Таша
morgenmuffel
Попытка возродить По-читательское "на родине" в Мусорке оказалась неудачной: возможность постить ежедневно у меня бывает не всегда, а топики там тонут слишком быстро. Надеюсь, что приживётся здесь.
Изначально идея была делиться чем-то интересным из последнего прочитанного: цитаты, кусочки, стихи, небольшие рассказы... если кому-то хочется присоединиться - милости прошу. Одна просьба: без пошлости и флуда.
Изначально идея была делиться чем-то интересным из последнего прочитанного: цитаты, кусочки, стихи, небольшие рассказы... если кому-то хочется присоединиться - милости прошу. Одна просьба: без пошлости и флуда.
Живёшь и знаешь, что кого-то нет (пусть даже только для тебя нет). Но всё время убеждаешь себя, что есть.
То ли ты обманываешь время, то ли оно тебя…
Я прохожу мимо прилавка и вижу стопку тетрадок, и останавливаюсь от неожиданности, ещё даже не вполне осознанной в первый момент. Обычные тетрадки, тонкие - на 12 листов, в зеленоватых таких обложках, как давным-давно в начальной школе (по три копейки). Сто лет таких не видела!
И у меня огромный соблазн открыть одну из них и убедиться, что там есть промокашка (ну глупо так, да), серо-розовая промокашка, сразу между обложкой и первой страницей.
И я уже заношу руку над этой стопкой. Но внутри меня вдруг что-то такое делают с сердцем (что они там с ним делают, господи?)… и пространство становится жидким и вязким.
Живёшь и знаешь, что кого-то нет... как нет промокашки между обложкой и первой страницей.
Но вдруг она там есть?
И я ничего не трогаю - я прохожу мимо.
Когда кого-то нет, представь, что он где-то между. Между прошлым и настоящим, настоящим и будущим. Просто знай, что он где-то есть. И не надо себе ничего доказывать…
(с) Елена Касьян
То ли ты обманываешь время, то ли оно тебя…
Я прохожу мимо прилавка и вижу стопку тетрадок, и останавливаюсь от неожиданности, ещё даже не вполне осознанной в первый момент. Обычные тетрадки, тонкие - на 12 листов, в зеленоватых таких обложках, как давным-давно в начальной школе (по три копейки). Сто лет таких не видела!
И у меня огромный соблазн открыть одну из них и убедиться, что там есть промокашка (ну глупо так, да), серо-розовая промокашка, сразу между обложкой и первой страницей.
И я уже заношу руку над этой стопкой. Но внутри меня вдруг что-то такое делают с сердцем (что они там с ним делают, господи?)… и пространство становится жидким и вязким.
Живёшь и знаешь, что кого-то нет... как нет промокашки между обложкой и первой страницей.
Но вдруг она там есть?
И я ничего не трогаю - я прохожу мимо.
Когда кого-то нет, представь, что он где-то между. Между прошлым и настоящим, настоящим и будущим. Просто знай, что он где-то есть. И не надо себе ничего доказывать…
(с) Елена Касьян
Когда раздавали толерантность, первым пришел Скорпион. Спросил, что такое толерантность и можно ли ею пытать. Услышав ответ, помрачнел, записал что-то в черный блокнот и ушел, помахивая хлыстиком.
Козерогу было как-то несолидно толкаться в общей очереди, и он прислал курьера - Стрельца. Стрелец взял полный рюкзак толерантности, но на обратном пути увлекся, уехал в другую страну, там про***л рюкзак, написал Козерогу, что такие задания дают только козлы рогатые, и поехал дальше налегке.
Про***нную Стрельцом толерантность подобрал запасливый Рак. И где-то спрятал. Иногда он ее находит, всю сразу, потом боится, что украдут, перепрятывает и опять забывает где. И когда Рак начинает говорить, что все вокруг - не друзья сердечные, а волки позорные, - это значит, он просто опять нычку потерял.
Весы пришли вовремя, вежливо попросили парочку толерантностей поизящнее и с тех пор ею почти не пользуются, так как не могут решить, какая из двух лучше.
Водолей пришел одним из первых, но его выкинули из очереди, когда он стал говорить, что Тот, Кто создал толерантность, на самом деле склеил фигню по чертежам из "Юного техника", и Водолей, когда будет время, сделает гораздо лучше.
Дева очень долго считала, сколько толерантности высшего сорта ГОСТ 5508-84 ей надо, и пропустила свою очередь. Поэтому ей достался только крошечный образец толерантности высшего сорта и, чтобы она так не расстраивалась, безмен, которым толерантность взвешивали. С тех пор Дева ходит и взвешивает чужую толерантность, а свою, крошечную высшего сорта, почти никому не показывает.
Овен хотел прийти первым, но по дороге встретил Рыб, которые толерантностью уже затарились. Рыбам удалось убежать, но их толерантность пострадала. Там, куда дотянулся Овен, она стала кривоватая и надтреснутая, а дотянулся он почти всюду.
Овен же пошел домой, потому что он не лох галимый, чтобы быть не первым, а уж тем более после Рыб. Хотя само слово "толерантность" ему так понравилось, что он даже вырезал его на любимой бейсбольной бите.
Лев не пришел вообще, потому что не знал, что такое толерантность, а раз так, понятно, что это хрень беспонтовая, никому не нужная.
Телец пришел и убедительно объяснил, что толерантность у него уже есть своя, the best, лучше не бывает, а кто не согласен - на х** строевым шагом. А пришел он, собственно, для того, чтобы объяснить, что толерантность у него уже есть своя, the best, лучше не бывает, а кто не согласен - на х** строевым шагом!
А поздно ночью, когда все давно разошлись и осталась только маленькая свалка из остатков, обрезков и неликвидов, пришел чуть-чуть задержавшийся Близнец. Осмотрелся и забрал все остатки. И поэтому толерантности у Близнеца - до хрена, только иногда кажется, что он ее будто на помойке нашел.
(с) Кътаец/byafra 2005
Козерогу было как-то несолидно толкаться в общей очереди, и он прислал курьера - Стрельца. Стрелец взял полный рюкзак толерантности, но на обратном пути увлекся, уехал в другую страну, там про***л рюкзак, написал Козерогу, что такие задания дают только козлы рогатые, и поехал дальше налегке.
Про***нную Стрельцом толерантность подобрал запасливый Рак. И где-то спрятал. Иногда он ее находит, всю сразу, потом боится, что украдут, перепрятывает и опять забывает где. И когда Рак начинает говорить, что все вокруг - не друзья сердечные, а волки позорные, - это значит, он просто опять нычку потерял.
Весы пришли вовремя, вежливо попросили парочку толерантностей поизящнее и с тех пор ею почти не пользуются, так как не могут решить, какая из двух лучше.
Водолей пришел одним из первых, но его выкинули из очереди, когда он стал говорить, что Тот, Кто создал толерантность, на самом деле склеил фигню по чертежам из "Юного техника", и Водолей, когда будет время, сделает гораздо лучше.
Дева очень долго считала, сколько толерантности высшего сорта ГОСТ 5508-84 ей надо, и пропустила свою очередь. Поэтому ей достался только крошечный образец толерантности высшего сорта и, чтобы она так не расстраивалась, безмен, которым толерантность взвешивали. С тех пор Дева ходит и взвешивает чужую толерантность, а свою, крошечную высшего сорта, почти никому не показывает.
Овен хотел прийти первым, но по дороге встретил Рыб, которые толерантностью уже затарились. Рыбам удалось убежать, но их толерантность пострадала. Там, куда дотянулся Овен, она стала кривоватая и надтреснутая, а дотянулся он почти всюду.
Овен же пошел домой, потому что он не лох галимый, чтобы быть не первым, а уж тем более после Рыб. Хотя само слово "толерантность" ему так понравилось, что он даже вырезал его на любимой бейсбольной бите.
Лев не пришел вообще, потому что не знал, что такое толерантность, а раз так, понятно, что это хрень беспонтовая, никому не нужная.
Телец пришел и убедительно объяснил, что толерантность у него уже есть своя, the best, лучше не бывает, а кто не согласен - на х** строевым шагом. А пришел он, собственно, для того, чтобы объяснить, что толерантность у него уже есть своя, the best, лучше не бывает, а кто не согласен - на х** строевым шагом!
А поздно ночью, когда все давно разошлись и осталась только маленькая свалка из остатков, обрезков и неликвидов, пришел чуть-чуть задержавшийся Близнец. Осмотрелся и забрал все остатки. И поэтому толерантности у Близнеца - до хрена, только иногда кажется, что он ее будто на помойке нашел.
(с) Кътаец/byafra 2005
вот не знаю, зацепило и все
Я заснул на пыльных ступеньках, облокотясь спиной на шаткую дверь, которая вела в мой рай. Огромное окно без стекол на площадке между первым этажем и моим раем выходило в звёздное небо. А на бельевой веревке, протянутой от покосившихся перил к оконной раме, висело застиранное лохматое полотенце.
