"Имяреку, тебе, -- потому что не станет за труд
из-под камня тебя раздобыть, -- от меня, анонима,
как по тем же делам: потому что и с камня сотрут,
так и в силу того, что я сверху и, камня помимо,
чересчур далеко, чтоб тебе различать голоса --
на эзоповой фене в отечестве белых головок,
где наощупь и слух наколол ты свои полюса
в мокром космосе злых корольков и визгливых сиповок;
имяреку, тебе, сыну вдовой кондукторши от
то ли Духа Святого, то ль поднятой пыли дворовой,
похитителю книг, сочинителю лучшей из од
на паденье А. С. в кружева и к ногам Гончаровой,
слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,
обожателю Энгра, трамвайных звонков, асфоделей,
белозубой змее в колоннаде жандармской кирзы,
одинокому сердцу и телу бессчетных постелей --
да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,
в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,
понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,
и замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.
Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто.
Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,
вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,
чьи застежки одни и спасали тебя от распада.
Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,
тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.
Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
с берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно."
И. Бродский
из-под камня тебя раздобыть, -- от меня, анонима,
как по тем же делам: потому что и с камня сотрут,
так и в силу того, что я сверху и, камня помимо,
чересчур далеко, чтоб тебе различать голоса --
на эзоповой фене в отечестве белых головок,
где наощупь и слух наколол ты свои полюса
в мокром космосе злых корольков и визгливых сиповок;
имяреку, тебе, сыну вдовой кондукторши от
то ли Духа Святого, то ль поднятой пыли дворовой,
похитителю книг, сочинителю лучшей из од
на паденье А. С. в кружева и к ногам Гончаровой,
слововержцу, лжецу, пожирателю мелкой слезы,
обожателю Энгра, трамвайных звонков, асфоделей,
белозубой змее в колоннаде жандармской кирзы,
одинокому сердцу и телу бессчетных постелей --
да лежится тебе, как в большом оренбургском платке,
в нашей бурой земле, местных труб проходимцу и дыма,
понимавшему жизнь, как пчела на горячем цветке,
и замерзшему насмерть в параднике Третьего Рима.
Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто.
Человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,
вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,
чьи застежки одни и спасали тебя от распада.
Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,
тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.
Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
с берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно."
И. Бродский
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому ещё ты нужен,
Кому теперь в друзья ты попадёшь?
Воротишься, купи себе на ужин
Какого-нибудь сладкого вина,
Смотри в окно и думай понемногу:
Во всём твоя, одна твоя вина,
И хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
Как хорошо, что ты никем не связан,
Как хорошо, что до смерти любить
Тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
Ничья рука тебя не провожала,
Как хорошо на свете одному
Идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
Поймать себя в словах неоткровенных
И вдруг понять, как медленно душа
Заботится о новых переменах.
Иосиф Бродский
Гляди вокруг, кому ещё ты нужен,
Кому теперь в друзья ты попадёшь?
Воротишься, купи себе на ужин
Какого-нибудь сладкого вина,
Смотри в окно и думай понемногу:
Во всём твоя, одна твоя вина,
И хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
Как хорошо, что ты никем не связан,
Как хорошо, что до смерти любить
Тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
Ничья рука тебя не провожала,
Как хорошо на свете одному
Идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
Поймать себя в словах неоткровенных
И вдруг понять, как медленно душа
Заботится о новых переменах.
Иосиф Бродский
Ne budu ni kem
old hamster
Из его же
"Только пепел знает, что значит сгореть дотла.
Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед:
не все уносимо ветром, не все метла,
широко забирая по двору, подберет.
Мы останемся смятым окурком, плевком, в тени
под скамьей, куда угол проникнуть лучу не даст.
И слежимся в обнимку с грязью, считая дни,
в перегной, в осадок, в культурный пласт.
Замаравши совок, археолог разинет пасть
отрыгнуть; но его открытие прогремит
на весь мир, как зарытая в землю страсть,
как обратная версия пирамид.
"Падаль!" выдохнет он, обхватив живот,
но окажется дальше от нас, чем земля от птиц,
потому что падаль - свобода от клеток, свобода от
целого: апофеоз частиц."
"Только пепел знает, что значит сгореть дотла.
Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед:
не все уносимо ветром, не все метла,
широко забирая по двору, подберет.
Мы останемся смятым окурком, плевком, в тени
под скамьей, куда угол проникнуть лучу не даст.
И слежимся в обнимку с грязью, считая дни,
в перегной, в осадок, в культурный пласт.
Замаравши совок, археолог разинет пасть
отрыгнуть; но его открытие прогремит
на весь мир, как зарытая в землю страсть,
как обратная версия пирамид.
"Падаль!" выдохнет он, обхватив живот,
но окажется дальше от нас, чем земля от птиц,
потому что падаль - свобода от клеток, свобода от
целого: апофеоз частиц."
Радость моя, саблезубая бабочка Ева!
Кофе остыл. Отравись, я тебя подожду.
Было темно от любви и от долгого гнева.
Было тепло – как, наверное, будет в аду.
