – прикрикнула Алиса и открыла следующий сундучок.
В сундучке молча лежали пирожок с надписью «Съешь меня» и пузырек с надписью «Выпей меня».
- Ага! Вы настоящие. От которых растут и уменьшаются. – поняла Алиса. – Вы обождете, наверное. Тут еще много коробочек.
И она начала открывать все подряд.
- Повтори меня! – солидно сказала водка.
- Понюхай меня! – закричала корочка хлеба.
- Съешь меня! – закричал огурчик.
- Покури меня! – сказал табак.
- Погладь меня!!!! – завыл манул.
- Спой меня! – попросила песня.
- Станцуй меня! – ухнул танец.
- Выпей меня! Закуси меня! Запей мной! Обними меня! Держись за меня! – раздался целый хор голосов.
- Стой-стой-стой! – сказала Алиса. – Кто сказал «обними меня»?
- Это у меня выросли запросы! – сообщил из сундука манул.
- Тьфу на тебя! – сказала Алиса и пнула сундук.
- Почувствуй меня! – сказали из какой-то коробки.
- Это оргазм? – спросила Алиса.
- Это счастье! – ответили непонятно откуда.
- Это подождет! Я сейчас вполне счастлива. – широко улыбнулась Алиса. – У меня тут еще пара сотен коробочек и я никуда не спешу.

© Сергей Узун. Прочти меня.

МАСКА MEDICO DELLA PESTE

Я в тяжелом плаще и в перчатках из кожи вола
Щекочу мостовую набитою ладаном тростью,
В облачении полном, посол моего ремесла,
Я иду принимать дорогую веселую гостью.

Гостья входит в дома через створки закрытых дверей,
По мостам и каналам пускается в дикую пляску,
И, как принято это в республике вольной моей,
Я иду на свиданье, надев карнавальную маску.

В круглых птичьих глазах по осколку прозрачной слюды,
А в изогнутом клюве – из дальней страны благовонье,
Но смешон маскарад перед пастью великой беды,
И смешон мой диплом, что получен в ученой Болонье.

Гостья в городе нашем свои утверждает права,
Ни cуду, ни cенату за то не давая отчета:
Мочениго Джованни - дож номером семьдесят два –
Был повержен шутя. А безродных – так этих без счета.

Целовала она мавританских купцов, христиан,
Бородатых менял, что живут в иудейском законе,
Ей в палаццо своем соблазнён сам старик Тициан,
А еще до него - молодой небогатый Джорджоне.

Вот один из любовников – пламя гниенья внутри,
В кровь искусанный рот жадно дышит, бормочет невнятно,
На измученной шее, в подмышках, в паху – волдыри,
На пергаменте щек - мертвой плоти чернильные пятна.

Он увидел меня – и в глазах не надежда, а страх
И сознанье того, что бессильна моя медицина,
Что нелепа моя шарлатанская палка в руках,
Что четыреста лет отделяют от стрептомицина.

Душный воздух, в котором зараза, отчаянье, гной,
Остановят, не пустят к лицу ароматные соли,
И зловещая маска – трусливый экран между мной
И разлившимся морем сплошной человеческой боли.

Я рукою махну, и к постели его подойдут
Два больших, как утёсы, уже обреченных атлета
И поднимут его, и на лодке с другими свезут
Умирать в лазарет на чумной островок Лазаретто.

Сколько сотен и тысяч туда, а назад – никого
Носит вниз по Большому Каналу печальная барка.
И за всех пассажиров и, может, себя самого
Я поставлю свечу в кафедральном соборе Сан-Марко.

А когда вновь опутает улиц твоих западня,
Я глотну, как вина, клуб волшебно сырого тумана,
И не страшно ничуть - ты без маски узнаешь меня,
Город слёз и любви, нереальный, как Фата Моргана.

Вот облезлая крыса навстречу устало ползет,
И к финалу приблизилась средневековая сказка...
А по серой воде мимо ярких дворцов поплывёт
Безопасная, глупая, подлая, страшная маска.

оооооооо (аффтар: Бабука)

ОТСТУПЛЕНИЕ

Уходя перелесками,
Болотами,
Глухими таёжными тропами.
Я ем кору и клюкву,
Как Мересьев,
Я забываю слова.
Скоро я встану на четвереньки.
Скоро у меня отрастут клыки.
Моя гимнастёрка
Истлеет и останется на крючьях кустов.
Мои мускулы
Станут стальными,
А голос разучится лгать,
Одичает,
Охрипнет.
Скоро я превращусь в хищного зверя.
Но я никогда не нарушу присягу,
Не выпущу из рук оружия,
Не перестану помнить
твоё лицо.
/с/

Инициация в племени даяков происходит так: девушку запирают на год в белой хижине; она носит белую одежду и питается белой пищей. Потом через бамбуковую палочку она должна сосать кровь мужчины из вскрытой вены добровольца. Не всю кровь, конечно, мужчина-то чужой. И сразу всё, взрослая.

В соседних племенах точат зубы напильником, вдевают в нос кирпичи и прочий пирсинг, это не важно. Главное, после можно курить, целоваться и обсуждать какой Колька мерзавец, приходит пьяный, а Ленка ж страдает.

С открытием фабрики «Скороход» смысл других жестокостей отпал. На фабрике делают туфли. По силе ощущений, они равны году в склепе, камням в почках и ремнём по заду. Женщины в них взрослеют мгновенно, лишь надев. По словам социологов, даже рождение младенца весом 7 кг не считается больше трудностью. Потому что Скороход.

Одной девочке подарили такие, в детстве. Её снаряжали в первый класс. Банты, платье, гладиолусы, всё так серьёзно, будто следующая встреча с родителями состоится через пятьдесят лет. Её вытряхнули из сандалий и вставили в туфли. И она сразу почувствовала, детство кончилось.


- Ну как, нравится? - спросила мать ласковым голосом.
Туфли жали везде, даже в локтях. Это значило, внешний вид удался. Кто не знает, главный секрет женской красоты - чем хуже самочувствие, тем лучше выглядишь.

И повели учиться. Обувь была мучительно красива. Школа наоборот, попалась неудачная по цвету и форме, народ в ней противный и солнце светило по-дурацки. Девочку подвели к неприятной, почти саблезубой женщине. Сказали, это Нина Петровна. Завтра нужно будет её найти и впитать свет знаний. Девочка про себя решила, будет искать самое ужасное на вид, потому что её учитель - гомункулус.

А второго сентября ей вернули сандалии. Очень неожиданно. Девочка не подозревала, насколько привязалась к ним за лето. Почти до слёз. В этот день солнце светило лучше, дети выглядели ничего, школа оказалась даже со столовкой. Осталось найти существо пострашней, сказать «Здрасте, я Люба Богомолова». И заплакать.
Искала, искала, вроде все симпатичные. Наконец нашла. Так весь день и просидела рядом с гардеробщицей. Счастливая вся, в сандалях.

Теперь она выросла и вот вчера говорит:
- Пойдём гулять. У меня есть туфли, отличные, очень удобные, только ногу пластырем надо заклеить: здесь, здесь, и тут ещё, потолще. Конечно, всё равно натрут, но если гулять недолго, за неделю пройдёт.

При этом у неё есть ещё и НЕУДОБНЫЕ туфли. Она их надевает на свадьбы лучших подруг, чтоб не так за них радоваться.

© Слава Сэ. Про женщин. Удивительное.