Где-то играла песня «Ночных снайперов»:
«Сенбернары, ты знаешь, недолго живут,
Одного в жизни любят, и только к нему...
А после – с ним вместе
Попадают в рай...»
Было холодно. Страшно болела голова. Сквозь сон я чувствовал, как боль отдавалась в висках и дрожью катилась по всему телу. Потом боль прекратилась. Музыка утихла. Потом прекратилось всё и я больше ничего не чувствовал.
По ступеням поднялся ангел. Он погладил меня по голове, поднял на руки и унес.
- Здравствуй! – сказал мне ангел. – Хорошо, что ты здесь. Я давно о многом хотел тебя расспросить. У нас теперь будет очень много времени.
Я вдруг всё понял.
- Но я не могу остаться... Я хочу ещё немного побыть.
Ангел задумался и повернулся ко мне спиной с большими белыми крыльями и рубцами от многочисленных ран.
- Хорошо. Но я не могу дать тебе много времени. У тебя будет только...
Я на мгновенье закрыл уши ладонями, чтобы не слышать приговор. А ангел продолжал:
- ... Ты сможешь сделать за этот срок кого-нибудь счастливым?
- Да.
- А сам сможешь быть счастлив?
- Я постараюсь.
- Тогда я позволю тебе ещё недолго побыть. Я буду ждать твоего возвращения. Но сначала расскажи мне о Ней.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Раньше Её не было. Но я знал, что когда-нибудь Она обязательно будет. Для Неё я берег свои лучшие стихотворения, самые красивые букеты цветов и самую сладкую грусть. Я пытался угадать Её имя, цвет Её глаз, черты характера. Но эти образы приходили и уходили, отражаясь только в стихах. А Её всё не было.
Потом Она появилась. Я ещё не знал, что это Она. Поначалу Она удивляла. Затем вызывала восхищение, а порою негодование.
В платье из белого света и цветов гранатового дерева Она пела о любви. Но была несчастлива. Ей нужен был Друг. Тогда рядом с Ней оказался я. А потом я уже не мог не быть рядом.
...
ОНА
Александ Садыков
стихира (с)
Я заснул на пыльных ступеньках, облокотясь спиной на шаткую дверь, которая вела в мой рай. Огромное окно без стекол на площадке между первым этажем и моим раем выходило в звёздное небо. А на бельевой веревке, протянутой от покосившихся перил к оконной раме, висело застиранное лохматое полотенце.
Где-то играла песня «Ночных снайперов»:
«Сенбернары, ты знаешь, недолго живут,
Одного в жизни любят, и только к нему...
А после – с ним вместе
Попадают в рай...»
Было холодно. Страшно болела голова. Сквозь сон я чувствовал, как боль отдавалась в висках и дрожью катилась по всему телу. Потом боль прекратилась. Музыка утихла. Потом прекратилось всё и я больше ничего не чувствовал.
По ступеням поднялся ангел. Он погладил меня по голове, поднял на руки и унес.
- Здравствуй! – сказал мне ангел. – Хорошо, что ты здесь. Я давно о многом хотел тебя расспросить. У нас теперь будет очень много времени.
Я вдруг всё понял.
- Но я не могу остаться... Я хочу ещё немного побыть.
Ангел задумался и повернулся ко мне спиной с большими белыми крыльями и рубцами от многочисленных ран.
- Хорошо. Но я не могу дать тебе много времени. У тебя будет только...
Я на мгновенье закрыл уши ладонями, чтобы не слышать приговор. А ангел продолжал:
- ... Ты сможешь сделать за этот срок кого-нибудь счастливым?
- Да.
- А сам сможешь быть счастлив?
- Я постараюсь.
- Тогда я позволю тебе ещё недолго побыть. Я буду ждать твоего возвращения. Но сначала расскажи мне о Ней.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Раньше Её не было. Но я знал, что когда-нибудь Она обязательно будет. Для Неё я берег свои лучшие стихотворения, самые красивые букеты цветов и самую сладкую грусть. Я пытался угадать Её имя, цвет Её глаз, черты характера. Но эти образы приходили и уходили, отражаясь только в стихах. А Её всё не было.
Потом Она появилась. Я ещё не знал, что это Она. Поначалу Она удивляла. Затем вызывала восхищение, а порою негодование.
В платье из белого света и цветов гранатового дерева Она пела о любви. Но была несчастлива. Ей нужен был Друг. Тогда рядом с Ней оказался я. А потом я уже не мог не быть рядом.
...
ОНА
Александ Садыков
стихира (с)
некоторые люди любят стихи и прозу,
некоторые уверены, что до свадьбы не заболит.
если я тебя поцелую - ты превратишься в розу,
такую отчаянно-алую, что хочется забелить.
прекрасное мое чучело, мы живы, пока мы лживы,
пока набиваем соломой раскрашенный наш камзол.
когда мы умрем, окажется, что прежде - мы были живы,
и это было не худшее из многих возможных зол.
поэтому мы выплясываем отчаянные мазурки,
в горящем саду, во гневе, в огне, в золотой пыли.
если ты меня поцелуешь - я превращусь в сумерки -
сумерки, сумерки, сумерки - отсюда до самой земли.
ну, что - полетели? тает небесное покрывало,
живучая осень корчится, сдирая окраску роз.
и совершенно не важно, что я тебя не целовала -
ты все равно превратился в розу и под окном пророс.
(с) Ольга Родионова. Новый берег. № 11, 2006г.
некоторые уверены, что до свадьбы не заболит.
если я тебя поцелую - ты превратишься в розу,
такую отчаянно-алую, что хочется забелить.
прекрасное мое чучело, мы живы, пока мы лживы,
пока набиваем соломой раскрашенный наш камзол.
когда мы умрем, окажется, что прежде - мы были живы,
и это было не худшее из многих возможных зол.
поэтому мы выплясываем отчаянные мазурки,
в горящем саду, во гневе, в огне, в золотой пыли.
если ты меня поцелуешь - я превращусь в сумерки -
сумерки, сумерки, сумерки - отсюда до самой земли.
ну, что - полетели? тает небесное покрывало,
живучая осень корчится, сдирая окраску роз.
и совершенно не важно, что я тебя не целовала -
ты все равно превратился в розу и под окном пророс.
(с) Ольга Родионова. Новый берег. № 11, 2006г.
– Вы из породы тех, кто постоянно требует: «Давайте называть вещи своими именами!» При этом они уверены, что именно им дано знать подлинные имена вещей, хотя так же, как и другие, называют вещи невпопад. Но от других они отличаются тем, что всегда убеждены в своей правоте и в своем праве называть вещи так, а не иначе. Не дай бог кому-нибудь в их присутствии уподобить барабан арбузу, флейту – гороховому стручку, а виолончель – груше. Тут же восстановят справедливость!.. И если даже вы сыграете для них на флейте горохового стручка какую-нибудь сонату ми минор, они с пеной у рта будут утверждать, что гороховый стручок – не музыкальный инструмент. Такие люди всегда губили художников…
– Я не губил художников! – с негодованием воскликнул Петропавел.
– Допускаю, – откликнулась Смежная Королева, – что пока Вы их действительно не губили. Все впереди. Дерзайте! Вы ведь правдоборец и за правду не пожалеете живота своего, даже не допуская мысли о том, что Ваша собственная правда – это еще не вся правда, не правда всех людей на земле, хотя, быть может, и правда большинства.
– Меньшинство должно подчиняться большинству!
Смежная Королева рассмеялась:
– О дорогой мой, не во всем, не во всем… Большинству не приходят в голову гениальные идеи, но оно охотно пользуется гениальными идеями единиц. А ведь, по существу, любая гениальная идея – не что иное, как новая аналогия, новый тип смежности, когда два очень далеких явления вдруг оказываются рядом, в то время как о родстве их никто из живущих и не подозревал. Но вот человек указал на это родство – и оно тотчас же стало очевидным для всех. Впрочем, может быть, и не тотчас же… – уж как повезет! Это еще и от нас зависит: насколько легко наше воображение может перенести нас с травинки на облако.
(с) Евгений Клюев. Между двух стульев.
– Я не губил художников! – с негодованием воскликнул Петропавел.
– Допускаю, – откликнулась Смежная Королева, – что пока Вы их действительно не губили. Все впереди. Дерзайте! Вы ведь правдоборец и за правду не пожалеете живота своего, даже не допуская мысли о том, что Ваша собственная правда – это еще не вся правда, не правда всех людей на земле, хотя, быть может, и правда большинства.
– Меньшинство должно подчиняться большинству!
