По-читательское 2
555593
547
Таша
как отчаянно страшно(Таша, вновь перечитываю твой топик, созрел умом до почитательского
Fox-cub
Рада видеть тебя здесь. ))

У каждого своя система.
Моя такая:
Встаю, плечом втыкаюсь в стену,
Потом толкаю.

Стена не кажется мне хрупкой,
Всё камни, камни.
Я сам не то чтоб очень крупный,
Не великаний.

Ни света сквозь неё, ни ветра,
Раствор цемента,
Но всё-таки по миллиметру,
Полмиллиметра.

Чтоб, может, через лет так триста
А может, тыщу,
Почуять дым, увидеть пристань,
Прибой услышать.

Там стрекоза ведёт охоту
За мошкарою.
Там, кажется, сирень у входа,
Я сам открою.

Там солнца розового мячик
Почти садится.
Никто не плачет, это просто
Не пригодится.

Там хорошо обняться с теми,
О ком тоскую.
У каждого своя система.
Нашёл такую. ©
Таша
Нил Гейман ДЕНЬ, КОГДА ПРИЗЕМЛИЛИСЬ ЛЕТАЮЩИЕ ТАРЕЛКИ


The Day the Saucers Came
Перевод. Н. Эристави
2007



В тот день приземлились летающие тарелки. Сотни –
и все золотые.
Они беззвучно спускались с небес, подобно снежинкам
огромным.
Они спускались – и все, без изъятья, земляне
Стояли. Глядели.
Пересыхали рты, зрела надежда понять –
Что там внутри?
Будет ли завтра у нас? Никто об этом не знал.
Но ты не заметил. А все – почему?


Потому что в тот день, когда приземлились
Летающие тарелки,
Как то ни странно звучит, разверзлись могилы –
И мертвецы восстали.
Зомби когтями взрывали мягкую почву
Иль возносились из древних могил – гниющая плоть
и глаза пустые.
Неодолимые, шли они нам – живущим! – навстречу,
И мы смертным криком кричали и, словно крысы, бежали.
Но ты не заметил. А все – почему?


Показать спойлер
Потому что тот день, когда приземлились
Летающие тарелки.
И могилы покинули зомби, стал днем Рагнарёка.
По всем голубым экранам планеты крутились
Корабль из ногтей мертвецов. Великий змей,
Да Фенрир-волк.
Огромные – их не поймаешь в кадр
И разумом не охватишь.
А репортаж все длился, – и скоро в прямом эфире
И с золотой Вальгаллы рать Аса-Тора сошла, –
Но ты не заметил. А все – почему?


Потому что в день тарелок летающих, зомби и битвы богов
Открылись Врата Преисподней,
И каждый из нас был окружен сонмом
Демонов, эльфов, джиннов, ифритов,
Что предлагали нам вечную жизнь и исполненье желаний,
И чар своих силу, и неземную мудрость,
И вечную дружбу свою.
и горы алмазов и злата, –
Меж тем же Гог и Магог в наши земли вторгались,
А с ними – пчелы-убийцы. А ты что делал?
Ты этого не заметил. И все – почему?


Да потому что в день, когда приземлились тарелки,
В день Рагнарёка, зомби и джиннов,
В день жарких ветров и метелей холодных,
В день, когда все города хрустально-прозрачными стали,
Когда завяли цветы, и рассосался пластик,
Когда компьютеры нам объявили войну
И мониторы нас объявили рабами,
В день, когда пьяные ангелы вышли, шатаясь, из баров,
В день, когда звери заговорили на ассирийском наречье,
А мы поняли речь их,
В день Снежных людей и плащей-невидимок,
В день, когда нас спасали Машины времени,
В день эльфов –

Ты ни черта не заметил. А все – потому.
Что весь этот день ты сидел, запершись.
Заняться ничем не мог – листал бессмысленно книги,
А сам все смотрел да смотрел
В сторону телефона
И ждал,
Чтоб я тебе позвонила!
Показать спойлер
Таша
Мы всё время в глухой обороне, мы вооружены до зубов.
Оттого нам друг другу не стать ни понятней, ни ближе.
Я хочу, чтобы всё, что я делаю, превращалось в любовь.
А иначе я смысла не вижу…

© Елена Касьян
Таша
14.07.19 :роза: :роза:

Смотри, как перевозят снег
В небесной лодке.
Какой короткий выпал век,
Какой короткий.
Чего искала, кем была,
О чём мечтала?..
А снег осыплется с весла —
И нас не стало.

Не стало неба и земли,
Ни крыш, ни улиц,
Как будто взрослые ушли
И не вернулись,
Как будто смотришь из окна
И ждёшь ответа…
Лишь лодка белая видна
Над белым светом.

Очнёшься в городе пустом —
Туман и слякоть.
Уже не вспомнить ни о ком
И не заплакать.
Как скоротечен человек —
И сам не знает.
Качнётся лодка, ляжет снег,
И полегчает…
© Елена Касьян
Показать спойлер

Показать спойлер
Таша
ничего не значит

Так утром собираешь тело и лечишь,
ставишь чайник, заглатываешь таблетку,
а на дворе трава и ни одной встречи,
и дерево, а на нём ни одной ветки,
ему не уйти и не защититься, оно молча давно подчинилось людям,
на нём не живёт ни одной птицы, его почему-то никто не любит,
а оно-то думало!.. а оно-то думало!.. а оно хотело бы жить иначе!..
Доброе утро, доброе утро,
никто не плачет, никто не плачет.

Это нам, видимо, показалось, а как на деле – какая разница?
Но если ты не уверен в реальности, она укусит тебя за палец,
завалится на тебя простуженно, взорвётся рядом с тобой петардою,
впрочем, всё могло быть и хуже
(куда уж хуже, хуже не надо)

Вчера шла с работы, увидела многое,
но многих не видела,
шла, не здороваясь,
Красную Шапочку съели волки – вчера, а сегодня она, как новая,
и напевает что-то и скачет – но стало понятно, по крайней мере,
что не умирают Красные Шапочки
и что не бывают сытыми звери –
такой вот вечный закон диалектики,
и мы принимаем его, по сути…
У дерева вырастут новые ветки,
но только прежним оно не будет.

© Мария Махова. 28.10.2012
Таша
Память коварна, время линейно, короток век.
Разве мы знали, что обещания будут пусты.
Всё, что казалось долгим и прочным, тает, как снег.
Только не сердце, только не сердце, только не ты.

Давние ссоры, прежние страхи – колотый лёд.
Прошлое держит, прошлое виснет на волоске.
Не угадаешь, что оно завтра у нас отберёт –
Детские тайны, взрослые смыслы, свет вдалеке.

Будет казаться, что между нами пропасть легла.
Будет казаться – не докричаться, как ни зови.
Но уместилось в маленьком сердце столько тепла,
Столько печали, столько надежды, столько любви.

Будет казаться – не во что верить, некуда жить.
Птицы застыли, как многоточья, между столбов.
Всё обойдётся, я обещаю, только дыши.
Лечит не время, как оказалось, лечит любовь.

© Елена Касьян
Таша
В нашем городе есть странная, но милая моему сердцу семья: муж, жена, дочка их по имени Зая, всегда, как Луи Армстронг, с трубой, три гуся и карп. Еще собачки какие-то к ним прибились… Ну, тоже живут. Кормятся там. И много у них всего и всех…
Показать спойлер
Надо уточнить с самого начала насчёт девочки Заи. У нас маленький город, и мода на что-нибудь особенное приходит внезапно как холера в лучшие её годы и захватывает, заражает, инфицирует всех. Мода на собак-далматинцев, мода на имя Анастасия для девочек и Марианна для лошадей и коров, мода на кованые ворота, чтобы выше, чем у соседей, мода на искусственные заячьи ресницы (это тренд! тренд!), мода на бутылочку с водой из Иордана на лобовом стекле автомобиля, мода на хищный сверкающий стразиками маникюр (тренд! это тренд!), мода на букеты, котиков и церковные открыточки в фейсбуке (а то же самое в «одноклассники» – это отстой, фу!), а сегодня у нас модно играть на духовых. Именно, чтобы девочка играла. Если трубач девушка, её здесь называют «трубичка» и это очень модно. Чтобы дома – дочка и чтобы она была трубичка. Это тренд! Тренд! Вообще-то трубичка Зая мечтала играть на саксофоне, но саксофон дорогой, решили, что пока она будет учиться играть на трубе. Трубу дали в музыкальной школе на время учебы. Девочке нравится. Соседям не очень. Домашние привыкли. Правда, труба в этой истории вообще никакой роли не играет. Просто, чтобы вы знали, что за семья и где у неё, у семьи – точки соприкосновения с прекрасным, с природой и друг с другом.

С прекрасным – трубичка Зая, с природой – гуси и карп, друг с другом – теплая любовь и забота друг о друге и обо всех и обо всём.

Ну вот. Сначала было так: муж, жена, Зая с трубой, те самые какие-то собачки и два гуся, один белый, другой… белый тоже, пара супружеская. Потом гуси высидели себе карпа. А нет, стоп, это я путаю. Гуси высидели себе гусёнка. Тоже белого. Но это не важно.