Как всегда отлично ))
Отдыхаю тут у тебя, даже настроение как в каминном

Если бы у меня была дочь, я бы сказала ей — почтенный риторический приём, выставляющий сразу два маячка для читателя: то, о чём я собираюсь писать, для меня важно, раз, но ценность его подчёркнуто субъективна, два, это не проповедь, но размышление.

Итак, если бы у меня была дочь, я бы сказала ей, что быстрый грибной суп из шампиньонов на тридцатку, двух морковок, лапши или пары картофелин и малой толики пшена, приправленный укропом и слегка тимьяном, есть спасение хозяйки во многих отношениях, начиная с бюджета и заканчивая самоуважением, потому как всё не полуфабрикаты, а хлопот едва ли не меньше.

Я бы сказала ей, что шпилька в любую погоду по любой дороге, шпилька на целый рабочий день, не украшает женщину, не повышает её шансы, потому что после женщине предстоит со шпилек слезть, а ступни, ноги и спина останутся с нею навеки — ну, и уместность, уместность, одно дело, в театре по паркетам, другое — по корявому асфальту на общественный транспорт.

Сказала бы я ей, что умение ставить точку — ценнейшее из умений, что элегический дискурс подобен жевательной резинке, вброшенной в механизм зубчатой передачи, стоит однажды повернуть голову на сто восемьдесят совиных градусов, засмотревшись в прошлое, жизнь заедает, вот во всех смыслах заедает. А упрямо ходить в плаще и сапожках в июльский зной лишь потому, что у тебя лично на сердце весна... ну, ещё бы я ей сказала, что звание дурака почётно и прославлено, только бы не скучный был дурак. Шут, настоящий дурак, увлечён не собою, но пестротой бытия — и бубенцы его не надрывны.

Наверное стоит сказать этой воображаемой девочке и о том, что есть великая стихия нипочему, в соприкосновении с которой вся наша логика складывается карточным домиком, а ожидания лопаются, как воздушный шарик о сигарету... да, и не умиляйся тому, как красиво, как романтично, как кинематографично, в чёрно-белой эстетике, он курит — через двадцать лет ты будешь слушать утренний кашель и бояться эмфиземы, его или того, чьей сигарете умилялась двадцать лет назад такая же дура, обсмотревшаяся кино и насочинявшая скверных мифологем.

Через двадцать лет, моя хорошая, это тоже надо сказать, ты поглядишь в зеркало и постараешься осознать две взаимоисключающие вещи: возраст ничего не меняет по сути, никто не смеет повелеть тебе опустить плечи и погасить глаза — или перестать носить полосатые гольфы — просто потому, что не положено; но возраст предполагает, что мы уже научились смотреть на мир не только сквозь свои потребности, желания, настроения и боль в животе, но и поверх них, не требуя от мира немедленно ответить, почему небо синее, а также всё бросить и чинить нам велосипед.

Держи спину прямо, будь готова к дурному, но не жди его, не меряй своей мерой, но и не отказывайся от суждения.
Полюби готовить, хотя бы салат и пирог с яблоками, это упорядочивает повседневность и радует близких; смотри по сторонам, вокруг много жизни; мой голову хотя бы через день, хотя бы из чайника, это помогает бороться с хаосом внутри и снаружи головы; не заставляй себя надеяться, не позволяй себе отчаиваться; не садись на диету, кроме лечебной, ешь мороженое, это правильно. Не жалей любви, это то золото, что ржавеет от экономии, не стесняйся её, даже если ты в ней смешна; но не обременяй любовью того, кто не возьмёт и золота, назойливость — не доблесть; ходи пешком, когда позволяют время и погода, только носи шапку, когда холодно, больные уши не добавляют радости.

Риторика риторикой, дочери у меня нет — возможно именно потому, что я слишком знаю, что надо говорить девочкам.
Будь у меня дочь, она бы, вероятнее всего, в полном своём праве наплевала на мои заветы, каждый пишет свои заповеди сам, так уж получается.

Хотя грибной суп вполне универсален.

© quod_sciam. нипочему

Жестоко усталость
Подводит черту:
Здесь – то, что досталось,
Там – что обрету.
Лишь юную кожу не портят прыщи:
В бедламе жующих живых не ищи!

Довольно смятенью
Платить по счетам!
Здесь – разве что тенью,
Душой – где-то там.
И, выдохнув пламень, уже на бегу:
Изжогу стихами гасить не могу!

Не смею вам портить
Застолье, друзья.
Ведь в жизни – как в спорте:
Здесь вы или я.
Сквозь слёзы гляжу на пылающий дом:
Я, кажется, выжил. Спасибо на том!

Zaboy - Владимир Васильевич Фролов

О несправедливости мира
Великий человек родился ровно в срок и весом в три килограмма. Он мог бы родиться семимесячным или сразу тридцатилетним, но не хотел создавать проблем родителям и врачам.
Уже в двухмесячном возрасте Великий понял, что вовсе необязательно кричать для того, чтоб быть услышанным. Кроме того, крик двухмесячного младенца мог помешать соседям думать о символизме в поэзии Малларме. Поэтому, когда ребенок хотел есть, он деликатно покашливал в своей кроватке, призывая к себе мать.
Мать Великого думала, что ребенок еще не держит головку. На самом же деле ребенок просто ежесекундно кивал матери в знак признательности за ее заботу и одобрения всех ее действий.

Далее развитие Великого понеслось, как лоси к водопою.
У три месяца он уже сам мог менять себе памперс. В четыре научился их стирать. В шесть, молодой гений, уже полз самостоятельно на четвереньках к туалету.

Перед тем как поползти куда-нибудь, ребенок обматывал свои колени мягким поролоном, чтоб стуком коленей не обрушить люстру у соседей снизу. В год ребенок уже сам разводил себе смесь и ел тихонечко, пока родители отдыхают от забот.

Купали ребенка в полной тишине. Однажды мама, когда дитю было всего восемь месяцев, случайно перепутала детское мыло с каустической содой, но величайший вундеркинд не проронил ни звука, несмотря на то, что в глазах и по всему телу немного жгло. Он спокойно смыл каустическую соду и с пониманием посмотрел на мать.
«Бедная. Совсем замучалась со мной» - хотел сказать он, но вовремя вспомнил, что звук «Зэ» он еще не выговаривает. И поэтому сказал просто:
- Ничего. Я не виню тебя!
Мать повалилось перед этим святым ребенком на колени, а он сказал тихо:
- Не нужно коленями об пол стучать. Соседи вни... под нами, то есть.

В полтора года мальчик умел читать. В два гневно обличал поэзию Агнии Барто за излишнюю простоту рифм и сюжетов. В три года он уже помогал папе обшивать балкон досками, изредка прерываясь на то, чтоб перевести старушку через дорогу.

Прохожие с умилением смотрели, на гуляющего в парке малыша: он сидел на скамеечке, спокойно принимая воздушные ванны и ответственно подставляя лицо солнцу. Стоило кому-то из взрослых приблизиться к скамеечке – он вскакивал и уступал место.

В песочнице мальчик играл молча. Не потому что в песочнице было интересно, а потому что дети должны играть в песочнице, пока взрослые обсуждают падение нравов молодежи. Прежде чем воткнуть в песок лопатку, мальчик, просеивал песок, чтоб убедиться, что в песочнице нет божьих коровок и дождевых червей и, в результате втыкания лопатки, вред не будет принесен никому.

Понятное дело, что ни о каких играх не было и речи, до тех пор, пока не была квартира убрана, посуда вымыта, хлеб куплен, бездомные собаки пристроены в хорошие руки, лягушечки убраны с проезжей части, котятки накормлены, в кормушечки подсыпаны крошечки для воробьев. До всей этой ответственности мальчик дошел сам, потому что читал добрые книги и был до крайности разумен.