Смежная Королева рассмеялась:
– О дорогой мой, не во всем, не во всем… Большинству не приходят в голову гениальные идеи, но оно охотно пользуется гениальными идеями единиц. А ведь, по существу, любая гениальная идея – не что иное, как новая аналогия, новый тип смежности, когда два очень далеких явления вдруг оказываются рядом, в то время как о родстве их никто из живущих и не подозревал. Но вот человек указал на это родство – и оно тотчас же стало очевидным для всех. Впрочем, может быть, и не тотчас же… – уж как повезет! Это еще и от нас зависит: насколько легко наше воображение может перенести нас с травинки на облако.
(с) Евгений Клюев. Между двух стульев.
"Они жаждут бессмертия - а сами не знают, чем заняться в субботу вечером!" - возмущался некто, не имеющий понятия о том, что такое жизнь и в чем ее главный цимес и окончательный тахлес. Он бы еще кошек упрекнул в жизнелюбии, поставив им на вид, что полжизни они и так дрыхнут, чего ж тут любить, чем дорожить?!
Этот человек просто не знает, что каждый вечер, когда наступают сумерки и приоткрывается трещина между мирами, живой человек ощущает мгновенный укол беспокойства, и книжка валится у него из рук, и кипяток льется мимо чашки, и нужно срочно бежать, хотя вроде и некуда, надо спешить, хотя совершенно незачем-----потому что как же тут заняться чем-то одним---а как же тогда все остальное----и трещина сейчас схлопнется и облака погаснут а надо успеть понять а потом еще и запомнить то что удалось успеть ухватить---тебя толкают в спину в бок под локоть снаружи снутри как будто нужно найти пятый угол посредством тебя---ты застываешь в нелепой позе а облака плывут и пылают уже внутри черепной коробки и ты должен прочесть их список до конца до конца до конца---на тебя смотрят если есть кому и думают вот опять придурок отморозился делать ему нечего----а ты краем уха понимаешь кто тут есть настоящий придурок и зачем нужно бессмертие----
(с) Ксения Агалли
Этот человек просто не знает, что каждый вечер, когда наступают сумерки и приоткрывается трещина между мирами, живой человек ощущает мгновенный укол беспокойства, и книжка валится у него из рук, и кипяток льется мимо чашки, и нужно срочно бежать, хотя вроде и некуда, надо спешить, хотя совершенно незачем-----потому что как же тут заняться чем-то одним---а как же тогда все остальное----и трещина сейчас схлопнется и облака погаснут а надо успеть понять а потом еще и запомнить то что удалось успеть ухватить---тебя толкают в спину в бок под локоть снаружи снутри как будто нужно найти пятый угол посредством тебя---ты застываешь в нелепой позе а облака плывут и пылают уже внутри черепной коробки и ты должен прочесть их список до конца до конца до конца---на тебя смотрят если есть кому и думают вот опять придурок отморозился делать ему нечего----а ты краем уха понимаешь кто тут есть настоящий придурок и зачем нужно бессмертие----
(с) Ксения Агалли
Сейчас читают
ЖК Олимп на Карамзина (основная тема)
155598
636
Дозор бобровый
63106
994
Обмен/продажа абонементов в спортивные клубы
226397
228
Ну, жирафствуй! Я в наш город вернулась!
Я смешная в этой кожаной куртке.
Из-под ног выскакивают кулицы
И вспархивают переутки.
Мы живем в Москве, мы - москиты,
Впившиеся в Красную лошадь.
Оставляю все медвери открытыми,
И волкна тоже.
Я на зебрах не пишу свое кредо,
Лишь на заячьих листочках капустных.
Мы змеемся каждую среду,
Но зато по четвергам нам мангрустно.
Раньше буйвольски хотелось анархий,
А теперь глаза от кротости узкие.
Расскажи мне про мои щеки хомягкие
На языке кенгурусском.
(с) Анна Логвинова
Я смешная в этой кожаной куртке.
Из-под ног выскакивают кулицы
И вспархивают переутки.
Мы живем в Москве, мы - москиты,
Впившиеся в Красную лошадь.
Оставляю все медвери открытыми,
И волкна тоже.
Я на зебрах не пишу свое кредо,
Лишь на заячьих листочках капустных.
Мы змеемся каждую среду,
Но зато по четвергам нам мангрустно.
Раньше буйвольски хотелось анархий,
А теперь глаза от кротости узкие.
Расскажи мне про мои щеки хомягкие
На языке кенгурусском.
(с) Анна Логвинова
- Голодного человека сразу видно, - говорит.
Сперва говорит это по-французски, потом, обнаружив прозрачную коровью бессмысленность в моих (действительно голодных) очах, повторяет по-английски. И тоном заговорщика добавляет:
- У нас очень хороший кус-кус. Простая еда. Недорогая. Но хорошая.
- Ладно, - говорю, радуясь, что можно больше не тупить перед доской со списком дежурных блюд, - давайте. Но сначала эспрессо и воду.
Приносит. Наклоняется к самому уху. Спрашивает шепотом:
- Вы из Польши?
Удивленно мотаю головой. Дескать, нет.
- У вас в семье были поляки, я уверен. Спросите родителей.
Мне спрашивать особо некого, но и не надо, я и так знаю, что у меня папа поляк. Просто до сих пор никто вот так слету не вычислял мою принадлежность к гордой шляхте. В том числе, сами поляки.
- Я в поляках хорошо разбираюсь, - говорит. - У меня сын поляк.
- А?
Я понемногу начинаю сомневаться, что понимаю его (кстати, очень хороший) английский. Туплю с перелету и недожору.
- Ну, мать сына полька. Моя жена. И сын тоже поляк. Я думаю, национальность больше от матери, отец не имеет значения. Вот у меня отец араб, а мать француженка. И посмотри на меня, какой я француз! У меня все французское - кровь, характер, привычки. Ничего арабского. Поэтому я сразу понял, что сын будет поляк. И очень волновался - какие они, поляки? Может, плохие люди? Много читал про поляков. И польских писателей читал. И польские фильмы смотрел. И фотографии. Просто фотографии - города, люди, природа. Это очень важно, много можно понять. И я теперь все про поляков знаю. Хорошие люди. Теперь я за сына спокоен.
Выдыхаю. Смотрю на него во все глаза. Надо же.
- А теперь бросай свою сигарету, - говорит. - Сейчас еду принесу.
И приносит. Ой, мамочки. Больше никогда. Ни за что. Ни в один ресторан в этом городе не зайду. Кофе, кофе, кофе. Иногда с круассаном. И все! Больше я в эту ловушку не попадусь.
Потому что еда выглядела так:
- здоровенный глиняный котел (в нем оказалась подливка)
- на котле стоит глиняный горшок чуть-чуть поменьше. В нем кус-кус. Порция на троих, как минимум.
- здоровенное расписное блюдо с горой бараньих ребрышек, ломтей жареной телятины, куриной ногой и тонкой, но чертовски длинной сосиской.
- Э-э-э... - говорю, - а это зачем? Я же только кус-кус...
- А это и есть только кус-кус. Кус-кус без мяса не бывает.
И быстренько спрятался, оставив меня наедине с тонной еды.
Ну, пятую часть мне отъесть как-то удалось. Но это было не очень заметно.
Появляется, наконец:
- Вкусно?
- Вкусно, - вздыхаю. - Но много. Слишком большая порция.
- У нас, - говорит назидательно, - это маленькая порция. Большая порция в два раза больше. Я сам понял, что тебе не надо большую. Ты ешь давай.
- Нет, - говорю, - больше не могу. Слишком много.
Хватается за сердце.
- Ты что, думаешь, я понесу это назад шефу? Он старый человек. Ему будет плохо, когда он увидит, что человек ничего не съел! Ну, кус-кус, ладно. Его многие не доедают. Но баранина! У тебя в тарелке осталась баранина! И баранья сосиска! Это же самое лучшее! Если ты оставишь баранью сосиску, шеф не переживет. Давай, давай, это легко!
- Это трудно, - говорю я.
Переговоры зашли в тупик.
- А может быть, вы съедите сосиску? - предлагаю я. - Шеф ничего не узнает.
- Я не могу! Я же здесь работаю. Меня здесь кормят. Я уже ел сегодня. Два... нет, три раза. А ты один раз не можешь? Не верю.
Стоял над головой, уговаривал. Радовался каждому проглоченному кусочку. Заламывал руки, в очередной раз услышав: "Я больше не могу". Последний раз мне такое устраивал мой покойный папа. В мои примерно шестнадцать лет. С тех пор никто никогда не пытался насильственно меня кормить, а некоторые особо выдающиеся граждане еще и последний сиротский сухарик изо рта выдирали.
Вырвавшись, наконец, из цепких лап официанта, отхожу метров на пятьдесят, задираю голову, и вижу, что иду по бульвару Ришар-Ленуар. Порции-то на комиссара Мегрэ рассчитаны, вот оно что. А мне страдать.
С этого момента стало ясно, что город Париж будет мне родным папой, и он был, потом догонял и снова был. И снова, и снова. Удивительное ощущение. Еще ни один город не вступал со мной в столь близкие родственные отношения, да еще вот так, с налета.