А теперь карп. Он – нет! не подумайте! – он вообще появился в семье случайно – его кто-то из друзей принёс в газете. В подарок к ужину. Но ужин был уже готов. Решили не усложнять. Опустили карпа в таз с водой. Временно. До следующего ужина. Карп зеркальный полежал на дне таза, сверкнул своим зеркальным боком, заводил плавниками, очнулся, размял хвост и жабры, пошлёпал губами и давай наворачивать круги в тазу. Гуси подошли. С гусенком. Типа, гуляли себе и вдруг какое-то там плеск и сверканье в тазу, а ну-ка, ну-ка, что там такое? Собрались вокруг таза втроём – о, так это ж красиво! – и расселись смотреть на гонки сверкающего карпа в тазу. Смотрели как в телевизор, переглядывались, мол, карп-то наш мало, что красивый, так и неглупого десятка рыба. И спортивный такой, гляди. И гоготали, мол, давай-давай! Га-га-гони!

Да, вот еще что… Надо уточнить. Видите ли… наверное, вам трудно будет это понять… Гуси в этой семье, они… как бы это правильней объяснить… они были не для еды. Так просто, для красоты были гуси. Ну и дружить. А вот для еды изначально предназначался зеркальный карп из газеты. Ну его ж для этого принесли. Не? Я ж говорила. Он, карп, вообще об этом не знал, что как говорится, век его измерен и его должны вот-вот съесть. Он беспечно плескался в тазу, развлекал гусей, отражал небо и солнце своими зеркальными боками и не ждал от жизни плохого. А хозяева, мол, ну… как…, ну что…, наверное, завтра, да? На обед запечём карпа, да? да?.. И прячут глаза друг от друга и от Заи с трубой. И от гусей. Утром делают вид, что ой, забыли. Едят всё молодое, летнее, салаты, картошку, овощи с огорода разные…Ну и ходят на рынок, рыбу, правда, уже разделанную, опять же покупают, моют, запекают. А своему карпу только воду меняют в тазу и корм сыплют. Даже витамины рыбьи кто-то из своих купил. Не признаётся никто. Может, вообще гуси ходили в ветаптеку, мол, дайте нашей рыбе витамины…

Ну вот… И нет-нет, да и опять начинают разговор. Мол, так что, поджарим его? К ужину? Ну что он там в тазу… Для чего он там… Да надо бы. Но давайте не сегодня… Потом когда-нибудь… А то как-то, знаете, неловко: солнце, лето, цветы, крикливые гуси, один белый, другой белый, три весёлых гуся… Зая на трубе играет красивую мелодию, не знаем, как называется, но очень звучное. Там значит такое: тири-тири-тара-рам!там! пока только отрывок, но здорово же!.. И этот искристый радостный зеркальный карп в тазу плавает под музыку ти-ри ти-ри, ти-ри рам! там! И вообще, давайте глянем правде в глаза, как его чистить и жарить, если гуси и карп, и хозяева уже стали практически своими, можно сказать, кумовьями, семьёй. Еще только не выпивают вместе. А так – компания сплоченных друзей. Грамотная Зая, седьмой класс окончила с одной девяткой, остальные десятки, сказала, что они все – карп, гуси, папа с мамой, она с трубой – не пищевая цепочка, как в учебниках пишут, а что они – одна экосистема. Нельзя вмешиваться. Потому что они все – единый мир.
Показать спойлер

Короче. Посовещались хозяева однажды, стоя у таза с карпом, признались друг другу, что нож не поднимется на этого весёлого сияющего парня, тем более, одна экосистема, как сказала Зая с трубой, понаблюдали умилённо за рыбой, сложив руки под грудью… А тот как чувствовал, вообще устроил показательное выступление в тазу. И так плавал, и эдак. И фур-р-ркал, и хвостом шлёпал, ну чисто дельфин в кино! Ну и отнесли зеркального карпа к речке Ракитнянке. Рядом там у них, прямо за садом, за огородом есть речка. Ракитнянка называется. Узкая, мелкая, не очень чистая, но рыба там есть. И выдры еще там живут. И много всякого живого и весёлого. Так что понесли карпа туда. Шли торжественно, все вместе, решительно. Типа «Свободу карпу зеркальному!». Муж с тазом, в котором карп, жена в платочке белом, Зая впереди, самозабвенно дующая в трубу, гусь, гусыня и гусёнок сзади еле успевал, косолапый такой, старательный. Еще те самые какие-то две собачки за ними плелись непонятно зачем. Из любопытства, наверное. Пришли к Ракитнянке, муж и жена взялись за две стороны таза, вывалили аккуратно зеркального карпа в реку. Карп – плюх! Гуси – чо?! ку-уда?! -– вдруг заволновались, захлопали крыльями, зашумели, мол, так! не поняли! не ожидали! думали, так просто гуляем, нашей экосистемой… в колонне по одному в затылочек. А оказывается вон что, а зачем это вы его выбросили? А за что вы его топите, нашу рыбу? Это ж наш олимпийский чемпион по плаванью кругами в тазу! Как мы теперь без него?

А карп из реки им:
– Гуси, гуси, при всём моём уважении, – прижав плавники к сердцу, заныла бедная рыба – эти люди какие-то ненормальные, слушайте, гуси! Спасите меня, пожалуйста! Вы же адекватные в отличие от этих. Заберите меня домой, гуси! В мой таз. Мне холодно тут и я кушать хочу.
Показать спойлер
Жена в белом платочке потом рассказывает:
– Мы его выпустили, а он у берега плавает, гуси туда к нему бегают и суют ему булочку в воду. Как птенцу. Между прочим, булочки я покупаю по утрам. Еще ни разу в дом не донесла целые, гуси встречают и отнимают. Ну как отнимают… Они как собаки бегут навстречу, радуются, я сажусь на корточки, они меня крыльями обнимают и шею на плечо мне. Такие нежные. И я обнимаю. А младший – булочку ворует.. Они чуть-чуть сами отщипывают, а чуть-чуть карпу несут. А тот ждёт, вдоль берега плавает.
Ну что… Только вам говорю. Другие и так думают, что мы полоумные какие-то. Гуси, рыба зеркальная, Зая с трубой не расстаётся… Короче, пошли опять к реке. Мы его, этого нашего карпа, даже руками не ловили, знаете… Таз подставили, а он сам туда мгновенно влез! уселся в серёдке и заторопился домой плавать кругами… Но вид, должны мы признать, у него был обиженный, как будто какие-то дураки, и зачем вообще эти манёвры были.

Такие вот они, наши соседи. И думаете, они раз так делали? Все вокруг даже привыкли к этому церемонному шествию. Раз-два в неделю муж с тазом впереди, в тазу зеркальный карп, жена в платочке, Зая с трубой, две собачки, гуси один за другим. То к реке шествуют, то от реки плетутся … Тягают бедную рыбу туда-сюда. Объясняют: – ну нельзя же так! Как-как? Ну как – держать карпа в тазу как аквариумную рыбку гуппи всё равно, нельзя! Рыба должна обитать в своём водном тенистом мире, в своей среде, среди своих сородичей, зеркальных карпов, в речке в конце концов, а не в тазу.

И вот видим – несут к реке, выльют его с водой в реку, а сами волнуются, бегают смотреть, как он там, жив ли, не голоден ли.
– Мы боимся, что его, такого доверчивого, рыбаки могут поймать и зажарить. Хоть гуси никого к тому месту не пускают. Но мало ли…

Словом, осенью опять взмолился карп зеркальный:
– Гуси, гуси, ваши люди – это совсем не венец природы, слушайте, гуси! Они лошары какие-то. Что ж они меня тягают то туда, то сюда, ну где это видано, чтобы я, карп зеркальный, когда они меня хотят в Ракитнянку вылить, весь растопыривался в тазу, чтобы опять в речку не упасть… Ну что это с ними, гуси, а?

Не знаю, может, они поняли, может, им гуси сказали. Но смотрим, опять идут к реке колонной в затылочек по одному… Забрали карпа зеркального насовсем домой. Купили большой таз, диаметром два метра. Говорят, пусть поживёт зимой в доме. А весной посмотрим, как и что…

Ну вот. Вроде ничего особенного. Ну гуси, ну Зая с трубой, собачки. И карп… Живут все тихо, мирно, радостно… Яблоневый сад. Цветы вокруг, ивовыми прутами огорожены. Вроде ничего особенного. Ну такая семья… Зая выучила «Неаполитанскую песенку» на трубе. Теперь уже все соседи её напевают: тири-тири-тара-РАМ! ТАМ!

Пойду им котёнка подарю. Ему там точно хорошо будет. В случае чего, если котёнок позарится рыбу в тазу ловить, построятся в колонну по одному в затылочек и назад нам его принесут. Но не думаю… Гуси не дадут. Скажут, мы же одна экосистема – рыба, гуси, котик, люди, собачка, Зая с трубой – то есть, мы уже одна семья, зачем же…
Показать спойлер

© Марианна Гончарова
Таша
Показать спойлер
В мире, где существует поэзия Рильке, нет места скуке.
Отчаяние невозможно, пока есть музыка Баха.
Совершенство сильнее смерти — спросите у Леонардо.
Я пытаюсь сосредоточиться.
Новости короны от местного совета, новости короны от премьер-министра, новости короны из Великобритании, новости короны из-за рубежа, новости короны из пекарни: есть сладкие булочки.
В мире, где существует поэзия Рильке…
Приходит сообщение из секретариата поселения: «Наш ответ короне двадцать три». До того, ясное дело, были наш ответ короне двадцать два и наш ответ короне двадцать один.
У каждого на голове своя корона, ну.
Показать спойлер


* * *
Когда израильский карантин усилился до уровня «можно выходить куда-то вместе, только если вы — одна семья, а если нет, то исключительно на демонстрацию», я взяла в машину двух тремпистов. Автобусы нынче ходят раз в сто лет, погода мерзкая, шквальный ветер, ливень, брать тремпистов все боятся, мне стало ясно, что люди имеют шанс весь день прождать на тремпиаде. Решила - посажу назад, открою окна, целоваться не буду, машину продезинфицирую. Разберемся.