Однажды родители возвращались с курорта вместе с ребенком. Величайший всю дорогу молчал, улыбался пассажирам, бегал за водичкой по первой просьбе, вызывая умиление всех пассажиров и черную зависть тех, у кого плакали от духоты дети. И только дома он признался, что случайно сломал обе ноги при посадке в автобус и не плакал только потому, что не хотел портить всем дорогу.

В юности Величайший презирал фаст-фуд, попсу, Донцову, наркотики, алкоголь, мещанство и салат «Нежность» из майонеза и чего-то еще. Музыку слушал в наушниках и под одеялом, чтоб не помешать никому. Бывало едет в троллейбусе под одеялом и неслышно прется от Гайдна. В десять лет он решил теорему Ферма, в одиннадцать вылечил крыло у пятисотой вороны, в тринадцать убедительно доказал, что Карлос Кастанеда стырил свое учение у Франсуа Рабле, в пятнадцать закончил пятый университет и выиграл всемирный конкурс «Молодая Надежда Человечества».

И вот, к двадцати пяти годам, он решил, что подготовительный период закончен и пора переходить к своей основной миссии.
Тогда он подошел твердым шагом к первому попавшемуся в парке родителю, чей ребенок нарушал тишину, и сказал:
- Вы вообще в курсе, что вы неправильно воспитываете ребенка? Вот я в его время...
Родитель с завистью выслушал Великого, записал все его советы, поблагодарил его за Свет Истины, попенял на отбившегося от рук сына, признал свою вину и попрощался.
- Кто это был? – спросила отходившая ненадолго родительница, глядя вслед Великому.
- Да так... – пожал плечами родитель. – Дебил какой-то.

/новое у Узуна/

"Удивительная штука эти реки и дороги, - размышлял Снифф.- Глядишь, как они стремятся мимо тебя, и на сердце становится так тревожно, так смутно. Неодолимо тянет в чужие края, тянет отправиться вслед – посмотреть, где же это они кончаются…"

© Туве Янссон. Муми-тролль и комета.

Над городом тихий дождь.
А.Рембо

То ли плачется сердцу,
То ли каплет с небес...
Только бедному сердцу
С чего бы скорбеть?

Шелест ласковый капель
По земле, по реке...
Колыбельная капель
Для сердца в тоске.

Где же грусти причина?
Измена? Едва ль...
Это плач без причины -
Просто в сердце печаль.

Сердце полнится болью -
Без любви, без вражды...
Жжет немыслимой болью
Беспричинность беды.

Д.Галь (1991-1992)

1 МЕЖДУ НАМИ

Между тем
Что я думаю
Что я хочу сказать
Что мне кажется, что я говорю
Что я говорю
И тем
Что вам хочется услышать
Что вам кажется, что вы слышите
Что вы слышите
Что вы хотите понять
Что вы думаете, что вы понимаете
Что вы понимаете
Есть десять шансов к одному, что возникнут трудности в общении.
Но все-таки попробуем...

© Б. Вербер. Новая энциклопедия Относительного и Абсолютного знания

СТИЛИЗОВАННЫЙ ОСЕЛ

(Ария для безголосых)

Голова моя - темный фонарь с перебитыми стеклами,
С четырех сторон открытый враждебным ветрам.
По ночам я шатаюсь с распутными, пьяными Феклами,
По утрам я хожу к докторам.
Тарарам.

Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,
Разрази меня гром на четыреста восемь частей!
Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности,
И усядусь, как нищий-слепец, на распутье путей.

Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется,
У меня темперамент макаки и нервы как сталь.
Пусть любой старомодник из зависти злится и дуется
И вопит: "Не поэзия - шваль!"

Врешь! Я прыщ на извечном сиденье поэзии,
Глянцевито-багровый, напевно-коралловый прыщ,
Прыщ с головкой белее несказанно-жженой магнезии,
И галантно-развязно-манерно-изломанный хлыщ.

Ах, словесные, тонкие-звонкие фокусы-покусы!
Заклюю, забрыкаю, за локоть себя укушу.
Кто не понял - невежда. К нечистому! Накося - выкуси.
Презираю толпу. Попишу? Попишу, попишу...

Попишу животом, и ноздрей, и ногами, и пятками,
Двухкопеечным мыслям придам сумасшедший размах,
Зарифмую все это для стиля яичными смятками
И пойду по панели, пойду на бесстыжих руках...

<1909>
© Саша Чёрный

pepper lonely days

такая странная игра
как в быстрой фильме черно-белой
бегут солдатики ура
от крови пленка задубела
но все как будто невзапра...
как будто знаешь что в конце
хоть сам на белом жеребце
и декорации на совесть
но кровь напоминает соус
а взрывы ярмарку в ельце
куда китайские петарды
купец на масленой завез
и вот мосты горят и жар ты
всей кожей слышишь но всерьез
никак не можешь испугаться
стенают раненые братцы
их гибель страшная пустяк
они бы умерли и так

послушай с самого утра
мы столько слов произносили
но все как будто невзапра...
все в пол-отчаянья вполсилы
за всем мерещится елец
незаселённый нарочитый
хотя роман еще не читан
он в этом доме не жилец
как будто знаем что в конце
и вот не стали тратить порох
глава последняя в венце
слетела с плеч - без лишних споров
с ней эпилог в тартарары
летит и пепел носит ветер
убит сержант по кличке пеппер
но жив по правилам игры

© Лена Элтанг

«Фрау «Чёрная смерть».
Командир взвода морских пехотинцев во время Великой Отечественной войны лейтенант Евдокия Николаевна Завалий.

До нынешнего Дня Победы она не дожила всего четыре дня.
Давнее поверье о том, что женщина на флоте — явление аномальное, в наши дни воспринимается как некоторый пережиток.
И хотя к дамам в бушлатах некоторые мужчины все еще относятся скептически, прекрасный пол давно отвоевал себе место под солнцем во флотских экипажах многих стран. В Норвегии под натиском морских амазонок не устояли даже святая святых ВМС — субмарины.
В России заповедь Петра I о том, что «женщинам во флоте не бывать», впервые нарушила гречанка Ласкарина Бубулина — единственная в истории женщина — адмирал Российского флота. В США первой морячкой стала Грейс Хоппер — контр-адмирал американского ВМФ.
Есть своя женщина-легенда и в Украине. Человек удивительной судьбы и с уникальной в истории военно-морского флота биографией. Гвардии полковник морской пехоты Евдокия Завалий — единственная представительница слабого пола, которая в годы Второй мировой войны возглавляла действующий на передовой линии фронта взвод морских пехотинцев.

...Я тщетно пытаюсь отыскать в облике невысокой худенькой женщины черты избранности, позволявшие ей, семнадцатилетней, командовать полусотней крепких мужиков, наводя ужас на гитлеровцев дерзкими вылазками, за которые она получила от них прозвище «фрау черный комиссар» или «фрау черная смерть». Буквально с порога Евдокия Николаевна командует мне: «Идем к столу! Флотская уха стынет!» Звучит как приказ, и я понимаю, что возражения бессмысленны — комвзвода в своей стихии.