(с) Светлана Мартынчик Было.
Сперва говорит это по-французски, потом, обнаружив прозрачную коровью бессмысленность в моих (действительно голодных) очах, повторяет по-английски. И тоном заговорщика добавляет:
- У нас очень хороший кус-кус. Простая еда. Недорогая. Но хорошая.
- Ладно, - говорю, радуясь, что можно больше не тупить перед доской со списком дежурных блюд, - давайте. Но сначала эспрессо и воду.
Приносит. Наклоняется к самому уху. Спрашивает шепотом:
- Вы из Польши?
Удивленно мотаю головой. Дескать, нет.
- У вас в семье были поляки, я уверен. Спросите родителей.
Мне спрашивать особо некого, но и не надо, я и так знаю, что у меня папа поляк. Просто до сих пор никто вот так слету не вычислял мою принадлежность к гордой шляхте. В том числе, сами поляки.
- Я в поляках хорошо разбираюсь, - говорит. - У меня сын поляк.
- А?
Я понемногу начинаю сомневаться, что понимаю его (кстати, очень хороший) английский. Туплю с перелету и недожору.
- Ну, мать сына полька. Моя жена. И сын тоже поляк. Я думаю, национальность больше от матери, отец не имеет значения. Вот у меня отец араб, а мать француженка. И посмотри на меня, какой я француз! У меня все французское - кровь, характер, привычки. Ничего арабского. Поэтому я сразу понял, что сын будет поляк. И очень волновался - какие они, поляки? Может, плохие люди? Много читал про поляков. И польских писателей читал. И польские фильмы смотрел. И фотографии. Просто фотографии - города, люди, природа. Это очень важно, много можно понять. И я теперь все про поляков знаю. Хорошие люди. Теперь я за сына спокоен.
Выдыхаю. Смотрю на него во все глаза. Надо же.
- А теперь бросай свою сигарету, - говорит. - Сейчас еду принесу.
И приносит. Ой, мамочки. Больше никогда. Ни за что. Ни в один ресторан в этом городе не зайду. Кофе, кофе, кофе. Иногда с круассаном. И все! Больше я в эту ловушку не попадусь.
Потому что еда выглядела так:
- здоровенный глиняный котел (в нем оказалась подливка)
- на котле стоит глиняный горшок чуть-чуть поменьше. В нем кус-кус. Порция на троих, как минимум.
- здоровенное расписное блюдо с горой бараньих ребрышек, ломтей жареной телятины, куриной ногой и тонкой, но чертовски длинной сосиской.
- Э-э-э... - говорю, - а это зачем? Я же только кус-кус...
- А это и есть только кус-кус. Кус-кус без мяса не бывает.
И быстренько спрятался, оставив меня наедине с тонной еды.
Ну, пятую часть мне отъесть как-то удалось. Но это было не очень заметно.
Появляется, наконец:
- Вкусно?
- Вкусно, - вздыхаю. - Но много. Слишком большая порция.
- У нас, - говорит назидательно, - это маленькая порция. Большая порция в два раза больше. Я сам понял, что тебе не надо большую. Ты ешь давай.
- Нет, - говорю, - больше не могу. Слишком много.
Хватается за сердце.
- Ты что, думаешь, я понесу это назад шефу? Он старый человек. Ему будет плохо, когда он увидит, что человек ничего не съел! Ну, кус-кус, ладно. Его многие не доедают. Но баранина! У тебя в тарелке осталась баранина! И баранья сосиска! Это же самое лучшее! Если ты оставишь баранью сосиску, шеф не переживет. Давай, давай, это легко!
- Это трудно, - говорю я.
Переговоры зашли в тупик.
- А может быть, вы съедите сосиску? - предлагаю я. - Шеф ничего не узнает.
- Я не могу! Я же здесь работаю. Меня здесь кормят. Я уже ел сегодня. Два... нет, три раза. А ты один раз не можешь? Не верю.
Стоял над головой, уговаривал. Радовался каждому проглоченному кусочку. Заламывал руки, в очередной раз услышав: "Я больше не могу". Последний раз мне такое устраивал мой покойный папа. В мои примерно шестнадцать лет. С тех пор никто никогда не пытался насильственно меня кормить, а некоторые особо выдающиеся граждане еще и последний сиротский сухарик изо рта выдирали.
Вырвавшись, наконец, из цепких лап официанта, отхожу метров на пятьдесят, задираю голову, и вижу, что иду по бульвару Ришар-Ленуар. Порции-то на комиссара Мегрэ рассчитаны, вот оно что. А мне страдать.
С этого момента стало ясно, что город Париж будет мне родным папой, и он был, потом догонял и снова был. И снова, и снова. Удивительное ощущение. Еще ни один город не вступал со мной в столь близкие родственные отношения, да еще вот так, с налета.
(с) Светлана Мартынчик Было.
Я не очень люблю предваряющие пояснения, но здесь, мне кажется, они
нужны, иначе потеряется значительный кусок прикола. Поэтому придется
сказать, что Близнец, Овен, Водолей и Рак в данном случае - это
(зажмурьтесь!) субличности (можно разжмуриться!) автора текста.
Соответственно, Коммуна - это место, где все они живут, что бы это ни
означало, ага.
Вот вам
Чемодан-1.
Весенний день. Четверо неторопливо идут по улице. Близнец ласково смотрит на проходящих девушек. Овен угрожающе смотрит на проходящих мужчин. Водолей задумчиво смотрит на проплывающие облака. Рак тревожно смотрит на проезжающие машины.
На дороге лежит большой чемодан.
Рак: Это какая-то подстава!
Овен: Это какая-то добыча!
Водолей: Это - яркое подтверждение теории случайных чисел!
Близнец (торопливо набирая номер на мобильнике): Это я. Прикинь, тут такое случилось..
Все подходят к чемодану. Первым идет Овен, чтобы никто не подумал, что он недостаточно смел. Последним идет Рак, чтобы никто не подумал, что он возмутительно неосторожен.
5 рук открывают чемодан (у Близнеца одна рука занята мобильником, а Рак убрал руки за спину и вспоминает все, что слышал об опознании по отпечаткам пальцев). Чемодан сначала не открывается, но потом Овен находит у него болевую точку. Чемодан открыт. он наполнен пачками стодолларовых купюр.
Овен (громко): Мы богаты!
Рак (тихо): Мы пропали...
Водолей (задумчиво) Мы - лишь пешки, но кто тот талантливый гроссмейстер, наслаждающийся игрой?
Близнец (глотая слова, в трубку): Мы... молодцы!... В этих... трех... чемоданах...
Овен захлопывает чемодан, берет за ручку, другой рукой берет с тротуара кусок кирпича.
Овен: Уходим! Если будет надо - идем на прорыв!
Рак: Бежим! Если будет надо - проходными дворами!
Водолей: Пытаемся понять причинно-следственную связь...
Близнец (в трубку): Мчимся! Мчимся, а за нами - три ментовских машины! Уже четыре! Они стреляют! Слышишь?
Близнец умоляюще смотрит на Водолея. Водолей, не меняя выражения лица, имитирует звуки выстрелов, сирену, крики, грохот столкнувшихся автомобилей, взрыв, затихающий шум моторов.
Близнец (в трубку): И прежде чем в следующий раз мне не верить, вспомни и устыдись!
Все заходят во двор. Открывают чемодан. Рассматривают купюры.
Рак: Фальшивые...
Овен: Настоящие. А если какой смертник засомневается...
Водолей: Внешне - зеленоватые, бумажные, невзрачные. Но по сакральной сути...
Близнец (захлебываясь, в трубку): Фальшивые! А во втором чемодане - настоящие! А в третьем - зеленоватые, бумажные, невзрачные, но по сакральной сути...
Дом, где находится Коммуна. Овен с чемоданом взбегает по лестнице, грозно глядя по сторонам. Близнец бежит за ним, говоря в трубку: "Да, опять погоня..." Водолей неторопливо поднимается, вслух размышляя: "А эмиссия купюр номиналом в сто тысяч долларов, в свою очередь, привела бы к интереснейшим экономическим и социальным последствиям..." Рак, поднявшись на пару ступенек, замирает, тихо спускается, осторожно выглядывает во двор. У соседнего дома стоит грузовик с надписью "Горкоммуникации. Теплоцентраль №4".
Рак (обреченно): Вот как у них теперь это называется... Запомним, хотя какой сейчас смысл... пойду хоть сухариков напоследок прикуплю...
Короткими перебежками направляется в сторону булочной.
Кътаец/byafra (c) 2005
нужны, иначе потеряется значительный кусок прикола. Поэтому придется
сказать, что Близнец, Овен, Водолей и Рак в данном случае - это
(зажмурьтесь!) субличности (можно разжмуриться!) автора текста.
Соответственно, Коммуна - это место, где все они живут, что бы это ни
означало, ага.