Тремписты, пожилой бородатый господин и немолодая элегантная дама, оказались изрядно бухимии американцами. Израиль — не сильно пьющая страна, пьяный тремпист мне до сих пор попадался только в Пурим, поэтому эта поездка отлично сошла за поход в кино. Окна гости открыли сами (их укачивало), а дезинфекция машины началась прямо на ходу: в таком количестве спиртовых паров не выживет ни один нормальный вирус. Я включила музыку погромче, чтобы никому даже в голову не пришло со мной заговорить, и стала с интересом наблюдать, как мои гости впишутся между Бахом, Сен-Сансом и сонатами Бетховена для скрипки и фортепиано.

Через пять минут случайный выбор музыки, зараза, пал на группу 10cc. Тремписты взвыли от восторга, дама сообщила, что это была ее любимая группа в старших классах, и они в полный голос принялись подпевать хиту 1972 года «Johnny, don’t do it», по пояс высунувшись в открытое окно.

Через десять минут такой дороги у меня обнаружились все признаки прогрессирующего короновируса: вытращенные глаза, заложенные уши и ощущение полной нереальности происходящего. Через пятнадцать минут те же признаки одолели всех водителей на нашем скорбном пути. “Johnny don't do it! - голосили мои тремписты, синхронно раскачиваясь в окнах с двух сторон, - just don’t do it, oh nooo!!!»

- Если бы нас остановила полиция, - рассказывала я потом Диме, - хрен бы кто мне поверил, что мы — одна семья.
- Нестрашно, - успокоил меня Дима. - Вы бы прекрасно сошли за демонстрацию.

Показать спойлер
* * *
Зато нам, наконец, удалось заполучить домой Мусю с ее волонтерской программы. За два дня до наступления карантина они по плану выехали на север, на учебный семинар. А там, по словам Муси, «весь мир и его жена оказались против того, чтобы мы здесь были».

Потому что внезапно пошли дожди. На севере тут же началось наводнение. Одного мальчика укусил скорпион. Вокруг не на шутку разыгрался ураган. И дальше Муся мне звонит: приехал амбуланс (потому что скорпион), хостель отказался их принять (потому что корона), ночуют они в какой-то школе (потому что наводнение), там все скрипит и шатается (потому что ураган), наружу им запрещено (потому что могут попадать деревья), а домой их вернуть невозможно, потому что у программы нет страховки на ночной рейс автобуса…
- Записывай, - говорю. - Сиди и записывай все, как можно подробней. Потом напишешь стихи.
Когда ребенок, переполненный впечатлениями, все же доехал до дома, он сначала без остановки ел. Потом без остановки спал. Потом, действительно, пошел писать стихи. Заодно соорудил в своей комнате подвесную систему хранения украшений и как-то по инерции перекрасил шкаф в черный цвет (мы с Димой обрыдались, что не холодильник). Записался в онлайн-группу переводчиков с русского для пожилых людей.

И тут же вновь собрался уезжать. На сбор цитрусовых. Министерство Образования вкупе с Министерством Здравоохранения мобилизует молодежь с волонтерских программ, чтобы поселить их по десять человек на плантации, где они будут безвылазно собирать урожай, спасая цитрусы от гибели, свои программы — от разорения, окружающих — от себя, а себя от поехавшей крыши.

Водку, теплую, из мыльницы, ну. Бесплатно, безвылазно, плантация, урожай. Жаль, при декоре шкафа закончилась черная краска.

* * *
Черная краска скоро закончится у всех. Хотя она какая-то самовозобновляющаяся оказалась: вроде все уже, перекрасили весь мир и его жену, а нет, на донышке еще. Я тут ходила-ходила, пытаясь понять, чего ж мне так апокалиптично, а потом вдруг ощутила острый приступ радости, что на нас сегодня не будут кидать ракеты. Израильтяне знают: ощущение конца света — это когда война. А войны-то и нету! Отлично, ну.

Быть по-настоящему верующим человеком в эти дни — это не «надеяться, что с тобой лично все обойдется» и даже не «надеяться, что все обойдется со всем человечеством». Быть по-настоящему верующим — это знать, что, при любом раскладе, путь души продолжается. Никто не обещал ни хорошего конца, ни конца вообще. Но, если мы верим, что существует смысл, он явно не в наличии или отсутствии человечества. Человечество — способ, инструмент. Смысл — это дух. Не так уж важно, через что его воплощать.

В теории, думаю я. А на практике, я не столько верующий человек, сколько увлекающийся. Слишком увлечена я этим телом, этим делом, этими людьми, этим прекрасным ужасным человечеством, в конце концов. Поэтому накрывает: а вдруг беда, а вдруг дыра, а вдруг война, а я усталый. Даже поэзия Рильке не помогает. И тогда приходится вспоминать, что значит быть по-настоящему верующим в эти дни. Johnny, don’t do it, говорю я себе. Не превращай свою увлеченность в манию. Лучше собери какой-нибудь урожай.

В качестве урожая у меня сегодня день рожденья. В мире по-прежнему существует поэзия Рильке. Сладкие булочки в пекарне закончились, зато появились сырные палочки. У каждого на голове своя корона. На молоденьком фиговом деревце возле дороги (фиговое — видовое определение, а не качественная характеристика) завязались крошечные зеленые фигушки. Наш ответ короне, ну.
Показать спойлер

© Виктория Райхер
Таша
Привет, Лючия,
Я в карантине.
О белла чао, бела чао, белла чао-чао-чао,
Коронавирус хуже Муссолини,
но все равно мы победим!

Теперь гуляем
Мы на балконах,
О белла чао, бела чао, белла чао-чао-чао,
Сидим на гречке
И макаронах,
Чего купили, то едим.

Мимо балкона
Летит ворона,
О белла чао, бела чао, белла чао-чао-чао,
А мы засели
в глухую оборону,
И не для нас придет весна.

Приходит доктор!
И медсестрица!
О белла чао, бела чао, белла чао-чао-чао,
У них под маской
не видно лица,
они все в белом и шуршат.

Пусть наградят их
за их работу,
О белла чао, бела чао, белла чао-чао-чао,
Они герои,
они сегодня
по жизни на передовой.

Однажды сдохнет
Коронавирус,
О белла чао, бела чао, белла чао-чао-чао,
Мы снова будем
гулять по парку
и трогать пальцами лицо!

© Тикки А. Шельен
Показать спойлер
Показать спойлер
Таша
Назани всегда отвечает, не раздумывая ни секунды.
— Назо, ай Назо, чего тебе хочется?
— Половину подсолнуха.
— Почему не целый круг?
Смотрит, смешно наклонив голову к плечу.
— А тебе тогда чего?
Никто не замечает её красоты. Прозрачных медовых глаз. Худеньких, почти детских, плеч. Тонких нежных пальцев.
Для всех она просто Назани, которая всегда отвечает, не раздумывая.
— Назо, ай Назо!
— М?
— Сколько мне осталось жить?
— Сто лет!
Глупенькая, глупенькая Назани.

Туман увёл за плечо холма плаксивый дождь. Ветер откуда-то принёс запах свежеиспеченного хлеба и молодого вина. Пока не забродило — его можно даже самым маленьким. Немного, на донышке, с малосольным сыром или долькой кислого зимнего яблока. Тем, кто постарше, наливают полный стакан. Выпил, заел горбушкой хлеба, в которую заботливая бабушка натолкала масляных грецких орехов с щепоткой соли. Выскочил на веранду, набрал полное сердце счастья, полетел, расправив крылья, над синими лужами, над полосатой, вязаной в четыре спицы, радугой, к рыжему солнцу.
Назани сидит под старой грушей, смотрит вверх, приложив ладонь козырьком ко лбу. Воздух отдаёт талым снегом и набрякшей землёй. Солнце выткало облачную дорогу, ведущую к небесам. Лети, живи. Не оборачивайся, не сомневайся, дыши!
— Назо, ай Назо! Давай с нами!
Качает головой. Вот ведь трусиха. Разве с такой полетаешь?

Человеческая жизнь — будто счастливый сон. Бесспорная любовь. Безбрежный океан. Живи, ничего не бойся, дыши. И ты живёшь, ничего не боишься, дышишь. Но однажды наступает день, когда ты спотыкаешься. Отчаиваешься и разуверяешься. Вот теперь, говоришь себе, всё. Теперь — точно всё. И именно в тот миг, когда ты готов сдаться — Назани берёт тебя за руку. Смотрит медовыми глазами. Заслоняет худеньким плечом. Протягивает полукруг подсолнуха.
— Назо, ай Назо, худо мне.
— Ничего не бойся.
— Знаешь чего хочется? Того вина. И полетать напоследок.
— Вылечим тебя — и полетишь.
— Назо, ай Назо. Сколько мне осталось жить?
— Сто лет. Слышишь меня? Сто лет!

Блаженны все, кто рядом с этим дураковатым, наивным и беспомощным миром.
Блаженны врачующие. Ибо они оспаривают смерть.
Блаженны жертвующие. Ибо они преумножают.
Блаженны созидающие. Ибо они есть суть промысла Божьего.
Блаженны спасатели. Ибо они ценят клятву превыше слова.
Блаженные сильные духом. Ибо они воины жизни.
Блаженны робкие. Ибо они уязвимы, словно дети.
Блаженны верующие. Ибо они не ведают сомнения.
Блаженны верящие. Ибо они не боятся поражений.
Блаженны раскаявшиеся. Ибо они познают сострадание.
Блаженны оступившиеся. Ибо им есть, куда возвращаться.
Блаженны исцелившиеся. Ибо они вестники надежды.
Блаженны упокоенные. Ибо они теперь молятся о нас.