Фатальная память.
— Евдокия Николаевна, откройте секрет: как удавалось руководить взводом десантников, может, слово какое заговорное знали?
— Слова самые обычные: «Взвод! Слушай мою команду!» Голос-то у меня громкий всегда был, с детства песни пела под свой аккордеон. Поначалу, конечно, бывало, хмыкали хлопцы в мою сторону, но я внимания не обращала. Ничего-ничего, думаю, я вам еще покажу кузькину мать! Волю в кулак, очи озверелые и — вперед! Хотелось нос мужикам утереть, показать, что могу воевать не хуже, если не лучше их. И они привыкли ко мне, зауважали. Если бы не приняли как командира, сто раз была бы убита. Ведь немцы охотились за мной, после того как узнали, что «черными комиссарами» командует женщина, но ребята мои каждый раз выручали.
Поднимаю их в атаку: «За мной!» Догоняют и обходят меня, прикрывая, бесстрашные, отчаянные — Жора Дорофеев, Петро Мороз, Саша Кожевников, три Димы — Ваклерский, Собинов и Седых... Каждый из пятидесяти пяти моих автоматчиков до сих пор стоит перед глазами, хотя никого из них уже нет в живых. Димка Седых бросился под танк с последней гранатой, Миша Паникахо заживо сгорел, облитый горючей смесью, но успел вскочить на вражеский танк и поджечь его, Ваня Посевных... Когда появился во взводе, смерил презрительным взглядом: «Бабе подчиняться неохота!» А в боях за Будапешт он прикрыл меня от снайперского выстрела, подставив свою грудь... До Победы дошли только шестнадцать моих ребят, сегодня из нашего спецвзвода 83-й бригады морской пехоты осталась я одна.
Евдокия Николаевна замолкает, пытаясь унять слезы, ручьями текущие по щекам, а я, не зная, как утешить, перевожу разговор в другое русло — туда, где не должно болеть.
— Вы, наверное, пацанкой росли — во дворе верховодили, заводилой были?
Она как будто не слышит вопроса — рвущая сердце фатальная память 65-летней выдержки не отпускает ее.
— Так и не привыкла терять. На фронте слезы прятала под плащ-палаткой, чтобы, не дай Боже, не увидел кто и не заподозрил в слабости. Понимаешь, я просто не имела права быть слабой, бояться. Но все равно боялась... крыс. Ничего с собой поделать не могла, крысы для меня страшнее немцев были — голодные, по ночам в лицо бросались, за пятки грызли. Брр! Лучше не вспоминать...
Я ведь совсем девчонкой на войну попала, еще шестнадцати не стукнуло. Три раза бегала к военкому, а он мне все: «Молоко сначала подотри!» — «Какое молоко?» «Материно, не обсохло еще!» Но фронт приближался, и вскоре война сама пришла за мной. Как сейчас помню этот день, 25 июля. Выжженную солнцем степь в родной Николаевской области, колхозное поле, где мы с подругами торопились убрать урожай, зарабатывая трудодни. Вдруг видим — на белом небе над нашим селом появились черные пятна.
Бригадир аж присвистнул: «Парашютный десант!» Послышался нарастающий гул, и вражеские самолеты начали бомбежку. Мы бросились по домам. Вбежав во двор, я услышала чей-то стон и, глянув под старую антоновку, обомлела: молодой пограничник (у нас в селе находился штаб погранзаставы) лежит в луже крови. Не помню, как вбежала в хату, разорвала на бинты простыню, как могла перебинтовала его, смотрю — еще одного ранило, потом еще...
Когда последняя воинская часть покидала Новый Буг, ведя кровопролитные бои, я уговорила командира взять меня с собой. Хотела забежать домой за кофточкой, но возле дома столкнулась с бабушкой. Увидев меня, баба заголосила: «Ой, шо ж ти робиш? Вернися, золота моя!»
А потом вдруг крепко обняла, зашептала что-то и посмотрела в глаза:
— Онучечка! Четыре раза будешь кровью стекать! Но тебя принесут белые гуси... И перекрестила. Бабушка моя людей лечила травами и судьбу предсказывала. Прожила на свете 114 лет.
— Сбылось бабушкино предсказание?
— Как сказала, так и случилось. Четыре ранения и две контузии — с такими трофеями я вернулась с войны. Впервые ранило на Хортице, когда во время отступления наш 96-й кавалерийский полк, где я служила санитаркой, принял тяжелый бой. Днепр нам пришлось форсировать вплавь, на хлипких плотах из подручного материала. Там и настиг вражеский снаряд. После проникающего ранения в живот попала в госпиталь под Краснодаром. Главврач осмотрел меня: «Ну все, девчоночка, отвоевалась. Получишь литер и дуй домой». Ответила, как отрезала: «Некуда мне ехать! Отправляйте на фронт!»
Направили меня после ранения в запасной полк. А туда как раз «покупатели» из командования приехали набирать ребят на передовую. Один из них, моряк, подзывает меня: «Гвардии старший сержант, покажите ваши документы!» Раскрывает мой литер и читает: «Старший сержант Завалий Евдок.» Это в госпитале имя мое так сократили. «Завалий Евдоким?» А я ему, и глазом не моргнув: «Так точно, товарищ командир! Завалий Евдоким Николаевич!» — «Даю пятнадцать минут на сборы!» — «Есть!»
Он и не подозревал, что перед ним — девушка. А я ничем не выделялась среди парней: те же гимнастерка и галифе, на голове после госпиталя — «ежик» с чубчиком — косу пришлось сбрить, чтобы вши не донимали. Выдали мне боеприпасы, обмундирование, а потом отправили... в баню.
— Вот тут-то и раскрылся обман? Разоблачили «Евдокима»...
— Да ты что! Если бы тогда узнали, не сносить бы мне головы. Расстрельная статья, с командованием шутки плохи! Стою ни жива ни мертва со своим тазиком, а мимо ребята в чем мать родила мыться бегут. Посмотрела на палатку медсанбата и смекнула расковырять себе лицо в кровь, чтобы не до бани было. В медсанбате мне обработали раны, а через два с половиной часа у станицы Горячий Ключ старший сержант Евдоким Завалий принимал бой в составе шестой десантной бригады.
— Вы хотите сказать, что вам удалось незаметно влиться в мужское общество и оставаться там нерассекреченной еще какое-то время? Простите, но это кажется невероятным...
— Тем не менее мне удалось продержаться около года. Никто ни о чем не догадался. Меня сразу же признали «своим парнем», а после того как под Маздоком я взяла в плен немецкого офицера, направили в отделение разведки, и вскоре я стала его командиром. Очень тяжелые бои шли на Кубани, в районе станицы Крымская. Там наша рота попала в окружение. В разгар схватки погиб командир, и, заметив растерянность бойцов, я — старшина роты — поднялась во весь свой «гигантский» рост и крикнула: «Рота! Слушай меня! Вперед, за мной!» Бойцы поднялись в атаку, и нам удалось сломить сопротивление противника, выйти из окружения. В этом бою я получила второе тяжелое ранение. Вот тогда-то и разоблачили «Евдокима».
— И какими были последствия? Перепало на орехи от командования?
— Никто даже не пикнул. Наверное, учли боевые заслуги и дали направление на шестимесячные курсы младших лейтенантов. После них в октябре 43-го направили в 83-ю бригаду морской пехоты Краснознаменной Дунайской флотилии и доверили взвод. Так я из «товарища Евдокима» превратилась в «лейтенанта Дусю». Матросы мне попались как на подбор — рослые, крепкие, отчаянные хлопцы. Ребята из соседних взводов вначале смеялись над нами: «Дуськин взвод!» Но прошло время, и стали называть уважительно: «Дусины гвардейцы». А мои автоматчики называли меня по-мужски — командиром, а иногда ласково Евдокимушкой...