Трещины губ твоих, будто плывущие сети,
манят погибших романтиков бездной беды.
Имя твое – как проклятье. Никто не ответит,
что разглядел в твоей смерти надежды следы.
Лица твои – то ли Вяземской, то ль Воронцовой –
яркой наложены маской в оскал дьяволиц.
Выпей вот это – из чаши с потеком пунцовым,
выпей и руку лизни мне, как комнатный шпиц.
Радость моя, меланхолии бледная Эльза,
ты ли увянешь на сломанной спице цветка…
Смотрит на землю Господь микроскопами Цейсса
и не находит живых, не находит пока.
Горы Святые – губернии Псковской Саяны,
первые камни ступеней, ведущих во тьму.
Ангел жасминовый мой с молоточком стеклянным,
хрупко и больно… И верю, что мне одному.
Строки и пепел и бунт. В Петербурге холера.
Муза безумия спит у скитальца в ногах.
Кофе остыл. Поцелуй тебе, сладкая стерва,
как целовал Магдалину влюбленный Аллах.
Ночь пережить, только ночь! Я найду твои лапы,
мягкие лапы в стилетах кошачьих когтей.
Кофе остыл. Я сломал над ним горлышки ампул –
капля за каплей – Настасья. Как саван постель.
Радость моя, бессарабская девка Мария,
будет темно от любви – как бывает в аду.
Будет танцмейстер Иогель шептать твое имя,
словно проклятие. Пей. Я тебя подожду.
(Андрей Ханжин , 2007)
Кофе остыл. Отравись, я тебя подожду.
Было темно от любви и от долгого гнева.
Было тепло – как, наверное, будет в аду.
Трещины губ твоих, будто плывущие сети,
манят погибших романтиков бездной беды.
Имя твое – как проклятье. Никто не ответит,
что разглядел в твоей смерти надежды следы.
Лица твои – то ли Вяземской, то ль Воронцовой –
яркой наложены маской в оскал дьяволиц.
Выпей вот это – из чаши с потеком пунцовым,
выпей и руку лизни мне, как комнатный шпиц.
Радость моя, меланхолии бледная Эльза,
ты ли увянешь на сломанной спице цветка…
Смотрит на землю Господь микроскопами Цейсса
и не находит живых, не находит пока.
Горы Святые – губернии Псковской Саяны,
первые камни ступеней, ведущих во тьму.
Ангел жасминовый мой с молоточком стеклянным,
хрупко и больно… И верю, что мне одному.
Строки и пепел и бунт. В Петербурге холера.
Муза безумия спит у скитальца в ногах.
Кофе остыл. Поцелуй тебе, сладкая стерва,
как целовал Магдалину влюбленный Аллах.
Ночь пережить, только ночь! Я найду твои лапы,
мягкие лапы в стилетах кошачьих когтей.
Кофе остыл. Я сломал над ним горлышки ампул –
капля за каплей – Настасья. Как саван постель.
Радость моя, бессарабская девка Мария,
будет темно от любви – как бывает в аду.
Будет танцмейстер Иогель шептать твое имя,
словно проклятие. Пей. Я тебя подожду.
(Андрей Ханжин , 2007)
вообще никакой более-менее внятной информации..
а вы чего здесь...? Шедеврав хочете ? )))
А вот сразу же из памяти, о любви !
Лаборантка Иванова
Нежно смотрит на микроба.
Точно также в микроскоп
На неё глядит миҡроб.
©
А вот сразу же из памяти, о любви !
Лаборантка Иванова
Нежно смотрит на микроба.
Точно также в микроскоп
На неё глядит миҡроб.
©
Сейчас читают
Куда идти учиться после школы? Оставаться в 9 или идти до 11?
275539
227
Перерегистрация авто
89005
21
Простой дозор
76441
1000
Актуально, как никогда
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому ещё ты нужен,
Кому теперь в друзья ты попадёшь?
Воротишься, купи себе на ужин
Какого-нибудь сладкого вина,
Смотри в окно и думай понемногу:
Во всём твоя, одна твоя вина,
И хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
Как хорошо, что ты никем не связан,
Как хорошо, что до смерти любить
Тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
Ничья рука тебя не провожала,
Как хорошо на свете одному
Идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
Поймать себя в словах неоткровенных
И вдруг понять, как медленно душа
Заботится о новых переменах.
Иосиф Бродский
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому ещё ты нужен,
Кому теперь в друзья ты попадёшь?
Воротишься, купи себе на ужин
Какого-нибудь сладкого вина,
Смотри в окно и думай понемногу:
Во всём твоя, одна твоя вина,
И хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
Как хорошо, что ты никем не связан,
Как хорошо, что до смерти любить
Тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
Ничья рука тебя не провожала,
Как хорошо на свете одному
Идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
Поймать себя в словах неоткровенных
И вдруг понять, как медленно душа
Заботится о новых переменах.
Иосиф Бродский
Про... теряла где-то ностальгию по родине?
Такая знакомая фамилия, но, кажется, первый раз его читаю.