© Наринэ Абгарян
Таша
Герда сбилась с пути и теперь живёт в Воркуте.
Розы там не растут, на вечной-то мерзлоте.
Королева глядит в окно. За окном темно.
А у Кая три льдинки и слово всегда одно.

Гулливер ненавидит последней приписки порт.
Лилипуты стараются взять остальных на понт.
Великаны глядят на прочий мир свысока.
Только лошади знают что-то наверняка.

Джузеппе умер. Буратино сыграл Сирано.
Пьёт Пьеро, но Мальвине это уже всё равно.
Папа Карло гордится – у него знаменитый сын.
А вокруг Италия - вино, макароны, сыр...

Кощею сулят бессмертие. Бла-бла-бла…
Всё, мол, правда - заяц, утка, яйцо, игла.
Он гуляет по бункеру, с аппетитом жуёт икру.
Но порой возникает сомненье: «А вдруг помру?»

Оловянный солдатик вернулся из жарких мест.
У него инвалидность, зато бесплатный проезд.
И под скрип сверчка, поправляя вином организм,
Старый сказочник кроет матом постмодернизм.

© Сергей Плотов
Таша
Ладно, сиди, на стуле качайся, только, пожалуйста, не кончайся, только, пожалуйста, будь всегда, что там сегодня – четверг, среда – я дней недели не помню вовсе, по ощущениям будет осень, может, и в пятницу… всех-то дел – взять календарь, оторвать страницу, где-нибудь всё это повторится, где-то останется этот день.

Всё замирает – деревья, тени, в статике нужно поймать движенье, в звуке – дыханье, в безмолвье – время и отраженье веков и лет, ночь опустилась, укрыв и спрятав, чёрные тени ползут вдоль сада, Господи, разве мне много надо – не убыстряй колеса, мой свет.

Всё, что проходит насквозь и мимо, всё, что поврозь – где-то там едино, мы в этом мире неповторимы, где мы случимся ещё, когда? Всё переходит в потом и после, в шорох листвы, погруженье вёсел, ветер листву за собой уносит, память уносит с собой вода.

Всё, что случается – не напрасно, знаем ли мы что-нибудь о счастье?.. точка, тире, кувырок в пространство, волны качают, уносят вдаль. В этом тумане, почти последнем, жизнь рассыпается на мгновенья, но снова свет побеждает тени – и не кончается никогда.

© Мария Махова
Таша
В этом году какое-то море ос,
Всюду летают.
В этом году какое-то море слёз -
Слов не хватает.

Осы кружатся хозяевами жары,
Нежатся в сливах,
Мы задаемся вопросом, когда же мы
Станем счастливей.

Может быть, день настанет, когда любить
Будет не горько.
Ветер, который устанет наотмашь бить,
Тронет легонько.

Видишь, ползёт закатная полоса
Над облаками,
В солнечной капле объевшаяся оса
Светит боками,

Видишь, как обнимает вода камней
Тёплые плечи.
Плачешь? Я тоже плачу. Садись ко мне.
Будет полегче.
Показать спойлер
* * *
Какой отвечает за это дежурный бог,
В какой это всё случается летний вечер -
Тот миг, когда человек становится плох,
Когда в нём рвётся жилочка человечья.

Ведь вот он был - он ел, говорил, дышал,
Ходил на работу, трясся, как все, в трамвае
Но кончился свет, земной покачнулся шар,
Трава под ногами выросла неживая.

И вот он снова ходит, ест, говорит,
По воскресеньям ездит опять на дачу,
И даже почти такой же, как все, на вид,
Но он садится в трамвай - и младенцы плачут.

Он входит в дом, он сытный готовит суп,
Он тяжко работал, он свой заслужил досуг,
Он очень устал, он которые сутки занят.

Он тяжко работал, сегодня он много смог,
Сидит за решёткой избитый дежурный бог.
Теперь ему никто уже не хозяин.
Показать спойлер

© Аля Кудряшева
Таша
"И все засмеялись, а Ваня заплакал".
(Лев Толстой, "Косточка")
****
Учитель вытер испачканные мелом пальцы
и посмотрел на класс:
-Всё поняли? У кого есть вопросы?
Изработанное, мозолистое крыло
(немногочисленные целые перья
тщательно отмыты с хлоркой, но всё равно приванивают -
такая работа)
поднял
вечный хорошист, ангел-хранитель:
-Можно я с места?
Скажи нам,
Свят-Свят-Свят Господь Саваоф,
ведь Ты всё можешь! Ты можешь
обернуть вспять время,
и чтоб весь этот Адам снова
собрался воедино,
и чтоб плода бы не тронул,
и чтоб всё пошло совсем, совсем по-другому,
без креста
и вот без всего этого?.. Ну никакой ведь уже мочи.
Учитель помолчал, снял очки - лик Его
от этого стал словно голым, беспомощным -
и устало потер переносицу.
-Мог бы, конечно...
Мог бы.
И хотел было.
И уже отметил, где лежат разбросанные части Адама.
Но среди нас же есть один умник!
Пока Я настраивал время - он взял и всё перепрятал.
И ищи-свищи.
Ему, видите ли, жалко.
Он, видите ли, не согласен.
Он, видите ли, усматривает ценность.
Вот ему и скажите спасибо.
Класс возмущенно заперешептывался.
-Вспять-вспять-вспять-Господь-Саваоф...
-Так!
Кто это сказал?! Встать!
На последнем ряду
хлопнула крышка.
Поэт, скособочась, по частям вытиснулся из старой парты
(наплывы скрипучей салатовой краски,
ложбинки для чернильницы и ручек залеплены жвачкой,
на сиденье нацарапано: "ЦОЙ ЖИВ ").
-Вот он, полюбуйтесь.
Встань прямо, когда с тобой разговаривают!
-А чо я-то...
-А ничо! Не чо,
А что!
Значит, продолжаешь упорствовать?
Значит, ты у нас герой-партизан? Зина Портнова?
Класс захихикал.
-В последний раз спрашиваю: куда перепрятал?!
-Забыл...
-А голову ты не забыл?! Весь изоврался!
Хоть бы покраснел!
(Оттопыренные уши поэта налились прозрачнобагровым,
кадык на худой шее
передернулся, как затвор,
пальцы в цыпках, в следах кошачьих царапин,
побелели, вцепившись в крышку).
-Чтоб завтра же
пришел с родителями!
-А чо сразу с родителями...
Где я их вам...
Я вам чо - Николай Федоров?..
-Ничего не знаю! Где спрятал,
там и соберешь! Иначе -
читал Апокалипсис?! Всё, Моё терпение лопнуло!
И все заплакали, а поэт засмеялся.

© Сергей Круглов. 06.10.2016
Таша
Иней
Глухая пора листопада,
Последних гусей косяки.
Расстраиваться не надо:
У страха глаза велики.
Пусть ветер, рябину занянчив,
Пугает ее перед сном.
Порядок творенья обманчив,
Как сказка с хорошим концом.
Ты завтра очнешься от спячки
И, выйдя на зимнюю гладь,
Опять за углом водокачки
Как вкопанный будешь стоять.
Опять эти белые мухи,
И крыши, и святочный дед,
И трубы, и лес лопоухий
Шутом маскарадным одет.
Все обледенело с размаху
В папахе до самых бровей
И крадущейся росомахой
Подсматривает с ветвей.
Ты дальше идешь с недоверьем.
Тропинка ныряет в овраг.
Здесь инея сводчатый терем,
Решетчатый тес на дверях.
За снежной густой занавеской
Какой-то сторожки стена,
Дорога, и край перелеска,
И новая чаща видна.
Торжественное затишье,
Оправленное в резьбу,
Похоже на четверостишье
О спящей царевне в гробу.
И белому мертвому царству,
Бросавшему мысленно в дрожь,
Я тихо шепчу: «Благодарствуй,
Ты больше, чем просят, даёшь».
Борис Пастернак
Таша
Муха прилетела ко мне в один из последних теплых дней, когда все золотилось и еще можно было сидеть под открытым окном. Вот она и влетела в окно, черная, мохнатая. Запнулась за подоконник, выматерилась. Не спрашивая, кто в теремочке живет, решила, что теперь в теремочке будет жить она.
Муха оказалась бесшумной, но очень социальной.
Показать спойлер
Всегда была там, где мы. Я работала в кабинете, а она моталась в воздухе туда-сюда и рисовала собой сложные завитки в воздухе. Я представляла, что так выглядят ее свободные ассоциации. Может, у нее там были мусорные баки, пивные бутылки с липкими горлышками, которые она обнимала, и хаотичное скрещивание с другими неопрятными черными мухами. Но если рассказывать эти истории языком полета, то получается даже красиво.
Больше всего муха любила готовить. Носилась по кухне туда-сюда, тактично не приближаясь к еде, но явно в предвкушении. Ну иногда позволяла себе потоптаться по тыкве, колбасной шкурке или рассыпанному черному перцу – муха, как известно, ощущает вкусы ногами.
А наша явно была не из числа любительниц ванили.
Я представляла, что она остепенившийся пьяница и дебошир, в прошлом, может, наемник по контракту. Или даже муха-дальнобойщик. Не удивлюсь, если где-то на левой задней у нее была полустертая татуировка «за русь».
Еще муха полюбила прятаться за мыльницей на раковине и внезапно выглядывать, когда ты тянешь руку к мылу. Наслаждалась эффектом.
Иногда мы вместе пили чай.
Муха, говорила я, ты вытирай лапы тщательнее, тут вообще-то карантин. Коронавирус. Хотя тебя такой ерундой не напугаешь. У нас тут такое, говорила я, все боятся за здоровье, за экономику и немного за будущее человечества. Все мечутся туда-сюда, пытаются быть эффективными и одновременно расслабленными, выключить детей из гаджетов и одновременно перестать жрать - интересно, где они собираются брать силы, не жря.
Муха дергала крылом и шла к колбасе.
Может, хотела сказать, что в ее мире, где смерть случается по несколько раз в день, ничего не имеет значения, кроме скорости объекта, который к тебе приближается. Что "эффективность" – это остаться в живых и дожить до весны. И ничего нет лучше тихой пенсии с тыквенным супом и колбасной шкуркой.
Летала она все медленнее.
Хоть и по-прежнему бесшумно.
Каждый день подолгу сидела на окне, пытаясь стряхнуть с лап невидимую печаль.
А сегодня утром я обнаружила ее на столе возле чашки, неподвижную и скукоженную.
Осторожно взяла за крыло и отнесла в мусорное ведро. Положила рядом с йогуртовым стаканчиком. Вот этот немыслимый момент, когда живое становится неживым и неотличимым от йогуртового стаканчика.
Потом я сама сидела на подоконнике и чувствовала, как невидимая печаль заливает меня целиком.
И думала, что теперь уже точно будет зима.
Как будто мало нам всего остального.
Как будто мало того, что всю жизнь пытаешься рисовать завитки и узоры, которые никто не увидит. И не расшифрует.
А к обеду выглянуло солнце, и когда я открыла крышку мусорного ведра – муха вылетела из него обратно. Живая. И жужжит.
Запнулась за край мусорного ведра, выматерилась. И села счищать йогурт с крыла.
Тогда я подумала, что зима все равно, конечно, наступит.
Но каждый день, выигранный у нее, это наш день.
И бывают дни прекрасные.
Показать спойлер