Трем смертям не бывать
— То есть бойцы стали воспринимать вас не только как командира, но и как женщину. Скажите честно, сердце ни разу не екнуло? Влюбленные взгляды ловили на себе?
— О чем ты говоришь! Если бы хоть какие-то мысли возникли на этот счет, все — нет взвода и нет командира. Я была для них мужиком, да и некогда было нам, морским пехотинцам, любовь крутить. Про это ты в других родах войск расспроси, может, чего и расскажут. А мне нечего рассказать, кроме того, что вернулась я домой после войны чистая, как небо и звезды...
Мой бестактный вопрос разволновал Евдокию Николаевну, и в ее голосе вновь появились командные нотки: «Возьми вон ту газету!» Я протягиваю ей потрепанный газетный листок из разложенного на столе солидного домашнего архива. Она возвращает его мне: «Читай!»
— «Бойцов во главе с женщиной-офицером высадили в тыл врага десантные катера. Была поставлена задача перекрыть дорогу, по которой отступали на Вену разбитые под Будапештом фашистские части. 6 суток отбивали ребята яростные атаки врага. А потом с воздуха на них посыпались бомбы. Со стороны Будапешта на моряков двинулись «тигры». Казалось, что все кончено. Не выдержит горстка морских пехотинцев, не устоит. Но пока подоспела помощь, семь фашистских танков горело перед траншеями смельчаков. «Тигров» подожгли моряки из взвода лейтенанта Завалий...»
Евдокия Николаевна прерывает меня:
— Вот такая «любовь» у нас была, деточка. А ты говоришь, взгляды...
Севастополь, Сапун-гора, Балаклава, Новороссийск, Керченские катакомбы. По 8—9 атак за одни сутки. Я потом после войны еще долго по ночам «ходила в атаку». Кричала так, что соседи пугались. А бабушка молилась и говорила маме: «Это нечистый дух из нее выходит, доня!» Наверное, благодаря этим ее молитвам и заговорам живу до сих пор, хотя трижды была похоронена...
Я слушаю ее рассказ и думаю: наверное, когда человек при жизни становится легендой, мистику и мифологию воспринимает как объективную реальность. Забывая, где правда, где вымысел. Но на всякий случай уточняю:
— Сколько раз?
Она не реагирует на глупый вопрос и продолжает, глядя сквозь меня в свое прошлое:
— Еще в самом начале войны кто-то из односельчан сказал бабушке, что видел, как меня хоронили. Но она не поверила и все по церквям ходила, свечи ставила. Потом под Белгород-Днестровским, когда ночью форсировали лиман, чтобы, преодолев минное поле, захватить плацдарм и удержать его до прихода главных сил. Едва достигли середины лимана, как с противоположного берега ударили вражеские орудия и пулеметы. Несколько мотоботов пошли ко дну, остальные достигли берега и захватили его. Когда немцы стали отступать, мой взвод преследовал их. Я не заметила, как оторвалась от своих десантников, рядом разорвался снаряд, и меня отбросило взрывной волной. Очнулась, когда стемнело, и услышала немецкую речь. Немцы ходили по полю боя и добивали наших раненых.
Почувствовала, что приближаются ко мне, затаила дыхание, и вдруг огнем полоснула боль в ноге. Один из фашистов пронзил ее штыком, чтобы проверить, мертва ли «русиш фрау». Чудом не выдала себя, а на рассвете, когда наши батальоны очистили от гитлеровцев западный берег Днестровского лимана, меня, истекавшую кровью, нашли местные жители. В штабе бригады решили, что я погибла, и на братской могиле в Белгород-Днестровском среди других имен появилось мое.
Ну а в третий раз меня похоронили в Болгарии, высекли фамилию на памятнике, и когда спустя 25 лет я приехала в Бургас как почетный гражданин города, одна из женщин во время встречи с горожанами узнала меня и бросилась ко мне со слезами: «Доченька! Ты живая!»

Привидения в черных бушлатах
— Фашисты называли вас «фрау черная смерть». Значит, признавали вашу силу и свою обреченность, то есть уважали?
— Черные бушлаты всегда наводили на них смертельный ужас. Внезапностью, дерзостью и бесстрашием. Головы у моих ребят отчаянные были. Но когда фрицы узнали, что среди них — женщина, сначала поверить не могли, а потом стали охотиться за мной. Что касается уважения, не знаю, но расскажу еще один случай. Это была самая дерзкая и самая трудная операция, которую поручили моему спецвзводу.
В феврале 45-го шли жестокие бои за Будапешт. Четыре дня морские пехотинцы пробивались к крепости, где размещалось гитлеровское гнездо — штаб-квартира фашистского палача Хорти. Все подходы к замку были заминированы, оборудовано множество огневых точек. Командование 83-й бригады поставило задачу: во что бы то ни стало проникнуть внутрь крепости. Обследуя все закоулки, моряки обратили внимание на канализационный люк, спустились в него и обнаружили подземный ход. Разведчики доложили, что пройти подземельем можно, но дышать там трудно — стоит тяжелый смрад, от которого кружится голова. Командир роты Кузьмичев вспомнил, что среди захваченных нами трофеев есть подушки с кислородом. Просчитали, что идти надо до четвертого колодца, и решили рискнуть. Мой взвод шел впереди роты — одна подушка на двоих, делаешь спасительный вдох и отдаешь соседу. Коллектор оказался уже, чем предполагали, шли согнувшись, ноги увязали в зловонной жиже. У второго колодца услышали грохот и лязг. Осторожно отодвинули крышку и сразу закрыли — наверху вся улица запружена танками и бронемашинами. Господи, подумалось, а что же ожидает нас у четвертого колодца? Ведь это вонючее подземелье может стать нашей братской могилой, достаточно бросить пару гранат! У четвертого колодца остановила взвод. Сердце бешено колотится, но там, наверху, было тихо. Значит, правильно рассчитали.
Покинув колодец, бойцы редкой цепочкой рассыпались вдоль серой стены замка, очередью уложили часового. Внезапное появление «черных комиссаров» повергло противника в замешательство, нам хватило этих секунд, чтобы ворваться в здание, пока застрочил пулемет. Подоспела рота и другие подразделения — брали этаж за этажом и вскоре полностью очистили от гитлеровцев замок и прилегающие кварталы. В числе пленных оказался немецкий генерал. Он смотрел на нас, как на призраков, не в силах понять, каким чудом мы оказались в тылу его войск.
Когда ему сказали, что прошли под землей, не поверил, пока не увидел разведчиков, не успевших отмыться от грязи и нечистот. Когда услышал, что комвзвода была девушка, опять не поверил и оскорбился: «Худшего издевательства вы не могли придумать?!»
Вызвали меня. Пришла в штаб грязная, как черт, разит от меня за километр. Майор Круглов, зажимая нос платком, обращается ко мне: «Доложите, как пленили немецкого генерала!» И вдруг немец протягивает мне пистолет системы «Вальтер» — плохо, видать, обыскали его ребята. «Фрау русиш черный комиссар! Гут! Гут!» Я глаза вытаращила на политотдел, те кивают — бери. Потом ребята именную надпись мне на этом пистолете сделали...
— Евдокия Николаевна, а после войны вам не хотелось продолжить военную карьеру на флоте? Глядишь, и до контр-адмирала дослужились бы, как Грейс Хоппер.
— Мне давали направление в военное училище, но сказались ранения, и пришлось оставить службу. Но я не жалею, потому что встретила свою любовь, вырастила сына и дочь. Растут мои внуки и правнуки, хотя мне предсказывали, что ни мужа, ни детей не будет. Когда гитлеровцы готовились к контрудару по нашим войскам в районе озера Балатон, мой взвод остановился в помещичьем доме. Хозяйка, которая немного говорила по-русски, увидев меня, отшатнулась: «О Господи, женщина!» А потом стала убеждать, что оружие — это большой грех и что небо накажет меня, не дав продолжения моему роду, а земля разверзнется подо мной... Как видите, старая помещица ошиблась, живу. Одна за всех моих ребят...
После войны объездила множество городов, воинских частей, кораблей и подводных лодок — везде рассказывала о моем десантном взводе. Выступала в школах, чтобы дети знали правду, а не росли Иванами, не помнящими родства. И сейчас иду, если зовут и не подводят силы. В августе прошлого года привезла из Севастополя тридцать комплектов тельняшек и бушлатов для ребят из 104-й школы в Пуще-Водице, куда с радостью ходила каждый год 9 Мая. А 1 сентября 2007 года этой школе торжественно присвоили имя фашистского головореза Романа Шухевича. Нужна ли теперь там моя правда?..
За последние два с половиной месяца она похоронила сразу четырех близких людей — трех сестер и племянника. «К человеческим потерям привыкнуть нельзя, — говорит Евдокия Николаевна, — но выжить все-таки можно. Главное — не утратить память и не предать ее. На ней ведь держится мир, но как объяснить это людям?»

