А только в кино-игры я играла раньше со своей командой из местных форумчан с кинофорума, но их последнее время не соберёшь, раз в год по заказу только сподобиться могут, так что я второй год уже в другой команде играю, вот и пришлось на все виды ходить, мы в общем зачете участвуем, боремся за главный приз сезона, так что не могу выбирать только на кино-музыку ходить любимую, играю везде, ибо обязательства командные)

Но она тоже была жива, и ей было семнадцать лет. И она первый раз плакала о войне: семнадцатилетнюю мою бабушку не взяли на фронт, оставили в колхозе, в тылу, преподавать математику, хотя она очень просилась, умоляла председателя колхоза, носила ему какие-то заявления, написанные на тетрадном листке, вот бы найти сейчас этот листок. А подругу, с которой они ходили к председателю, взяли, а бабушке – почему-то математика, а я все думаю – что со мной случилось через поколение? Почему я не смогу так проситься на фронт? Некого защищать? Нет, наверное, есть кого, но не дай Бог нам такой выбор.

Потом у бабушки были слезы по пропавшим и убитым, слезы от голосов с войны, оживавших в черном радио на беленой стене комнаты в бревенчатом доме, в алтайском поселке.

«Тогда радио было не как сейчас: металлическая тарелка, черная, как жук, даже страшно. Его не ставили на стол или тумбочку, как сейчас ставят, оно висело на стене – прямо над бабушкиной иконой – иконой твоей прапрабабушки, получается. Икону мы привезли еще с Украины, икона, а на ней вышитый крестом рушник, бабушка сама вышивала, а мама икону не прятала, пока я не пошла работать в райком… А по черному радио каждый день – сводки с войны. Страшно было. И мы плакали.

И когда победили – плакали. Все бегут, друг друга целуют и плачут. Я в колхозном поле работала, уже все было зеленое. А небо – синее, как сегодня, и все смеялись, бежали и плакали, и те, у кого – убиты, и те, у кого – не убиты… И солнце было! Я помню солнце и слезы, и, кажется, даже шел дождь…»

И потом, восьмидесятилетняя, в беленой комнате, полной солнца и синего неба, в кирпичном доме, в хрущевке, в сибирском поселке, бабушка плакала каждое утро 9 мая. Мы включали радио, не черную тарелку, полную страшных сводок, а мирную белую коробку, полную победных песен, поставленную на тумбочку, полную чистых льняных полотенец. Пелись песни, бабушка плакала, а я не смела, хотя тоже хотела.

Сейчас бабушки нет, войны давно нет, кажется, скоро не будет и Победы, потому что, например, сегодня, в 2020 году, рожденном в голове сумасшедшего фантаста, нет ни Парада, ни Бессмертного полка, а многие говорят, что они не нужны, да и Победа не нужна, и я не знаю, что мне делать.

Наверное, включать радио на моем столе. Слушать песню: посмотри на моих бойцов, целый свет помнит их в лицо. И писать о том, что Парад еще будет, и Бессмертный полк будет, и Победа будет. Всегда. И можно поплакать за бабушку.