© Анастасия Рубцова
Таша
Бурое, оранжевое, бурое,
Бенефис каштанов и хурмы.
Бог играет чёрными фигурами,
Коротая время до зимы.
Думает, склоняется неспешно к ним,
Головой качает над столом.
Стоит ли разбрасываться пешками,
Их не бесконечное число.
На зиму дрова уже наколоты,
Свечка разгорается, чадит.
Конь надел пальто - ночами холодно,
Чтоб не мёрзнуть, надо походить.
Ферзь стоит в своей дурацкой шапочке,
Вызвонить пытается такси:
Приезжайте побыстрее, шашечки,
Увезите с шахматной доски,
Заберите конного и пешего,
Поскорей, на цену наплевать.
Здесь уже пожертвовали пешками,
И, похоже, нам несдобровать.
"Бурое, оранжевое, бурое" -
Отвечает в трубке автомат.
Ферзь сдаётся и стоит, понурившись.
Что-то шепчет. Вероятно, мат.

© Аля Кудряшева (Хайтлина)
Таша
Жизнь, говорят, слишком коротка, чтобы
Дочитывать до конца скучную книжку,
Ждать, пока тебя пригласят на танец.
Дружить с людьми, с которыми не хохочешь,
Ну, и так далее: что там обычно пишут
На открытках
И магнитах на холодильник.
На более редких открытках порою пишут,
Что в жизни всё же хватает простора, чтобы
Сидеть на горе, смеяться, снимать закаты,
Глядеть на спящих детей,
Наблюдать за птицей.
Считать любое горе достойным горя.
Шагать по тропинке маленькими шагами.
Наверное, стоит нарисовать открытку
(Наверное, я и рисую сейчас открытку)
Для тех, кто то пускается в бег, не глядя,
То вдруг, обессилев, садится смотреть на птицу,
Случайную кошку на улице долго гладит.
Ждёт танца, перелистывает страницы.
Скрывает слёзы, выдавливая улыбку,
Потом, срываясь, у всех на виду рыдает.
И всё-таки хочет поймать золотую рыбку.
Хотя совершенно не знает, что загадает.
Открытка для нас - ленивцев, глупцов, врунишек,
Для тех, кто ищет, не зная, что всё нашёл,
Открытка с пожеланием добрых книжек,
Местами скучных, но всё-таки добрых книжек,
В которых будут тревоги, тропинки, птицы.
Но всё потом закончится хорошо.

© Аля Кудряшева (Хайтлина)
Таша
Время такое - проснулась и сразу в тапочки.
После мытья начинаешь мечтать о шапочке.
Нужно, чтоб всюду были простые запахи -
Прелые яблоки, кедр, корица, воск.

Где не хватает цвета - развесить ленточки,
Где не хватает света - развесить лампочки.
Где не хватает силы - расставить лавочки,
Книги расставить - где не хватает слёз.

Время такое - когда не хватает времени,
День начинает заканчиваться быстрее. Не
Успеваешь - в оставшиеся мгновения
Пишешь коротким слогом: сегодня снег.

Проще: снегодня. Страница белеет, улица
Тоже белеет. Ты хвалишь себя, что умница.
Что-то успела. Припомнится, образуется,
Строчка осталась. Ты тоже осталась с ней.

Так что теперь закрывай, выключай, заваривай,
Больше уже сегодня не разговаривай.
Пар - посмотри - лазоревый и муаровый,
Только осталось огонь перед сном задуть.

Что-то забудется, что-то вернётся строчками,
Запахом прелых яблок, корицей, свечками.
Двигайся медленно, маленькими шажочками,
Утром проснёшься - тапочки не забудь.

© Аля Кудряшева (Хайтлина)
Таша
Рождественский романс
Евгению Рейну, с любовью

Плывет в тоске необьяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необьяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необьяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необьяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не обьясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.

Иосиф Бродский (1940 - 1996)
Таша
Куда мне деться в этом январе?
Открытый город сумасбродно цепок…
От замкнутых я, что ли, пьян дверей? —
И хочется мычать от всех замков и скрепок.

И переулков лающих чулки,
И улиц перекошенных чуланы —
И прячутся поспешно в уголки
И выбегают из углов угланы…

И в яму, в бородавчатую темь
Скольжу к обледенелой водокачке
И, спотыкаясь, мертвый воздух ем,
И разлетаются грачи в горячке —

А я за ними ахаю, крича
В какой-то мерзлый деревянный короб:
— Читателя! советчика! врача!
На лестнице колючей разговора б!
1 февраля 1937
Осип Мандельштам
Таша
Оруэлл наливает Кафке полный стакан.
С горкой. Молча. Потом наливает стакан себе.
Словно старые рельсы, травой зарастает строка.
Сказано всё. Дальше можно молчать о судьбе,
Пожимать плечами, отстукивать пальцами марш,
Запустить в камин второй или третий том.
Ибо дело одно – сочинить отличный кошмар,
И совсем другое – зависнуть в кошмаре том.
Франц и Джордж сидят, вспоминая былой уют -
И здоровье было покрепче, и взгляд лукав.
Тостов нет, потому что за будущее не пьют,
А за настоящее – лишь не чокаясь, под рукав.
Джордж пропивает остатки наивных dreams.
Франц не стирает слёзы с небритых щёк.
Возвращаются Гоголь и Салтыков-Щедрин.
Ларёк работал. Они принесли ещё.

© Сергей Плотов
Таша
…временем заезжена, как винил, клонится вселенная набекрень. Говорят, что ангел уже трубил, и сурок отчётливо видел тень. Говорят, в стареющих городах всё ещё надеются на добро те, кто отражаются в зеркалах и хранят семейное серебро, те, кому доступны любовь и грусть, кто стихами Гейне снимает стресс, те, кто помнят сызмальства наизусть сказку об Алисе в стране чудес с верой, что спасая свою игру, вопреки пророчествам воронья кролики помогут найти нору – аварийный выход из бытия на изнанку космоса, где в песке, словно кофе, варится волшебство, а на местном сказочном языке «Оля» произносится, как «Яло». Там открыты школа и ресторан, и метро работает до зари, и сверкает звёздами океан, и по небу плавают корабли, и, теряя счёт огонькам минут, что, как метеоры, слетают вниз, смотрят в небо, будто чего-то ждут, лётчик и седой, как пустыня, лис…

© Артем Сенчило
Таша
Февраль ушёл. И между ним
И ясным мартом
Выходит некий гражданин
В берете мятом.

Его известия тихи,
Движенья слабы.
Он реставратор чепухи,
Знаток подкладок.

Берёт он кисточку-ланцет -
Острей и тоньше -
Не красить, а сменить акцент,
Подправить тончик.

Всё так же мир лежит вокруг
В сугробе мятом.
Но воробьи, найдя подруг,
Вовсю хамят им.

Не то чтоб привалило сил
(Такое вряд ли)
Но словно кто-то вдруг спросил:
- Ты как, в порядке?

Ведь позже начало темнеть,
Теплей в природе.
И вроде не ответить: "Нет."
Ответишь:" Вроде".

Почувствуешь: внутри дрожит -
Дождались, вышли -
Как будто возвратилась жизнь
К затёкшей мышце.

Той, что на воробьёв глядит,
Звенит часами.
И говоришь ему:
- Иди.
Теперь мы сами.