© Елена Вавилова
На ЧФ Марией Егоровой снят фильм «Евдоким и Евдокия».
Информация об Е.Н.Завалий была собрана на ресурсе МП Марией из Казани
Здесь этот рассказ с фотографиями.
И ещё рассказ о ней.

Наказывать себя и быть наказанным - это все-таки привилегия детства. У взрослых нет времени стоять в углу, и возможности такой нет. Потому что наделанные ошибки - свои или чужие, - нужно как-то выправлять, и выправлять срочно. Взрослый человек никогда не наказывает того, кого считает взрослым человеком, а если у него начинают клянчить наказание - просто отходит в сторону. Наказать означает снять ответственность. И когда кто-то просит наказания - для кого угодно, - он просит снять с него ответственность. Наказываемый примет муку, реальную или придуманную, но не он будет выправлять поломанное и выхаживать вырванное с корнем. По сути, ему, наказанному, подписывают избавление от труда. Не от мук - именно от труда.

А если учитывать, насколько часто родитель предпочтет наказать ребенка, вместо того, чтобы дать ему возможность восполнить порушенное, -
стоит ли удивляться, что все мы прекрасно умеем мучиться и страдать,
но почти не умеем выправлять и выхаживать.

© Александр Шуйский (Стрейнджер)

Жить как живется – тихо, не хуже прочих; шить и стирать, не уметь говорить навзрыд. Танечка, Павлова внучка, Петрова дочка, девочка-девочка, что у тебя болит? – Не болит ничего, не тянет ни справа, ни слева, - кроме мальчика, спавшего в теплом лесу подо Ржевом, в небо лицом, головой на брусничной кочке, я ведь тогда и вправду решила – спит… Я ведь тогда говорю – отдыхай, хороший, сил набирайся, ты у меня один… Я ведь уже решила, что будет сын, что сероглазый, что назовем Алешей…

Ничего не болит, только, знаешь, самую малость – я ведь Тебе про каждого рассказываю по утрам: плачу, что никого у меня не осталось, никого на свете, а они все зовут – сестра… Скажут: не плачь, сестричка, попей водички, вытрись косынкой, снимай сапоги – и спать. У девочек на войне то жених, то батя; ждать остальных – никакого сердца не хватит. А у меня было столько братьев –
на пальцах не сосчитать.
Было; а остальное уже не важно – мне ведь недолго осталось глядеть им вслед. Господи, знаешь, только одно мне страшно: вот как помру я, а Пашке-то двадцать лет… Думает, я приду к нему молодая, в платьице новом, а я –то совсем седая, старая стала, не узнает меня, поди…

…Девочка-девочка, ты на себя погляди! Видишь – как смоль косички и ручки-спички, девочка Танечка, ласточка, медсестричка, платье в горошек, в лаковых босоножках, все на вокзал сегодня – и ты иди.
Вот тебе рай – беги, раскрывай объятья: едут, глядят из окон все твои братья, машут тебе руками, а впереди – там впереди, родная моя, слыхала? – Пашка, внук Алексеев и сын Михайлов, все перешел без страха – войну, беду ли, вышел на станции, ждет тебя молодую, стриженый и белозубый, живой, без пули в груди.

© _raido

Таша, а у вас здесь гениальная коллекция, ведь..я что подумала, к этому талант особый нужен - букет такой собрать..

Спасибо, Си. Приятно это слышать от Вас.
Я тут берегу своих домашних, потому как частенько достаю воплями: "Быстро смотрите/слушайте, что нашла/прочла только что!". А сюда выложила: и поделилась, и дома всё спокойно.

еще про Герду

И пускай; сочиняй свои чудеса, хорошо тебе в ледяном краю: ничего страшнее замерзших рук, ничего чернее пяти утра. Хочешь вправду страшного – так представь себе, как я тут пою, как ломаю голос о зимний воздух – не приходится выбирать. Ты представь, как ветрено днем и серо, как здесь пусто по вечерам; гости ходят редко – им вечно чудится запретное колдовство. Вот они несут мне ненужный сор, волокут нелепый лежалый хлам – говорят: получится слово «правда» - или что-то вроде того. Ты умеешь, нам ли не знать, - смеются, - не ломайся, выдохни и скажи; скоро март, и день прибывает быстро: ты посеешь слово – мы станем жать.
Словно их привычные пустяки так надежно держат живую жизнь.
Словно в целом мире ничто другое не может ее держать.

И они не отстанут, представь себе, им же хочется знать, какими мы с тобою были на самом деле, что нам снилось, дышалось как…
Каждой дуре, услышавшей «не люблю», нужно взять себе мое имя.
Каждый, подумавший «не люблю», играет в тебя, дурак.

И когда нас выловят между строк, и когда нас выучат наизусть, и когда нас выговорят взахлеб, перепишут в ноты и станут играть – все закончится. Я им скажу, что скоро найду тебя и вернусь. Знаешь, им в голову не пришло бы, что я тоже могу соврать.

Будет так высоко, что захватит дух, что померкнет свет, зазвенит в ушах, - и пускай они говорят о нас, и пускай сочинят нам северный полюс. Если братство есть – то оно затем, чтобы вместе строить воздушный шар; для того, чтобы каждая пядь земли превратилась в Марсово поле. Чтобы были мартовские ручьи, через двор убегающие в овраг, чтобы можно было уйти на север через ночь по следам полозьев -
развести в снегу неживую жизнь, драгоценный латинский прах, настоящей кровью, - и сжать в горсти, прорасти сквозь землю острейшей осью.

Чтобы слушать тонкий холодный ветер, замирающий в высоте; убежать на коньках по непрочному льду, чтобы было черно и лунно. Говорят, придумавший нас с тобой никогда не любил детей. Мы вчера не вернулись домой к утру – за что нас любить, подумай.