Вот вам
Чемодан-1.
Весенний день. Четверо неторопливо идут по улице. Близнец ласково смотрит на проходящих девушек. Овен угрожающе смотрит на проходящих мужчин. Водолей задумчиво смотрит на проплывающие облака. Рак тревожно смотрит на проезжающие машины.
На дороге лежит большой чемодан.
Рак: Это какая-то подстава!
Овен: Это какая-то добыча!
Водолей: Это - яркое подтверждение теории случайных чисел!
Близнец (торопливо набирая номер на мобильнике): Это я. Прикинь, тут такое случилось..
Все подходят к чемодану. Первым идет Овен, чтобы никто не подумал, что он недостаточно смел. Последним идет Рак, чтобы никто не подумал, что он возмутительно неосторожен.
5 рук открывают чемодан (у Близнеца одна рука занята мобильником, а Рак убрал руки за спину и вспоминает все, что слышал об опознании по отпечаткам пальцев). Чемодан сначала не открывается, но потом Овен находит у него болевую точку. Чемодан открыт. он наполнен пачками стодолларовых купюр.
Овен (громко): Мы богаты!
Рак (тихо): Мы пропали...
Водолей (задумчиво) Мы - лишь пешки, но кто тот талантливый гроссмейстер, наслаждающийся игрой?
Близнец (глотая слова, в трубку): Мы... молодцы!... В этих... трех... чемоданах...
Овен захлопывает чемодан, берет за ручку, другой рукой берет с тротуара кусок кирпича.
Овен: Уходим! Если будет надо - идем на прорыв!
Рак: Бежим! Если будет надо - проходными дворами!
Водолей: Пытаемся понять причинно-следственную связь...
Близнец (в трубку): Мчимся! Мчимся, а за нами - три ментовских машины! Уже четыре! Они стреляют! Слышишь?
Близнец умоляюще смотрит на Водолея. Водолей, не меняя выражения лица, имитирует звуки выстрелов, сирену, крики, грохот столкнувшихся автомобилей, взрыв, затихающий шум моторов.
Близнец (в трубку): И прежде чем в следующий раз мне не верить, вспомни и устыдись!
Все заходят во двор. Открывают чемодан. Рассматривают купюры.
Рак: Фальшивые...
Овен: Настоящие. А если какой смертник засомневается...
Водолей: Внешне - зеленоватые, бумажные, невзрачные. Но по сакральной сути...
Близнец (захлебываясь, в трубку): Фальшивые! А во втором чемодане - настоящие! А в третьем - зеленоватые, бумажные, невзрачные, но по сакральной сути...
Дом, где находится Коммуна. Овен с чемоданом взбегает по лестнице, грозно глядя по сторонам. Близнец бежит за ним, говоря в трубку: "Да, опять погоня..." Водолей неторопливо поднимается, вслух размышляя: "А эмиссия купюр номиналом в сто тысяч долларов, в свою очередь, привела бы к интереснейшим экономическим и социальным последствиям..." Рак, поднявшись на пару ступенек, замирает, тихо спускается, осторожно выглядывает во двор. У соседнего дома стоит грузовик с надписью "Горкоммуникации. Теплоцентраль №4".
Рак (обреченно): Вот как у них теперь это называется... Запомним, хотя какой сейчас смысл... пойду хоть сухариков напоследок прикуплю...
Короткими перебежками направляется в сторону булочной.
Кътаец/byafra (c) 2005
Еще только выпал первый снег, а Аня уже мерзла, мерзла несколько дней. Она сидела на подоконнике и смотрела, как тонкая белая паутина растворялась, сливаясь с серой улицей. На Ане были белые колготки и короткое зеленое платье, ее любимое, тонкая сигарета – в тонкой руке, маленькие колечки дыма у лица. Аня накинула на плечи шерстяной платок и тяжело сглотнула – горло саднило наждачной бумагой. У Ани была температура и тоска.
Температура три дня держалась чуть выше тридцати семи – самая нелепая температура, если задуматься. Когда тридцать восемь – это понятно, это тяжелая болезнь, надо лежать в постели, пить чай с лимоном, вздыхать в телефонную трубку, ясное дело. Но чуть выше тридцати семи – это муторная глупость, когда время тянется медленно, а все вокруг – словно в полусне. Ане иногда казалось, что она уже три дня сидит на холодном подоконнике и не может отвести взгляда от серой улицы с нависшим над ней пасмурным небом. Потому что на улице за эти дни мало что изменилось. Только сегодня выпал первый снег.
Ане было холодно и грустно. От холода она куталась в шерстяной платок, от грусти у нее платка не было. Аня скучала, и сама не понимала, почему. И сама не понимала, по кому.
В ее телефоне сохранилось несколько летних фотографий. Летом Аня ездила на море, и в ее телефоне были кусочки этого лета, этого моря, этого солнца, этих двух недель счастья. Аня пила легкое красное вино и, лежа на раскаленных камнях, загорала совсем без купальника, лишь иногда обращая внимание на взгляды – ей было все равно, и она была счастлива. В телефоне были фотографии этого моря и этого счастья, но лето быстро закончилось, а сегодня утром выпал первый снег. Аня подняла руку с сигаретой и посмотрела на свои тонкие пальцы – ей показалось, что ее рука становится почти совсем прозрачной, и сквозь нее виден этот первый снег, такой же прозрачный, и это серое небо, и медленные люди, кутающиеся в шарфы. Аня поежилась.
Было чуть за полдень, и первый снег уже почти совсем растворился. Осталась тоска, и муторная температура, и легкий озноб, от которого не спасал ни шерстяной платок, ни сигарета, ни фотографии лета и моря. Аня вздохнула и поджала колеи, обхватив ноги руками. Потом слезла с подоконника и медленно, стараясь быть бесшумной, прошлась по комнате. Провела пальцами по стене, дотронулась до корешков книг на полке, скрипнула дверью тяжелого платяного шкафа – почему-то стало еще грустнее. Тогда она пошла на кухню и поставила на огонь чайник – дурацкий блестящий чайник со свистком, звук этого свистка в детстве так веселил ее, что она, уже став взрослой, нашла тот старый чайник, и теперь, когда ей становилось совсем уж грустно, ставила его на огонь. Аня верила, что струйка пара и свист отгоняют непрошеных гостей и непрошеную тоску. И надеялась, что это опять сработает.
Первый снег уже совсем растаял, оставив после себя лужи с отражающимися в них тучами. А свист чайника снова, как в детстве, подействовал. Аня налила чай в большую пузатую чашку, опять уселась на подоконник и закурила.
Потом грусть вернулась, но было уже легче.
(с) Евгений Коган. Первый снег
Температура три дня держалась чуть выше тридцати семи – самая нелепая температура, если задуматься. Когда тридцать восемь – это понятно, это тяжелая болезнь, надо лежать в постели, пить чай с лимоном, вздыхать в телефонную трубку, ясное дело. Но чуть выше тридцати семи – это муторная глупость, когда время тянется медленно, а все вокруг – словно в полусне. Ане иногда казалось, что она уже три дня сидит на холодном подоконнике и не может отвести взгляда от серой улицы с нависшим над ней пасмурным небом. Потому что на улице за эти дни мало что изменилось. Только сегодня выпал первый снег.
Ане было холодно и грустно. От холода она куталась в шерстяной платок, от грусти у нее платка не было. Аня скучала, и сама не понимала, почему. И сама не понимала, по кому.
В ее телефоне сохранилось несколько летних фотографий. Летом Аня ездила на море, и в ее телефоне были кусочки этого лета, этого моря, этого солнца, этих двух недель счастья. Аня пила легкое красное вино и, лежа на раскаленных камнях, загорала совсем без купальника, лишь иногда обращая внимание на взгляды – ей было все равно, и она была счастлива. В телефоне были фотографии этого моря и этого счастья, но лето быстро закончилось, а сегодня утром выпал первый снег. Аня подняла руку с сигаретой и посмотрела на свои тонкие пальцы – ей показалось, что ее рука становится почти совсем прозрачной, и сквозь нее виден этот первый снег, такой же прозрачный, и это серое небо, и медленные люди, кутающиеся в шарфы. Аня поежилась.
Было чуть за полдень, и первый снег уже почти совсем растворился. Осталась тоска, и муторная температура, и легкий озноб, от которого не спасал ни шерстяной платок, ни сигарета, ни фотографии лета и моря. Аня вздохнула и поджала колеи, обхватив ноги руками. Потом слезла с подоконника и медленно, стараясь быть бесшумной, прошлась по комнате. Провела пальцами по стене, дотронулась до корешков книг на полке, скрипнула дверью тяжелого платяного шкафа – почему-то стало еще грустнее. Тогда она пошла на кухню и поставила на огонь чайник – дурацкий блестящий чайник со свистком, звук этого свистка в детстве так веселил ее, что она, уже став взрослой, нашла тот старый чайник, и теперь, когда ей становилось совсем уж грустно, ставила его на огонь. Аня верила, что струйка пара и свист отгоняют непрошеных гостей и непрошеную тоску. И надеялась, что это опять сработает.