© Аля Хайтлина (Кудряшева). Начало
Таша
Вербочки

Мальчики да девочки
Свечечки да вербочки
Понесли домой.
Огонечки теплятся,
Прохожие крестятся,
И пахнет весной.
Ветерок удаленький,
Дождик, дождик маленький,
Не задуй огня.
В воскресенье вербное
Завтра встану первая
Для святого дня.

Александр Блок (1880 - 1921)
Таша
"О, как же я хочу..."

О, как же я хочу,
Нечуемый никем,
Лететь вослед лучу,
Где нет меня совсем!

А ты в кругу лучись,-
Другого счастья нет,
И у звезды учись
Тому, что значит свет.

Он только тем и луч,
Он только тем и свет,
Что шепотом могуч
И лепетом согрет.

И я тебе хочу
Сказать, что я шепчу,
Что шепотом лучу
Тебя, дитя, вручу.
О. Мандельштам
Таша
Снова в глазах двоится. Настал июль.
Все не готовы, боже, не только мы.
Лучше всего тебя посадить на стул.
Так и сиди на нем до конца чумы.

Вот и сиди, качайся как на волне,
Будто сосед устроил вчера потоп.
Все же когда-то кончится, разве не?
Только не мы, ты что, никогда, с чего б.

Дни сочтены не нами, никем из нас,
Что нам слепые аспид и василиск.
Каждый другому только ветеринар,
Если не скажет, где у него болит.

Что ты себе такого ни намоли,
Сколько ни навыдумай жадных книг,
Запах дождя, сырые кивки малин
Бросят тебя, как только уйдёшь от них.

Тыща падёт от каждой из наших стран,
Тьма подойдет, попросит: скажи me too.
Страх за тебя, ты знаешь, не только страх,
Это еще свидетельство, что мы тут.

Поздно толкать подушку в дверной проем.
Просто сиди на стуле, пока я – вот.
Это, скорей, беспомощность, чем псалом.
Это, скорее, жизнь, чем наоборот.

© Лена Берсон
Таша
Выйти из дома в чём было, на босу ногу,
Разве что кепку напялить, прикрыв вихры.
Лунные яблоки падают на дорогу,
Тонко звенят упрямые комары.

Выйти из дома, держась загустевшей тени,
Словно шагами расплёскивая гуашь,
Слушать, как ветер твердит имена растений,
Выучи их, иначе потом не сдашь.

Будешь стоять и мяться, страшась билета,
Что попадётся? Мята? Чабрец? Люпин?
Строгий экзаменатор не примет лето,
Влепит в зачётку жирное "не любил".

Вольно же было домашку почти не делать,
Не наблюдать расходящиеся круги.
Видишь, теперь осталась всего неделя,
Меньше недели, учитывая долги.

Меньше недели гладить траву вдоль шерсти,
Долго махать исчезающему лучу,
И возвращаясь из дальнего путешествия,
Складывать в кепку орехи и алычу,

Выйти из дома в чём было, на босу ногу,
Словно бы ты бесстрашный, живой, ничей.
Меньше недели - на самом-то деле много,
Ночь перед сдачей - дольше иных ночей.

© Аля Хайтлина (Кудряшева)
Таша
Лето уходило под конвоем,
Второпях, босым, легко одетым.
После моря слышишь только море.
После лета хочешь только лета.

Даже конвоиры зарыдали,
За руки таща его к машине.
Год от воспаления миндалин...
Но какой по счету? Темно-синий.

Камни запинаются, а волны
До сих пор в глазах еще маячат.
Ну, давай-давай, сейчас повой мне!
Что ты, что ты, я вообще не плачу.

Этот свет в меня за что-то сослан,
Как в Сибирь за свод своих чудачеств.
Лишний вдох, распаренные сосны,
Жаркая ладонь, чужие дачи.

Может, соберёмся с тем и с этим?
Позвоним, а нет – пойдём искать их
Днем последним, вечером постлетним,
Постелив на стол цветную скатерть.

Выходи, иди себе, не кисни.
Разве так уж плохо посидели?
После жизни хочешь только жизни,
Выжженной земли вокруг качелей.
Показать спойлер
1002
Шахерезада глядит глазами окаменевшей от горя нерпы.
Шахерезада, вам не шестнадцать, вы, между прочим, пенсионерка.
У вас, наверное, печень/почки, и ноги к вечеру ноют адски?
Какие сказки, Шахерезада? Какие могут быть, к черту, сказки?

От вашей прошлой, про что не помню, неделю в горле вспухала жалость,
Какого жанра такая штука, чтоб даже сердце над нею сжалось?
И все, что раньше казалось прочным, размякло, будто из пластилина?
Ложитесь молча, Шахерезада, я на диване вам постелила.

Любовь беспечна, а зло бездарно, летает птичка, наказан деспот.
В таких сюжетах – ни капли правды, мне эти ваши – уже вот здесь вот.
И разве может, скажите, кто-то смеяться, грудью упав на вилы?
Любовь, гуляя в овечьей шубе, любого делает уязвимым.

Никто не хочет, Шахерезада, в окошко глядя, увидеть бездну.
Никто не любит ни слишком старых, ни дико умных, ни сильно бедных.
Нас очень много, мы капли в море, а кто считает морские капли?
Оставь старанья, Шахерезада, глотни, не знаю, воды, пивка ли.

Я помню, где-то такое было: один боялся, но вышел тоже;
Одна ждала его дольше жизни, а он вернулся немного позже;
Один построил такую башню, куда нет хода постылой боли…
Их ровно тысяча или сколько? Давайте тыща вторую, что ли.

* * *
Самый частый вопрос у людей – ты где?
Ты, блин, где? почему не ответить сразу?
Я болтаюсь в предбаннике на гвозде
Заторможенный маятник пучеглазый.

Ну конечно, я здесь, мы уже сто лет
Забиваем безумьем густые соты;
Погоди, я возьму телефон в клозет,
На работе я, дома я, где еще-то?

Вроде мухи, жужжащей из темноты –
Всех достала, а все-таки не видна им.
Ну, допустим, я знаю – где я, где ты.
Мы не есть друг у друга от этих знаний.

Вот умели же раньше! Когда? Тогда.
Колотились, клонясь над невнятной трубкой.
Мне не слышно, чем дальше – тем дальше, да,
Что ж так хрупко всё, слышишь, зачем так хрупко?

Как родишься, в пеленках лежишь пластом,
А родившийся в мухах – летать не может.
Мама, я на войне, позвоню потом,
Или лучше сама набери попозже.

Как звонил бы домой Иисус с креста:
Вспыхнул было конфликт, но уже потушен.
Люди рядом хорошие, а места..!
Мама связь барахлит никого не слушай
Показать спойлер

© Лена Берсон
Таша
Наш ковчег отправился в полночь.
В нем были только непарные звери:
Слишком старые, слишком гордые,
Или просто – последние.
Одинокие звери ведь тоже хотели выжить,
Боялись воды и со страхом смотрели,
как прибывало море, тяжелело небо.
И метались по чаще, и слышали этот скрежет:
Великаны-деревья царапали ветками тучи.
А старик с сыновьями построил большую лодку
На высоком холме, где принимал крылатого гостя.
И потом он созвал зверей.
И не стало видно травы на холме – только гривы, хвосты и уши.
Он смотрел нам в глаза, проверял, хороши ли зубы, не черны ли души,
Говорил слону: “У меня уже есть слоны. Ты не нужен”.
А слепому медведю: “Не буду с тобой возиться”.
Старому льву, говорил, что он слишком старый.
Выбирал молодых, сильных и парных.
А мне сказал: “Ты хорош, дружок, но где твоя пара?
Приходи, когда найдешь второго такого”.
Но был и еще один холм, где другой старик собирал зверей.
Из мусора, снятых с петель дверей, веток, собранных в роще,
Он выстроил лодку – попроще, поплоше, тесней.
Не всем одиноким хватило места на ней.
Но все же немало нас было в ту страшную полночь,
Когда мы, прижавшись друг к другу, лежали на дне.
А под нами, над нами, вокруг – были только волны.
***
Буря стихла, но берег пока не виден.
Так и плывем.
Парные звери – в своем ковчеге.
А мы – в своем.

© Дмитрий Макаров
Таша
Смотрю внимательно на майку
На теле психотерапевта.
Там принт - веселые пингвины.
Уже который пятый год.
Гадаю, кем бы я хотела
На этой майке оказаться.
Но все пингвины равноценны.
Вся разница в не - кто а в - где.
Под мышкой смято и несвеже.
На животе растянут профиль.
Грудь слева - тянет слишком влево.
А справа - тянет слишком вниз.
Внизу ремня штанов давленье.
У горловины стёрты грани.
На рукавах протерты складки.
И цвет поблекший на плечах.
Нет разницы совсем, выходит.
На майке психотерапевта.
Не зря хожу я на сеансы.
Не зря который пятый год!