© _raido

Я собираюсь в путь.
Данке сказала, Касе сказала, Ромке сказала (он смеётся - не верит), Бутусе сказала, маме не сказала. Маме потом, так сразу нельзя. С мамами надо аккуратно, а то мамы сразу волнуются и нервничают. Ты им что-то расскажешь, а они сразу лучше знают, что тебе хорошо, а что плохо. Мне так не надо - я хочу сама знать. И потому собираюсь в путь на край света.
Данка с Касей тоже засобирались, ещё с вечера. А сегодня пришли и напросились. А мне не жалко, мне даже наоборот.
- Я только разочек на этот край света посмотрю и всё! – говорит Данка и пытается запихнуть свой зонтик в мою сумку. – Может, там ничего интересного и нет!
- А если там высоко? А если мы упадём? – волнуется Кася и никак не поместит в пакет банку с компотом. - Я видела по телевизору, там одни такие шли, а потом такой обрыв! А они не увидели сразу. И один такой как поскользнётся…
Данка отбирает у Каси банку и говорит:
- Ну и сиди дома! Я тебя сразу брать не хотела. Ты чуть что – сразу плакать будешь!
- А вот и нет! А вот и неправда! – говорит Кася и немедленно начинает плакать.

Мы выходим, а у подъезда уже все стоят.
- Я с вами хочу! – говорит один, который в шапке, из соседнего двора. – У меня вот!
И показывает целый пакет пряников.
- Мы его берём! – говорит Данка.
- Мы берём, мы берём, - кивает Кася и по-хозяйски прячет пряники в сумку.
- А у меня вот! – говорит другой, стриженый, мы его раньше не видели.
Данка заглядывает к нему в сумку и говорит:
- Нет, тебя не берём, нам это не надо!
- Это надо! – начинает уговаривать Данку стриженый. – Это очень надо! Мой папа всегда это берёт!
А я на них смотрю на всех и думаю: «Откуда они все узнали? Кто им сказал, кто нас выдал?»
И ещё думаю, что ну ладно, ну пусть уже идут. Только вот эту маленькую не надо брать. Зачем ей край света? Вдруг она испугается? И чья она, вообще?
- Ты чья? – спрашиваю.
- Я своя собственная!
- А с кем ты пришла?
- Я сама пришла. А мы на трамвае поедем?
- Мы пойдём пешком! Через тёмный лес! – говорит Данка страшным голосом. – Там живут чудища лесные, и таких маленьких девочек утаскивают в овраг!
Кася приседает на корточки и начинает плакать. Девочка присаживается рядом, сперва хмурит лоб, надувает щёки, а потом тоже начинает плакать.
Бутуся носится по двору, заливаясь звонким лаем. Мы с Ромкой сидим на лавочке и доедаем пряники. Мальчик в шапке катается с горки, съезжает на ногах, а стриженый его страхует.
Скоро станет совсем темно. Пани Ядвига увела ревущих Касю и Данку домой.
- Только через мой труп! – доносится из их окон. – И кто это только выдумал? Я вам покажу «в путь»! Я вам покажу «край света»! Сил моих на вас нет!
А я думаю, что бабушки волнуются и нервничают даже сильнее, чем мамы. И ещё думаю, что они все, наверное, что-то знают про край света, но нас туда пускать не хотят.

- Подготовка должна быть серьёзная! – говорит Ромка. – Нужен план и маршрут! Девчонки этого не умеют. Кто вам сказал, что надо через овраг идти? Может, туда надо на каком-то специальном трамвае ехать!
Я молчу и вздыхаю. Кто нам сказал? Никто нам не сказал.
- А ты можешь нам подготовить план и маршрут? И про трамвай.
- Ну, не знаааю…
Ромка делает очень умное лицо, откидывается на спинку лавочки и ждёт, что я начну его уговаривать. И я начинаю, и почти уже совсем уговариваю, но тут возвращается мама и говорит:
- Полина, что это ты тут сидишь так поздно? А ну-ка бегом! Сидит она…
Мама говорит:
- Ты зачем мою сумку взяла? Больше не во что играть, что ли?.. Господи, боже мой, какие руки грязные!
Мама говорит:
- Поправь колготы. Что за ребёнок… Ты ела что-нибудь? Где твои ключи?
Мы идём домой, и я думаю, что вот сейчас мы умоемся, поужинаем, потом я лягу в постель, позову маму, и мы поговорим про край света. Потому что должны же родители своим ребёнкам рассказывать всю правду! Во сколько лет туда можно? Там больше страшно или интересно? И можно ли там куда-нибудь упасть? И кого брать с собой?
И главное, на каком трамвае ехать?

© Елена Касьян. Трамвай на край света.

Почти не помню себя, но помню,
как виноград покорялся полдню,
как обмирали кроны, томился пруд.
И как напрыгался я в то лето,
пытаясь жердью, добытой где-то,
с верхушки снять особенно крупный фрукт.
Как высоко надо мной и жердью
шаталось то, что считалось твердью,
и, расшатавшись, било в колокола...
А под пятой, то есть очень близко,
земля, имевшая форму диска,
напротив, очень ровно себя вела.

В пробелах память, но сквозь пробелы
нет-нет и выглянут, еле целы,
невесть откуда стрелы в чехле и лук,
медвежий клык (сувенир с Камчатки),
состав какой-то взрывной взрывчатки,
футбол зачем-то на стройплощадке вдруг...
Клубилась пыль, рикошетил гравий,
бил по мячу расторопный крайний,
и те на этих сыпались, как в дыму...
В итоге тех побеждали эти,
чему и радовались как дети,
как будто было радоваться чему.

В провалах память, но и в провалах
я различаю мазут на шпалах,
одноколейный пригородный разъезд,
рябину слева меж ив тщедушных,
ложбину справа - и нас, идущих
вдоль полотна, враскачку, на норд-норд-вест.
Легки подошвы. Среда нейтральна.
С произношением всё нормально.
За внешний вид - хоть завтра же к орденам.
В карманах ветер, в очах отвага.
Нас очень много, и вся ватага
не торопясь идёт по своим делам.

К чему я это? К дождю, конечно.
К похолоданью, не ясно нешто?
К часам, в которых чижик своё пропел.
К очередям в октябре на почте -
а там и к заморозкам на почве,
а там и к снегу, белому, как пробел...
О, завитки на обоях синих!
Пустая трата каникул зимних.
Тринадцать лет, испарина, ларингит.
Пора, когда не маяк, не возглас,
а лишь один переходный возраст
тебе и чёрный цербер и верный гид.

В ту пору часто, закрыв учебник,
я от амбиций моих ущербных
провозглашал решенным вопрос любой.
И заключал, что двойного смысла
иметь не могут слова и числа,
и пребывал отчаянно горд собой.
Но проходила неделя, две ли,
слова смещались куда хотели,
как А и Б, сидевшие на трубе.
И числа вновь обретали сложность.
И сознавал я свою ничтожность,
и изнывал от ненависти к себе...

С собою мне и теперь не слаще,
но не о нынешней мгле и чаще
веду я речи, не подводя черты.
Мосты потом - вколотить бы сваю.
Кто мы теперь, я примерно знаю.
Мне вот о чём скажи, собеседник, ты.
Скажи, разумник, поняв дельфинов,
освоив эпос угрюмых финнов,
передовых наслушавшись далай-лам,
кто были те, что по шпалам липким
до сей поры эшелоном гибким
не торопясь идут по своим делам?