Первый снег уже совсем растаял, оставив после себя лужи с отражающимися в них тучами. А свист чайника снова, как в детстве, подействовал. Аня налила чай в большую пузатую чашку, опять уселась на подоконник и закурила.
Потом грусть вернулась, но было уже легче.
(с) Евгений Коган. Первый снег
— Глаза того тулупа, который из шкуры зайца вышел в городе, где ночь настает, когда над ним птенец пролетает верхом на хромой блохе.
— Чего-о?!
— Чего-чего. На хромой блохе с того берега моря, которое зайцу не перелететь, орлу не перебежать, хоть море — не море, а так, лужа посреди города, где тень от блохи на зайца упала и насмерть убила, а из шкуры зайца тулуп вышел и пошел куда глаза глядят. Тут заяц ка-а-ак прыгнет!
— Какой заяц!???
— Насмерть убитый! Как прыгнет куда глаза глядят, аж на тот берег моря, которое ни перелететь, ни перебежать, из которого тулуп вышел, на который тень от блохи упала и зайца убила, хоть заяц — не заяц, а орел!
Кто хоть раз слышал этот безумный диалог, не забудет его никогда.
По крайней мере, дети, взрослевшие в Советском Союзе, — так точно. Советский Союз, как и любое другое государство, обладал массой достоинств, которые, как и положено, одновременно являлись и его недостатками. Жизнь там была спокойна и упорядочена, поэтому некоего благородного безумия всегда очень не хватало. Как обычно, дефицит восполняли где угодно, порой в самых неожиданных местах. В том числе в мультипликации.
В тогдашних мультиках, надо сказать, не было ничего страшнее так называемой национальной мультипликации. Смотреть все эти кукольные истории про верблюжат или анимированные версии сказок народов СССР можно было только с целью одолеть бессонницу. И вдруг однажды громом с ясного неба выходят несколько фильмов, сделавших понятие «армянские мультики», как сегодня бы сказали, культовым. «Ух ты, говорящая рыба!», «В синем море в белой пене», «Ишь ты, Масленица», «Три синих-синих озера малинового цвета»… Да что говорить, кто видел — поймет:
— На носу что?
— Бородавка!
— Но-но! На носу Масленица!
Это был культурный нокаут.
Да уж, забег был еще тот… «Пока твой конь четырьмя ногами: ра-а-аз, два-а-а, три-и-и, четы-ы-ыре. Ра-а-аз, два-а-а, три-и-и, четы-ы-ыре. Ты двумя ногами: раз-два, раз-два!» И пес-зольдатен на вышке с пулеметом наяривает на губной гармошке: ту-ру-ру-ру! А вся страна голосила: «В море ветер, в море буря, в море воют ураганы. В синем море тонут лодки и большие корабли…»
Оставайся мальчик с нами, будешь нашим королем!
«Дед мой говорил: делай добро — бросай его в воду, оно не пропадет — добром к тебе вернется».
Масленица
— Чего-о?!
— Чего-чего. На хромой блохе с того берега моря, которое зайцу не перелететь, орлу не перебежать, хоть море — не море, а так, лужа посреди города, где тень от блохи на зайца упала и насмерть убила, а из шкуры зайца тулуп вышел и пошел куда глаза глядят. Тут заяц ка-а-ак прыгнет!
— Какой заяц!???
— Насмерть убитый! Как прыгнет куда глаза глядят, аж на тот берег моря, которое ни перелететь, ни перебежать, из которого тулуп вышел, на который тень от блохи упала и зайца убила, хоть заяц — не заяц, а орел!
Кто хоть раз слышал этот безумный диалог, не забудет его никогда.
По крайней мере, дети, взрослевшие в Советском Союзе, — так точно. Советский Союз, как и любое другое государство, обладал массой достоинств, которые, как и положено, одновременно являлись и его недостатками. Жизнь там была спокойна и упорядочена, поэтому некоего благородного безумия всегда очень не хватало. Как обычно, дефицит восполняли где угодно, порой в самых неожиданных местах. В том числе в мультипликации.
В тогдашних мультиках, надо сказать, не было ничего страшнее так называемой национальной мультипликации. Смотреть все эти кукольные истории про верблюжат или анимированные версии сказок народов СССР можно было только с целью одолеть бессонницу. И вдруг однажды громом с ясного неба выходят несколько фильмов, сделавших понятие «армянские мультики», как сегодня бы сказали, культовым. «Ух ты, говорящая рыба!», «В синем море в белой пене», «Ишь ты, Масленица», «Три синих-синих озера малинового цвета»… Да что говорить, кто видел — поймет:
— На носу что?
— Бородавка!
— Но-но! На носу Масленица!
Это был культурный нокаут.
Да уж, забег был еще тот… «Пока твой конь четырьмя ногами: ра-а-аз, два-а-а, три-и-и, четы-ы-ыре. Ра-а-аз, два-а-а, три-и-и, четы-ы-ыре. Ты двумя ногами: раз-два, раз-два!» И пес-зольдатен на вышке с пулеметом наяривает на губной гармошке: ту-ру-ру-ру! А вся страна голосила: «В море ветер, в море буря, в море воют ураганы. В синем море тонут лодки и большие корабли…»
Оставайся мальчик с нами, будешь нашим королем!
«Дед мой говорил: делай добро — бросай его в воду, оно не пропадет — добром к тебе вернется».
Масленица
от цветенья вишен обходчик пьян
креозот мазут сотрясенье шпал
не ходи упасть головой в бурьян
кто туда упал навсегда пропал
до парижа что ли подать рукой
погляди какой выпивай налив
как нежна соломинка под щекой
разлюли покой золотой налив
золотыми кляксами под откос
одуванчики у другой щеки
ну и что что ты среди вишен рос
все равно мальчишки обманщики
не тяну не бойся не по плечу
мне тебя забыть ни за что простив
говоришь в париж говорю хочу
сто границ навылет локомотив
так июльский воздух пронзает стриж
так пронзает нас тишина звеним
не тоскуй за нами придет париж
если мы забудем прийти за ним
(с) Ольга Родионова. Арион. 2006 №4
креозот мазут сотрясенье шпал
не ходи упасть головой в бурьян
кто туда упал навсегда пропал
до парижа что ли подать рукой
погляди какой выпивай налив
как нежна соломинка под щекой
разлюли покой золотой налив
золотыми кляксами под откос
одуванчики у другой щеки
ну и что что ты среди вишен рос
все равно мальчишки обманщики
не тяну не бойся не по плечу
мне тебя забыть ни за что простив
говоришь в париж говорю хочу
сто границ навылет локомотив
так июльский воздух пронзает стриж
так пронзает нас тишина звеним
не тоскуй за нами придет париж
если мы забудем прийти за ним
(с) Ольга Родионова. Арион. 2006 №4
я тебя тоже забыла
можно сказать — совершенно
думаешь ты с такими глазами один на свете
между прочим в бразилии этих вот донов педро
столько что сосчитать не под силу
был тут один начал считать но сбился
был тут другой вышел купить вина и
не вернулся
я забыла их всех как тебя забуду
завтра вечером в половине седьмого
в доме напротив женского монастыря
имени дона педро
(с) Ольга Родионова. Арион. 2006 №4
можно сказать — совершенно
думаешь ты с такими глазами один на свете
между прочим в бразилии этих вот донов педро
столько что сосчитать не под силу
был тут один начал считать но сбился
был тут другой вышел купить вина и
не вернулся
я забыла их всех как тебя забуду
завтра вечером в половине седьмого
в доме напротив женского монастыря
имени дона педро
(с) Ольга Родионова. Арион. 2006 №4
Самая яркая наша черта – беспечность – выходит боком, как лезвием из ребра. Жаль – этим летом как раз собирались вечно жить, путешествовать, резонировать, собирать. Это такое, особое наше лето, безо всяких отсылок в какой-то другой сезон. Только здесь размотаны тысячи километров, насквозь прожит каждый скорый дорожный сон, столько разбито банок, бутылок, рюмок, столько стихов на разные голоса – нам, безусловно, будет, о чем подумать, как обернутся инеем небеса. На леднике угрюмого беспокойства наших вконец запутавшихся держав, мы – группа риска, от нас там одно расстройство, то уезжаем, кармана не придержав, то приезжаем снова, теряем визы, меняем регистрации, паспорта, то не выходим сутками из инвиза, а то не приземляемся ни черта. Понаставят границ, проходных, блок-постов, кордонов - душу продашь, пока в нужном сойдешь порту! Но мы-то с тобой позитивнее всех протонов, мы, конечно, прорываемся за черту. Словно эта земля для чего-то еще пригодна, кроме встреч и разлук, и дорог, и спешащих дней, словно всем пилигримам не дан проводник природный – скоро всходит луна, просто встань и иди за ней, видишь, след самолета – он тоже узнал о тайне выхода в стратосферу своим путем, как еще видеть мир совершенным, простым, бескрайним, как не овеществленным твоим огнем. Гори и иди, давай освещать дорогу тем, кто от нас в отличии имеет дом – пусть они выйдут из лесу, слава Богу, и наведут порядок в дому своем. На грани грозы - от вечного легкомыслия наши общие планы на зиму, потом весну – знаешь, твои встревоженные дипмиссии в спешке покидают мою страну. Но нам-то известно, что делает шар летающим: только любовь. Он парит в ней как дирижабль. Век двадцать первый - эпоха, как видишь, та еще. Но я скоро приеду. Куда им нас удержать.