© Цветана Яшина
Таша
Так выбираешься постепенно из всех провалов и всех простраций, я никуда, никуда не денусь, да и куда мне, скажи, деваться, я не умею, не удаётся, быть бы мудрее и к солнцу ближе, просто идти и смотреть на солнце, солнца не видно, а нужно выжить.
Я не умею, я всех жалею – старых людей во дворах безлюдных, все эти скверы и все аллеи, этих бомжей у помоек утром, всю эту осень с листвой упавшей, всё, что срываясь, дрожит и дышит, солнце уходит от нас всё дальше, больше не греет, а нужно выжить.
Я всех жалею – собак и кошек, нищих, детей, всех, кто шёл по следу, всех пассажиров и всех прохожих, весь этот город, прибитый ветром, все ускользающие мгновенья, весь этот дождь, что стучит по крыше, всё это странное отраженье нашего прошлого – в наступившем.
Это такая пришла безмерность, и безразмерность, где свет и тени, я никогда никуда не денусь, даже исчезнув в дожде на время, просто никто эти дни не свяжет, да и не сложит, чтоб сделать тише, просто не можешь понять, что дальше, просто не знаешь, – а нужно выжить.
16.10.2017

© Мария Махова
Таша
Мы привыкли уставать.
Разлеплять глаза руками,
Вечно преодолевать
Семимильными шагами,

Покупать по сто кило -
Витамины! Нам не хватит!
Отвечать "не тяжело"
Просто так, на автомате.

Критикам не возражать,
Вечно быть в беде и в мыле.
За автобусом бежать,
Будто он последний в мире.

Обещать, что ты вот-вот
В декабре (январь промчится),
Станешь жить, пойдёшь в народ,
Будешь петь, начнёшь учиться.

Почему уже февраль.
Март, зачем ты слишком скоро,
Липа зацвела, а жаль.
Август, детям скоро в школу.

Мы привыкли выживать,
Обещать себе заботу.
И любви себе желать.
И горячего чего-то.

Мы привыкли обнимать
Семимильными руками.
Витамины выдавать,
Где-то жить под облаками.

И ругать себя - незло,
Просто, чтоб не снизить тонус.
Утешать - не повезло.
Но придёт другой автобус.
Показать спойлер
* * *
Мы опоздали, вы извините нас, мы просто не поняли обстановки,
Любое время бежит стремительно, кроме того, что на остановке,
Мы волновались, звенели ложечкой, считали тщательно дни недели
Но прибежали к вам в лёгких лодочках и по дороге заледенели.

Мы собирались прийти в июне к вам, но что-то странное приключилось,
Мы собирались прийти к вам юными, но почему-то не получилось.
Казалось раньше, что время пятится, а нынче мчится не видя линий,
Мы прибежали к вам в лёгких платьицах, теперь у нас на макушках иней.

Мы покупали подарки разные, но растеряли в пути, к тому же
Зачем вам все эти бусы красные, и эти куклы, и погремушки,
Они лежат на пути, нарядные, рябиной яркой в снегу искрятся -
Как будто пособия ненаглядные к уроку "как правильно потеряться".

Вот мы на пороге стоим растерянно - пустите, пустите нас, не гоните,
Мы собирались прийти не с теми, но мы исправимся, извините,
Догоним время, опять распробуем, оденемся правильно, по сезону,
И будем вместе глядеть растроганно, как свет исчезает за горизонтом,

Но дверь закрыта и заколочена, хозяин выехал, не звоните,
Мы всё искали путь покороче, но мы не нашли его, извините.
Пойдём назад босиком по бусинам, рябиной яркой в снегу горящим.
И вроде кто-то кричит "побудьте", но вряд ли это нам, потеряшкам.
Показать спойлер

© Аля Хайтлина (Кудряшева)
Таша
Время года — зима. На границах спокойствие. Сны
переполнены чем-то замужним, как вязким вареньем.
И глаза праотца наблюдают за дрожью блесны,
торжествующей втуне победу над щучьим веленьем.
Хлопни оземь хвостом, и в морозной декабрьской мгле
ты увидишь опричь своего неприкрытого срама —
полумесяц плывет в запыленном оконном стекле
над крестами Москвы, как лихая победа Ислама.
Куполов что голов, да и шпилей — что задранных ног.
Как за смертным порогом, где встречу друг другу
назначим,
где от пуза кумирен, градирен, кремлей, синагог,
где и сам ты хорош со своим минаретом стоячим.
Не купись на басах, не сорвись на глухой фистуле.
Коль не подлую власть, то самих мы себя переборем.
Застегни же зубчатую пасть. Ибо если лежать на столе,
то не все ли равно ошибиться крюком или морем.
Иосиф Бродский (1940 - 1996)
Таша
Синий горизонт – не моё место,
всё бы хорошо, далеко только,
ухожу в себя, но в себе тесно,
прихожу в себя, прихожу долго.

Ладно, ты держись, не снимай шубы,
снег да талый лёд – не сезон платьев…
Пациент не жив, но ещё шутит,
пациент не мёртв, но с него хватит…

Хочется тепла и скорей лета,
кто там собирал по углам тени,
за тобой ходил ледяным ветром,
залепил глаза, отобрал время.

Может быть, поймём мы с тобой вскоре,
для чего тоска у виска кружит,
ничего, пройдёт, упадёт в море,
там и пропадёт – ты меня слушай…

Встречи коротки и теперь редки,
так вот и живёшь, дверь закрыв плотно,
расскажи, ты как, расскажи, с кем ты,
кто там у плеча, за плечом что там…

У меня пока всё идёт трудно,
впрочем, ерунда – значит, так нужно…
понимаешь, мне тяжело думать,
что тебе ещё, может быть, хуже.
2013г.
© Мария Махова
Таша
Д. Быков "Декабрьское…"

Кто видел лед воочью,
Тот верит декабрю.
Одной декабрьской ночью
Я правду говорю.

Сперва мы выживали —
Болтун, жуир, позер;
Потом мы выжидали,
И это был позор.

Потом нас выжимали
Из наших нищих нор;
Потом нас выжигали,
И это до сих пор.

Какое шерри-бренди?
Наш выбор — шерить бред.
Мы в нисходящем тренде.
Другого, впрочем, нет.

Печальней буквы точка.
Молчанье хуже фраз.
Нас всех заменит то, что
Гораздо хуже нас.

Чуму убьет холера,
Война снесет тюрьму,
Садиста-офицера
Матрос убьет в Крыму.

Идейного злодея
Скальпирует злодей
Из первого отдела
Без правил и идей.

Бордюр заменит плитка,
Бойца сожрет прохвост,
Допрос сменяет пытка,
А пытку — холокост.

Тебя убьет не равный,
А вирус или ЧОН,
Иль выродок державный,
Что тоже обречен.

Тебе солгал родитель,
Когда привел на свет.
Тлен — общий победитель,
Другого, впрочем, нет.

Тьма — не Тантал, не Кали,
Она со всех сторон.
Добро же с кулаками —
Вообще оксюморон.

Добро всегда случайно,
Как милость, как просвет,
И только в этом тайна,
А больше тайны нет.

Добро не торжествует.
Оно сидит, тоскует
И смотрит из угла
На поединки зла.
Таша
Пастернак
"Только заслышу польку вдали,
Кажется, вижу в замочною скважину:
Лампы задули, сдвинули стулья,
Пчелками кверху порх фитили,
Масок и ряженых движется улей.
Это за щелкой елку зажгли.

Великолепие выше сил
Туши и сепии и белил,
Синих, пунцовых и золотых
Львов и танцоров, львиц и франтих.
Реянье блузок, пенье дверей,
Рев карапузов, смех матерей.
Финики, книги, игры, нуга,
Иглы, ковриги, скачки, бега.

В этой зловещей сладкой тайге
Люди и вещи на равной ноге.
Этого бора вкусный цукат
К шапок разбору рвут нарасхват.
Душно от лакомств. Елка в поту
Клеем и лаком пьет темноту.

Все разметала, всем истекла,
Вся из металла и из стекла.
Искрится сало, брызжет смола
Звездами в залу и зеркала
И догорает дотла. Мгла.
Мало-помалу толпою усталой
Гости выходят из-за стола.

Шали, и боты, и башлыки.
Вечно куда-нибудь их занапастишь.
Ставни, ворота и дверь на крюки,
В верхнюю комнату форточку настежь.
Улицы зимней синий испуг.

Время пред третьими петухами.
И возникающий в форточной раме
Дух сквозняка, задувающий пламя,
Свечка за свечкой явственно вслух:
Фук. Фук. Фук. Фук."
Таша
Ой плакала Мария, ой плакала,
Прикрывала рукой места:
А можно нам без чудес, без блага да
Без креста?
Да пусть бы вообще родилась девочка,
Потом внуки пойдут, будет зять…
А ангел молчит и стоит, как дерево:
Курьер, нерусский, что с него взять.

А он ведь живым рождается, не игрушечным,
Что наш Исенька, что чужой Кайсын.
Каждый, кого вы сделали мясом пушечным,
Был когда-то маленький, мягкий сын.
И ничего подписывать я не буду вам,
На учёт не встану, рожу в хлеву.
Сами воюйте хоть в Косове, хоть под Чудовом,
Моего не возьмёте, пока живу.

А ей говорят: не кричите, девушка,
Все без вас заранее решено.
Начинайте завтра готовить побольше хлебушка,
Воду отстаивайте на вино,
Ничего вы здесь, мамочка, не поделаете:
Будет время, Иуда выдаст и Ирод съест.
А бог, кстати, тоже все время мечтал о девочке.
Но он же папа,
Куда свою булочку,
да на крест.

© Женя Беркович
Таша
Алена Трубицина
"моя подруга может улететь. в любой момент мотнуть к аэропорту и первым самолётом сделать вжух, заранее прикинув направленье, не выйдет так — угонит самолёт.

мой друг собрал тревожный чемодан на случай предсказуемого «если». у друга есть заманчивые визы и свин морской, свистящий и мохнатый, который влезет, если что, в рукав.

мой брат по мыслям платит пятый штраф за то, что смеет говорить открыто, за то, что вышел с теми, кто пытался реальность изменить хотя бы как-то. его посадят в следующий раз.