2000
© Михаил Щербаков. После детства.
М. Щербаков. Австралия

У меня под кроватью кто-то живёт. Особенно ночью живёт очень.
По вечерам он пытается схватить меня за ногу, но я очень быстрая. Я разбегаюсь прямо от двери и почти взлетаю на кровать. Меня поймать не так-то просто.
Иногда я думаю, что он меня пугает не взаправду, а просто у него такая работа.
Мама говорит:
- Полина, что за глупости? Какая такая работа? Не морочь мне голову.
Мама говорит:
- Ты же взрослая девочка… Майку заправь. Никого там нет, посмотри сама.
Мама говорит:
- Всё, я выключаю свет. И чтобы мне ни звука. Ты меня поняла?
Ну и выключает, и идёт себе на кухню.
А мы тут такие лежим – я на кровати, а кто-то под кроватью. А мама на кухне гремит тарелками и шуршит полотенцами.
И я думаю, что если совсем не шевелиться и тихонько дышать, «кто-то» решит, что я сплю и ничего уже не боюсь. Совсем неинтересно тогда меня пугать. И я не шевелюсь и тихонько дышу. Когда спишь, ничего уже не боишься. Только если страшное приснится.

А Данка с Касей говорят, что у них кто-то живёт везде – и под кроватью, и в шкафу, и в ванной, и даже в кухне за холодильником. И я думаю: «Ого! Это мне ещё повезло!»
- Я его сто раз видела! – говорит Данка.
- Дааа? – удивляется Кася и делает большие глаза.
- А какой он? – спрашиваю.
- Ну, такой, - говорит Данка, - страшный! И лохматый… и зубы такие… и уши!
- Как заяц? – спрашивает Кася.
- Ну типа того, да, - говорит Данка неуверенно и начинает злиться. – Что вы пристали? Смотрите себе сами! У вас что, своего нет?
А потом мы идём ко мне пить компот и есть пирог с ревенем. И заглядываем под все кровати, и под диван, и даже за холодильник. А никого нигде нет. Этот «кто-то» ночью сам всех пугает, а потом днём сам всех боится.

- Мама, а если кто-то, например, живёт под кроватью, то что он ест?
- Полина… Не начинай!
Мама поправляет мне одеяло и приглаживает чёлку. А потом целует в нос.
- Мама, а бывают страшные зайцы?
- Страшные бывают волки. А зайцы бывают трусливые. Спи давай.
Мама уходит и прикрывает дверь.
Я лежу тихонько и слушаю. И мне кажется, что кто-то под кроватью шевелит большими ушами. Страшно, конечно. Но уже не страшно-страшно.
Я достаю из-под подушки кусок пирога с ревенем и долго-долго разворачиваю его из липкого целлофанового пакета, чтобы не шуметь (а то мама услышит же). А потом аккуратно кладу на пол возле кровати. И быстро отдёргиваю руку. Ну, на всякий случай.
- Он немножко помялся, – говорю шёпотом, – но всё равно очень вкусный.
Лежу тихонько и жду, и слушаю. Не шевелюсь совсем. А «кто-то» тоже совсем не шевелится и ждёт.
- Это моя мама делала, она хорошая, ты её не бойся.
Я наклоняюсь и запихиваю пирог подальше под кровать. Но всё равно туда не заглядываю.
Не сегодня… как-нибудь в другой раз… скоро.

© Елена Касьян. Кто-то страшный.

Когда много пыли, я чихаю. Сегодня я чихаю всё утро (вот опять!), потому что у нас генеральная уборка. И мы разбираем антресоли и книжный шкаф. И даже отодвигаем диван.
- Мама, почему «генеральная»? Мы же не генералы?..
Я складываю книжки аккуратной стопочкой по цвету (или лучше по размеру?) и думаю, что, наверное, бывает ещё солдатская уборка и командирская уборка. А ещё детская и родительская. А может быть, даже докторская или космонавтская!
(Вот эта книжка очень интересная, я её быстренько посмотрю).
Мама говорит:
- Это просто такое название. Это значит, что главная, большая уборка.
Мама говорит:
- Полина, и положи уже книжку! Ты уже полчаса эту стопку перекладываешь. Горе луковое…
Я опять чихаю, и мама говорит:
- Будь здорова! Да что ж такое? Лучше вот что - иди игрушки разложи. Все старые собери отдельно – потом вынесем.

Как это «вынесем»? Какие такие «старые»?.. Я не понимаю. Я уже сто раз переложила всё из коробки на кровать, и опять с кровати в коробку, и опять обратно.
Я смотрю на кукол (шесть штук), одну я обстригла налысо, но она меня потом простила. А вот у этой ногти накрашены фломастером – красиво, хоть маме не понравилось.
Я глажу медведя Умку (большого и ещё одного маленького) и поправляю бант плюшевой собаке (её зовут Бутуся, как Ромкину).
Вот резиновый жираф и резиновая свинка. Свинка не очень симпатичная, но очень грустная. Ей на улицу никак нельзя без жирафа. А жираф никуда отсюда не уйдёт, он боится.
Нет-нет-нет, никого мы не вынесем. Это совершенно невыносимые игрушки!
- Ну что ты тут? – спрашивает мама.
- У нас совсем нет старых игрушек, - говорю я.
И делаю такое удивлённое лицо… оно означает «как же так, сама не понимаю». Такое лицо бывает у мамы, когда она ищет ключи или вдруг сахар закончился.
- А вот это? – мама поднимает за ухо белого зайца, который совсем уже не белый.
У зайца вместо глаз две пуговицы – одна чёрная, другая синяя. И из дырки в боку выбивается поролон.
- Что ты, мама! - я обнимаю зайца двумя руками. – Это же Валера! Он же мой друг!
- Ааа… вот оно что! - говорит мама, разводит руками и идёт на кухню.

А вечером я так устала, что у меня тошнит даже в ногах. Я сажусь в постели и спрашиваю:
- Ну вот если бы тебе сказали: «Давайте вынесем эту старую девочку и купим вам новую!» - то ты бы что?
Мама поправляет мне подушку и целует в лоб.
- То я бы сказала: «Ни за что на свете!»
- Вот и я ни за что на свете!
Я ложусь на бок и обнимаю зайца Валеру.
- Но мы же не можем хранить все-все игрушки, - говорит мама. – Мы же всё время покупаем новые. Скоро нам самим тут не останется места.
- Останется! – говорю я. – У нас же есть ещё твоя комната, коридор и кухня!
- Совершенно невыносимый ребёнок, – вздыхает мама и прикрывает дверь.
- Совершенно невыносимая мама, - говорю я Валере на ухо и улыбаюсь.
И хочу ещё что-то ему рассказать (и ему, и всем остальным) о том, как нас никто никуда отсюда не вынесет, но в воздухе уже начинают порхать цветные бабочки, и веки делаются тяжёлыми, а руки и ноги лёгкими…
- Завтра, - думаю я. – Я всё расскажу вам завтра…

© Елена Касьян. Невыносимые вещи

В пятницу вечером, когда в городе не остается трезвых,
Оборотни в подворотнях воют так, что их даже жалко.
Она идет сквозь все это - ставить на огонь свою джезву,
Пить свой грог, читать своего Ремарка.
Перед ней расступаются звери, убийцы, люди,
Драконы уползают обратно в свои чертоги.
Потому что если только ее не будет -
В городе не останется одиноких.
Тех, что не в стае, в стаде, гуртом, все вместе,
Тех, кто хрупки, болезненны и неловки.
Кто им тогда станет петь на рассвете песни,
Указывать на жестокие их уловки.
Кто тогда смоет кровь с клыков, перевяжет раны,
Соберет осколки, возможно, предложит чаю.
Все чудовища вращаются, как ни странно,
Вокруг кого-то, кто их потом прощает.

© Velsa. Чудовищные чудовища

стоит ли удивляться, что все мы прекрасно умеем мучиться и страдать,
но почти не умеем выправлять и выхаживать.
Точно-то как!

Он вообще умеет потрясающе формулировать!

Рада Вас видеть.