(с) Velsa
(с) Velsa
По утрам холодает, дрожат бельевые веревки.
Сквозь траву пробивается первая ранняя проседь.
Все, что было не к месту, нелепо, неровно, неловко -
Превращается в осень. Весь мир превращается в осень.
Разлетелись осколки, распутаны сложные связи,
Фонари щеголяют в плащах из дождя и тумана.
Зазеваешься чуть – расточатся небесные врази,
Снимут боль от ожогов ярчайшего самообмана.
Птицы кличут на юг, время ветра, ворон, винограда,
Время кутаться в свитер: еще не охрип, но простужен.
Плод запретный вдруг падает в руки – бери, если надо.
Но ты вдруг понимаешь, что он тебе больше не нужен.
Время пальцы разжать, упуская во тьму сигарету,
Потянуться за новой – да так и застыть изваяньем.
Все что билось, рвалось и шумело – оставлено лету.
Осень будет нас мерить спокойствием, не расстоянием.
Осень будет дождями сдирать капюшон листопада,
Засыпать нас признаньями, сплетнями и новостями.
Ну, а что до надежд - их в избытке в окрестностях Ада.
Они все там оставлены – пейте, черпайте горстями.
Мы – осенние жители, малое гордое племя,
Красим листья, вьем тучи, шьем блестки по краешку ночи.
Невзирая на нас, это будет счастливое время.
А для нас с тобой, может быть, даже счастливее прочих.
(с) Velsa. 1 сентября
Сквозь траву пробивается первая ранняя проседь.
Все, что было не к месту, нелепо, неровно, неловко -
Превращается в осень. Весь мир превращается в осень.
Разлетелись осколки, распутаны сложные связи,
Фонари щеголяют в плащах из дождя и тумана.
Зазеваешься чуть – расточатся небесные врази,
Снимут боль от ожогов ярчайшего самообмана.
Птицы кличут на юг, время ветра, ворон, винограда,
Время кутаться в свитер: еще не охрип, но простужен.
Плод запретный вдруг падает в руки – бери, если надо.
Но ты вдруг понимаешь, что он тебе больше не нужен.
Время пальцы разжать, упуская во тьму сигарету,
Потянуться за новой – да так и застыть изваяньем.
Все что билось, рвалось и шумело – оставлено лету.
Осень будет нас мерить спокойствием, не расстоянием.
Осень будет дождями сдирать капюшон листопада,
Засыпать нас признаньями, сплетнями и новостями.
Ну, а что до надежд - их в избытке в окрестностях Ада.
Они все там оставлены – пейте, черпайте горстями.
Мы – осенние жители, малое гордое племя,
Красим листья, вьем тучи, шьем блестки по краешку ночи.
Невзирая на нас, это будет счастливое время.
А для нас с тобой, может быть, даже счастливее прочих.
(с) Velsa. 1 сентября
Огромное количество человеческих бед проистекает от желания Ответить Правильно. Не хорошо-умно-честно или, скажем, по-своему, а Правильно. Попасть, угадать, что от тебя хотел вопрос задающий. Такой расчудесный социальный пинг-понг - я тебе вопрос, ты мне ответ, не свое мнение, а ответ, я тебе маску - ты мне маску, а под ней еще одна...
Это отличное упражнение на социальную роль, остроумие, на что там еще такое же ловкое и звонкое.
Но голова - особенно глаза, уши и губы совершенно атрофруются под этими слоями.
(с) Александр Шуйский (Стрейнджер)
Это отличное упражнение на социальную роль, остроумие, на что там еще такое же ловкое и звонкое.
Но голова - особенно глаза, уши и губы совершенно атрофруются под этими слоями.
(с) Александр Шуйский (Стрейнджер)
Сезам, Сезам
1
от ворот поворот поперёк дорог
направо налево
за порог тропа на восток на юг
на север на запад
жила-была говорю дурак
в лесу королева
любовь её в яблочке
яблочко в сундучке
сундучок заперт
не ходи серебряный в этот лес
в потёмках там волки
там танцует золотоглазый бес
на конце иголки
у него стёклышки в закромах
перья птичьи кости
не ходи дурак дураком впотьмах
в гости
а пришёл не жалуйся
а пришёл не сетуй
а пришёл проси чего хочешь
сахарный мой яхонтовый медовый
ангел спящий на небеси
хоть чего-нибудь попроси!..
я тут до смерти околела
в темноте
— тётенька королева
дайте яблочка сироте
песенка сироты
найди меня под кустом
под мостом под крестом
тронь перстом
поцелуй меня сироту
у меня изумруд во рту
май в цвету
лети лети лепесток
обними меня мир жесток
головой на восток
полюби меня по глазам
отвори меня как сезам
если сам откроюсь это к слезам
но я не откроюсь сам
я тебе кровь высосу
очи выклюю
сердце выплюну
полюби меня полюби меня полюби меня
2
Его, ты знаешь, звали Розенкранц.
Опять ты за своё? Его не звали,
Он сам пришёл. Валялся нагишом
Под розовым кустом, нырял в пруду,
Нагнал волну и рыбу распугал.
Его, допустим, звали Мутабор.
Я удивлялась, как его растак —
Всю осень, весь сентябрь, потом налево,
За ближний лес, беглец бежать мастак
Из всех силков, из облаков, из леса.
Его, наверно, звали Оплошал.
Возьми иголку — прохудилась шаль,
Весна к зиме, дровами запасайся,
Да полно, не лови его, как зайца,
Ведь жаль его, бесхитростного, жаль.
Его, мой ангел, звали — он никак
Не отзывался. Ну, ему виднее.
Вода бела. Когда была на дне я —
Я там его качала на руках.
Его тогда назвали... нарекли —
И этим на страданья обрекли.
Лови его теперь по всем подлескам,
Криви улыбку ушлым поэтесскам,
Красивым, как вчерашние рубли.
песенка поэтесски
мон амур мон шер
(о ваш дар он щедр)
бон суар мон анж
(как он щедр дар ваш)
свистопляска гон диссонанс откат
разрешите вас приласкать
разрешите вам сказать комплиман
вы шарман мон шер вы шарман
матерком крючком два соска торчком
переспим мон шер с ветерком?
3
Может быть, его звали
Братец Кай или Братец Кролик,
Состоящий 1:1 изо льда и крови.
Скажем, так: его звали Братец Крах или Братец Кронос.
Сезам!..
— Не откроюсь.
Девочка Герда, утешь его, утешь,
Девочка Алиса, выпей его, съешь,
Девочка Элли, подари ему сердце, мозги и смелость,
Девочка Эльза, свяжи ему недостающий рукав,
Девочка Королева, поцелуй его в очи заячьи,
Умираючи, замерзаючи.
Чтоб ему не пилось, не елось,
Чтобы ты ему ночью снилась.
Чтобы таял, таял и был таков.
Потеряла ключ, так теперь не плачь —
нашла о ком!
Завтра зима, сегодня пляс —
голова волчком.
Танцуй до неба и выше,
королева воров.
Он жил-был и вышел, вышел —
и был здоров.
Его, похоже, звали Свистопляс.
Зачем ты подбираешь имена?
Зима нежна, в Сезаме глубина
И тишина, и ты всегда одна —
Зачем ты ищешь имя,
Женщина?..
Затем, чтоб от Старухи уберечь,
Затем, чтоб дивным именем наречь —
Оно вольётся в речь,
Как в звёзды жил бессмертия бальзам,
Чтоб вечно жил Сезам.
4
не умирай моя радость ни в поле ни в небе
ни наверху ни внизу ни в отрыв ни за край
не убывай понемногу как влага в черствеющем хлебе
маслом из лампы темнеющей не выгорай
всё что угодно но только останься как будто
мы никогда не прервёмся как песня в сверчке
в этих словах оставайся в букашечных буквах
в пёстром лесу моя радость в моём сундучке
в каждом клочке
кожи моей узколистой тернистой тетради
в памяти чёрных чернил обречённых чернил
не умирай моя радость живи бога ради
кабы не я моя радость то кто бы тебя сочинил?..