моя сестра по крови греет ужин себе и мужу, неплохому парню, который учит java и английский. они хотят успеть продать квартиру, родителям пока не говорят.

моя коллега, девочка со скрипкой, чьей мощи позавидуют атланты, вчера почти белела от бессилья, случайно ткнув на новости по ссылке. она играет музыку такую, что некогда бывает оглядеться, но есть ещё вакансия в оркестр в варшаве. и в софии тоже есть.

моя давно затыканная совесть сидит одна заполночь в тесной кухне, перебирает буковки в фэйсбуке, кивает, осторожно ставит лайки, пока я подвожу бюджет за месяц, заказываю папины лекарства, кошачий корм и акварель для дочки. мы с совестью как два пьеро нелепых глядим в огонь у очага чужого и видим в нём большие самолёты, в чернильное взлетающие небо, сестру и брата, друга и подругу, морскую свинку в тесном рукаве…

любовь и страх вращаются по кругу в моей остекленевшей голове."
Таша
Мы не хуже Горация

Вы такие нестерпимо ражие
И такие, в сущности, примерные.
Всё томят вас бури вернисажные,
Всё шатают паводки премьерные.
Ходите, тишайшие, в неистовых,
Феями цензурными заняньканы!.
Ну а если — ни премьер, ни выставок?
Десять метров комната в Останкино,
Где улыбкой стражники-наставники
Не сияют благостно и святочно,
Но стоит картина на подрамнике, —
Вот и всё!
... А этого достаточно.

Есть — стоит картина на подрамнике,
Этого достаточно!

Осудив и совесть и бесстрашие
(Вроде не заложишь и не купишь их),
Ах, как вы присутствуете, ражие,
По карманам рассовавши кукиши!
Что ж, зовите небылицы былями,
Окликайте стражников по имени!..
Бродят между ражими Добрынями
Тунеядцы Несторы и Пимены.
Их имён с эстрад не рассиропили,
В супер их не тискают облаточный:
"Эрика" берёт четыре копии,
Вот и всё!
...А этого достаточно.

Пусть пока всего четыре копии —
Этого достаточно!

Время сеет ветры, мечет молнии,
Создаёт советы и комиссии,
Что ни день — фанфарное безмолвие
Славит многодумное безмыслие.
Бродит Кривда с полосы на полосу,
Делится с соседской Кривдой опытом!.
Но гремит — напетое вполголоса,
Но гудит — прочитанное шёпотом.
Ни партера нет, ни лож, ни яруса,
Клака не безумствует припадочно, —
Есть магнитофон системы "Яуза",
Вот и всё!
...А этого достаточно.

Есть — стоит картина на подрамнике!
Есть — отстуканы четыре копии!
Есть магнитофон системы "Яуза"!
Этого достаточно!

Александр Галич
Таша
Таша, запости что-нибудь обнадёживающее :appl: пожалуйста, очень надо :snegurochka:
180207
Светлая комната, светлые окна в ряд.
Он собирается. Ну а они говорят:
«Так, не забудь, и давай-ка ещё пробежим,
помнишь ли суть и не спутаешь ли режим».

Он отвечает: «Всё помню, задача проста,
командировка в назначенные места –
точку не знаю, ну, в общем, там или тут
я десантируюсь, меня вроде как ждут.
Живу со всеми, но всё ж на своей волне,
ловлю сигнал, оставаясь наедине».

Ему говорят: «Давай-ка на посошок,
покуда стих уста твои не обжёг,
пока ещё не встали из-за стола –
как говорится, на ход крыла».

Он продолжает: «Затем, когда цель видна,
ищу надёжных, меняю им имена,
ввожу в курс дела, медленно, не частя,
в виде простых сюжетов и по частям.
Затем, когда подполье моё вполне
готово тоже быть на своей волне,
жму руки, желаю удачи, возвращаюсь сюда,
где звёзды по небу, как на граните слюда».

Ему говорят: «Там полно лжецов и хитрюг,
если понадобится, покажи какой-нибудь трюк –
пройдись по воде, оживи мёртвого, сделай вино –
по ситуации, лично нам всё равно.
Только не перепутай порядок действий,
в финале старайся не думать о детстве,
о маме, о папе, о запахе сеновала –
тоска заест, захочется, чтобы чаша сия миновала».

«Ну так что, конспираторы, где завершу полёт?
В жаркой пустыне? В пространствах, одетых в лёд?»
Они пожали плечами: «Это как Бог пошлёт».

В открытую дверь – ветер. Он делает в бездну шаг,
перехватывает дыхание, зверски свистит в ушах,
вдоль тоннеля, ведущего к свету, сгущается темнота,
он успевает подумать: «Ну ладушки, от винта».

А те, что его провожали, смотрят и смотрят вслед,
видят его как слово, видят его как свет,
и один говорит другому, замершему, как во льду:
«Кажется, он на месте. Надо зажечь звезду».

© Иван Сергеевич Денисенко
Таша
Я рождён, чтобы петь в атмосферу:
Слава Богу, dum spiro, spero!



спасибо :flowers: :friends:
Таша
Прошлое – это прекрасно, моя Мари,
только с собой его, милая, не бери.
Лучше оставь его в бабушкином сундуке,
или у мамы в шкатулке, но в рюкзаке,
что ты несешь за плечами, его не храни,
слишком тяжелый камень, моя Мари.
  
Прошлое – это как детство, скажи прощай,
изредка воскресеньями навещай.
Но никогда в глаза ему не гляди,
прошлое – это зараза, моя Мари.
Белый осколок чашки, причуда, пыль,
и на земле лежащий сухой ковыль.
  
Это товар без возврата, пробитый чек,
смуглый мальчишка с родинкой на плече,
что целовал под саваном темноты,
первый бокал мартини, табачный дым.
Всё, что когда-то выгорело костром:
истина, безмятежность, невинность, дом.
  
Ты не святая, зачем тебе этот крест? —
сотни отпущенных рук, опустевших мест.
Всё, что не прижилось и не проросло,
даже вот это ангельское крыло.
Выбрось его с рождественской мишурой,
смело шагай под звёздами, громко пой.
  
Прошлое – это так больно, моя Мари,
всё, что нельзя исправить и изменить.
Каждое грубое слово, кривой совет,
тот утонувший в море цветной браслет.
Слёзы на выпускном и последний вальс.
Что-то хорошее тоже, но в том и фарс:
  
это есть якорь, что тянет тебя ко дну,
в прошлый четверг, в растаявшую весну.
Если не сможешь и не шагнешь вперед,
то, что давно истлело, тебя сожрёт.
  
Брось его в пламя, гляди, как оно горит,
полку освободи для другой любви.
Прошлое – это прекрасно, моя Мари,
только с собой ни за что его не бери.

(Джио Россо, Добрые злые сказки)
Таша
Лошади умеют плавать,
Но - не хорошо. Недалеко.
"Глория" по-русски значит "Слава", –
Это вам запомнится легко.

Шёл корабль, своим названьем гордый,
Океан стараясь превозмочь.
В трюме, добрыми мотая мордами,
Тыща лощадей топталась день и ночь.

Тыща лошадей! Подков четыре тыщи!
Счастья все ж они не принесли.
Мина кораблю пробила днище
Далеко-далёко от земли.

Люди сели в лодки, в шлюпки влезли.
Лошади поплыли просто так.
Что ж им было делать, бедным, если
Нету мест на лодках и плотах?

Плыл по океану рыжий остров.
В море в синем остров плыл гнедой.
И сперва казалось – плавать просто,
Океан казался им рекой.

Но не видно у реки той края,
На исходе лошадиных сил
Вдруг заржали кони, возражая
Тем, кто в океане их топил.

Кони шли на дно и ржали, ржали,
Все на дно покуда не пошли.
Вот и всё. А всё-таки мне жаль их –
Рыжих, не увидевших земли.

P. S. «Лошади в океане» – не выдуманное произведение, а факт, который действительно произошёл во время сражений 1939-1945 годов. Стихотворение по этим событиям написано Борисом Абрамовичем Слуцким в 1951 году.
Таша
Т.Б.
Бывают такие ангелы во плоти,
Которых не вызовешь, сколько ни заплати
Для тех, кто зовёт и платит, другие службы.
Приходят не потому, что ты так хорош,
Скорее ты пел, а теперь уже не поёшь
И нужно держать, чтоб не провалился глубже.

Обычно они неказисты, невелики
В толпе не заметишь - куртка, рюкзак, очки
Неважно, в час пик или улицами пустыми,
Когда у тебя душа - ледяной мазут,
Они тебе супчик в автобусе привезут
И скажут - мол, ешь скорее, а то остынет

И будут глядеть, щеку подперев крылом,
Как ты, неразборчиво жалуясь о былом,
Хлебаешь и давишься этим теплом укропным.
Не будут судить тебя по твоим делам,
А только помогут бардак разгрести и хлам
Убрать. А потом опять поспешат по пробкам.

Вон, видишь, вон там, в автобус садится, вот,
А может быть, тот, который пешком идёт,
Нет, тот, что себе на углу покупает булку.
Как мал он и жалок, помят его тусклый нимб,
Как тянется тёплый воздух и свет за ним,
Как тянется жизнь моя вслед за ним как будто.

Когда наконец-то всё будет, как быть должно,
И каждому с каждым будет легко, смешно,
Чтоб пир на весь мир с малиной и пирогами.
Они где-то тайно встретятся без забот,
Один запоёт, другой кофейку нальёт
И будут сидеть себе
И болтать ногами.

© Аля Хайтлина (Кудряшева)