Такой обильно ассоциативный, на мой вкус, прямо на грани.
Такой обильно ассоциативный, на мой вкус, прямо на грани.
Мне сестра прислала незвестную цитату, типа понравилось.. Я была впечатлена. Выкопала и читаю, всё, что получилось найти. Удивительный автор. На самом деле у меня много слов восхищения к нему.
______Однажды люди спросили ужасного Шиву, можно ли им курить божественную траву гянджу? Шива ответил им, что нельзя.
Тогда люди спросили Шиву, почему же сам он постоянно курит божественную траву гянжу, но при этом запрещает курить другим?
Шива подвинул к себе кальян, вложил в него крапаль размером в солнечную систему, подпалил крапаль хвостом кометы Галлея, затянулся и ответил сквозь дым: «Когда я курю страшную траву гянжу, то каждый мой вдох- это новый стих Махабхараты, а каждый выдох- полная глава Упанишад!
Когда же смертные человеки закуривают страшную траву гянджу, то каждая затяжка у них- это поиски несуществующего смысла, а каждый выдох- разочарование и опустошение».
Так ответил Шива вопрошающим, потому что всякому, спрашивающему разрешения, нужно непременно отказывать. Нельзя доверять сомневающемуся. Сомневающийся слаб.
Сильный же никогда, никогда не станет спрашивать о том, что ему можно и что ему нельзя, тем более спрашивать у Божества! Ибо постоянно поклонение и вопрошениеи есть самое худшее безверие.
И еще напутствовал Шива неразумных, чтобы не курили траву знаний гянджу, а глотали всякий раз, по поводу и без повода, дикую огненную воду- напиток, избавляющий человека от каких бы то нибыло вопросов. Чтоб не знали люди тайн.
Не любил Шива, когда в нирване многолюдно и накурено. (с)
______Однажды люди спросили ужасного Шиву, можно ли им курить божественную траву гянджу? Шива ответил им, что нельзя.
Тогда люди спросили Шиву, почему же сам он постоянно курит божественную траву гянжу, но при этом запрещает курить другим?
Шива подвинул к себе кальян, вложил в него крапаль размером в солнечную систему, подпалил крапаль хвостом кометы Галлея, затянулся и ответил сквозь дым: «Когда я курю страшную траву гянжу, то каждый мой вдох- это новый стих Махабхараты, а каждый выдох- полная глава Упанишад!
Когда же смертные человеки закуривают страшную траву гянджу, то каждая затяжка у них- это поиски несуществующего смысла, а каждый выдох- разочарование и опустошение».
Так ответил Шива вопрошающим, потому что всякому, спрашивающему разрешения, нужно непременно отказывать. Нельзя доверять сомневающемуся. Сомневающийся слаб.
Сильный же никогда, никогда не станет спрашивать о том, что ему можно и что ему нельзя, тем более спрашивать у Божества! Ибо постоянно поклонение и вопрошениеи есть самое худшее безверие.
И еще напутствовал Шива неразумных, чтобы не курили траву знаний гянджу, а глотали всякий раз, по поводу и без повода, дикую огненную воду- напиток, избавляющий человека от каких бы то нибыло вопросов. Чтоб не знали люди тайн.
Не любил Шива, когда в нирване многолюдно и накурено. (с)
Читал ещё "23 комнаты" того же автора. Качество текста и достоверность матерьяла доставляют, конечно.
Но очевидно талантливое это творчество - оно ж наверняка собирательное. Ну, не Варлам Шаламов.
Другое. Ну или не знаю.
Но очевидно талантливое это творчество - оно ж наверняка собирательное. Ну, не Варлам Шаламов.
Другое. Ну или не знаю.
Текст интересный, этакая стилизация "Кости и плоть дзен":))
хорошая такая экстрактность.. как отлично заваренный чай или кофе)
Почитала Ханжина и поняла, как скучаю по филологии. Вспомнила, какое удовольствие во всем этом разбираться и препарировать сразу после полученного экстаза. :))
это как хирург над симпатичной пациенткой в разгар процесса в операционной.. получается - прямая трансляция из подлинного внутреннего мира красивой женщины
*Боже, что я мету*
*Боже, что я мету*
это грубо, и качество этой меткости.. ну как коровьей лепёшкой в круг мишени) я уже покаялась))
Тю, нашла в чем каяться! У меня вообще первый круг ассоциаций был с маньяками - а-ля Парфюмер. 
...............
По улице моей который год
звучат шаги - мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.
Запущены моих друзей дела,
нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.
Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.
Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.
Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.
Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и - мудрая - я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.
И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.
И вот тогда - из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова. (с)
По улице моей который год
звучат шаги - мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.
Запущены моих друзей дела,
нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.
Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.
Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.
Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.
Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и - мудрая - я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.
И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.
И вот тогда - из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова. (с)
на пп
Странным образом меня стихи бесят, терпеть не могу...
Странным образом меня стихи бесят, терпеть не могу...
Где то рядом с экстазом бродят маньяки... Интересненько.
ТОП 5
2
3