сочини себе сиротку святой лука
горькую сиротку чья жизнь мука
чья мельница мука
назови её мурка
или как хочешь ведь жизнь коротка
нарисуй себе сиротку святой нарцисс
поцелуй её в зеркале не горюй
не грусти не переживай не парься уймись
завари себе чай заведи себе поцелуй
сахар мой сахар мёд заведи себе сироту
с драгоценным камнем во рту
что ему твоё яблочко у него их воз
заведи себе ворд
настучи как дятел в своём ворде
как он был нигде
как он плыл в воде
как он жил без тебя сирота во льду
а я пойду
5
я пойду от ворот поворот поперёк
не плачь сирота бедность не порок
беспорочной сяду в трамвай как перст
удержусь за поручень вот те крест
я сама себе сезам сезам
не ходи по моим слезам
Кажется, его звали Край.
(с) Ольга Родионова. Знамя. 2006. № 11
1
от ворот поворот поперёк дорог
направо налево
за порог тропа на восток на юг
на север на запад
жила-была говорю дурак
в лесу королева
любовь её в яблочке
яблочко в сундучке
сундучок заперт
не ходи серебряный в этот лес
в потёмках там волки
там танцует золотоглазый бес
на конце иголки
у него стёклышки в закромах
перья птичьи кости
не ходи дурак дураком впотьмах
в гости
а пришёл не жалуйся
а пришёл не сетуй
а пришёл проси чего хочешь
сахарный мой яхонтовый медовый
ангел спящий на небеси
хоть чего-нибудь попроси!..
я тут до смерти околела
в темноте
— тётенька королева
дайте яблочка сироте
песенка сироты
найди меня под кустом
под мостом под крестом
тронь перстом
поцелуй меня сироту
у меня изумруд во рту
май в цвету
лети лети лепесток
обними меня мир жесток
головой на восток
полюби меня по глазам
отвори меня как сезам
если сам откроюсь это к слезам
но я не откроюсь сам
я тебе кровь высосу
очи выклюю
сердце выплюну
полюби меня полюби меня полюби меня
2
Его, ты знаешь, звали Розенкранц.
Опять ты за своё? Его не звали,
Он сам пришёл. Валялся нагишом
Под розовым кустом, нырял в пруду,
Нагнал волну и рыбу распугал.
Его, допустим, звали Мутабор.
Я удивлялась, как его растак —
Всю осень, весь сентябрь, потом налево,
За ближний лес, беглец бежать мастак
Из всех силков, из облаков, из леса.
Его, наверно, звали Оплошал.
Возьми иголку — прохудилась шаль,
Весна к зиме, дровами запасайся,
Да полно, не лови его, как зайца,
Ведь жаль его, бесхитростного, жаль.
Его, мой ангел, звали — он никак
Не отзывался. Ну, ему виднее.
Вода бела. Когда была на дне я —
Я там его качала на руках.
Его тогда назвали... нарекли —
И этим на страданья обрекли.
Лови его теперь по всем подлескам,
Криви улыбку ушлым поэтесскам,
Красивым, как вчерашние рубли.
песенка поэтесски
мон амур мон шер
(о ваш дар он щедр)
бон суар мон анж
(как он щедр дар ваш)
свистопляска гон диссонанс откат
разрешите вас приласкать
разрешите вам сказать комплиман
вы шарман мон шер вы шарман
матерком крючком два соска торчком
переспим мон шер с ветерком?
3
Может быть, его звали
Братец Кай или Братец Кролик,
Состоящий 1:1 изо льда и крови.
Скажем, так: его звали Братец Крах или Братец Кронос.
Сезам!..
— Не откроюсь.
Девочка Герда, утешь его, утешь,
Девочка Алиса, выпей его, съешь,
Девочка Элли, подари ему сердце, мозги и смелость,
Девочка Эльза, свяжи ему недостающий рукав,
Девочка Королева, поцелуй его в очи заячьи,
Умираючи, замерзаючи.
Чтоб ему не пилось, не елось,
Чтобы ты ему ночью снилась.
Чтобы таял, таял и был таков.
Потеряла ключ, так теперь не плачь —
нашла о ком!
Завтра зима, сегодня пляс —
голова волчком.
Танцуй до неба и выше,
королева воров.
Он жил-был и вышел, вышел —
и был здоров.
Его, похоже, звали Свистопляс.
Зачем ты подбираешь имена?
Зима нежна, в Сезаме глубина
И тишина, и ты всегда одна —
Зачем ты ищешь имя,
Женщина?..
Затем, чтоб от Старухи уберечь,
Затем, чтоб дивным именем наречь —
Оно вольётся в речь,
Как в звёзды жил бессмертия бальзам,
Чтоб вечно жил Сезам.
4
не умирай моя радость ни в поле ни в небе
ни наверху ни внизу ни в отрыв ни за край
не убывай понемногу как влага в черствеющем хлебе
маслом из лампы темнеющей не выгорай
всё что угодно но только останься как будто
мы никогда не прервёмся как песня в сверчке
в этих словах оставайся в букашечных буквах
в пёстром лесу моя радость в моём сундучке
в каждом клочке
кожи моей узколистой тернистой тетради
в памяти чёрных чернил обречённых чернил
не умирай моя радость живи бога ради
кабы не я моя радость то кто бы тебя сочинил?..
сочини себе сиротку святой лука
горькую сиротку чья жизнь мука
чья мельница мука
назови её мурка
или как хочешь ведь жизнь коротка
нарисуй себе сиротку святой нарцисс
поцелуй её в зеркале не горюй
не грусти не переживай не парься уймись
завари себе чай заведи себе поцелуй
сахар мой сахар мёд заведи себе сироту
с драгоценным камнем во рту
что ему твоё яблочко у него их воз
заведи себе ворд
настучи как дятел в своём ворде
как он был нигде
как он плыл в воде
как он жил без тебя сирота во льду
а я пойду
5
я пойду от ворот поворот поперёк
не плачь сирота бедность не порок
беспорочной сяду в трамвай как перст
удержусь за поручень вот те крест
я сама себе сезам сезам
не ходи по моим слезам
Кажется, его звали Край.
(с) Ольга Родионова. Знамя. 2006. № 11
Когда моя бабушка умерла, мы закрыли все зеркала в доме простынями. Они должны были быть закрыты 7 дней. Или девять? Никогда не могла запомнить, где русские, а где - еврейские обычаи. Так вот. Через несколько дней я увидела, как мой папа бреется в ванной, сняв простыню с зеркала.
- Что ты делаешь! Закрой сейчас же! - с ужасом заверещала я.
Папа посмотрел на меня. Он понял тот сверхъестественный страх, который я ощущала, и спокойно спросил:
- Как ты думаешь, Маня, почему люди закрывают зеркала простынями, когда в доме была смерть?
Поразмыслив немного, я ответила:
- Потому, что души умерших разгуливают в зеркалах.
Папа усмехнулся.
- Глупый зайчонок. Просто люди оплакивают своих любимых и выглядят ужасно. Распухший красный нос, красные глаза, заплывшее лицо, уродливые морщины… Как ты думаешь, кто хочет глядеть на себя, такого?
С тех пор я всегда стараюсь найти рациональное объяснение любому явлению.
© Маша Тополь. Про папу
- Что ты делаешь! Закрой сейчас же! - с ужасом заверещала я.
Папа посмотрел на меня. Он понял тот сверхъестественный страх, который я ощущала, и спокойно спросил:
- Как ты думаешь, Маня, почему люди закрывают зеркала простынями, когда в доме была смерть?
Поразмыслив немного, я ответила:
- Потому, что души умерших разгуливают в зеркалах.
Папа усмехнулся.
- Глупый зайчонок. Просто люди оплакивают своих любимых и выглядят ужасно. Распухший красный нос, красные глаза, заплывшее лицо, уродливые морщины… Как ты думаешь, кто хочет глядеть на себя, такого?
С тех пор я всегда стараюсь найти рациональное объяснение любому явлению.
© Маша Тополь. Про папу
она была дурой. хмурой
ладонью гладила утюги, вставала со всех ног,
носила шкуру, пробитую соком,
красила в зелёный двери.
было безумно трудно
придумывать новую пулю, неохота идти на охоту,
чтобы добыть в себе зверя.
линии сулили многое,
но путались в обещаниях. на прощание
она целовала перчатки кому-то,
смутно похожему на петрония,
но не уходила – бегала от свидания до свидания.
до свидания. сто церемоний.
минута была огромной.
она лежала на дне её, ждала свою кому,
не дышала на свет,
не реагировала на зеркало, тихо рожала
последы дней. ей было холодно.
она молилась о пекле на все иконы.
она оставалась жива. хоть убей.
© Star_yxo
ладонью гладила утюги, вставала со всех ног,
носила шкуру, пробитую соком,
красила в зелёный двери.
было безумно трудно
придумывать новую пулю, неохота идти на охоту,
чтобы добыть в себе зверя.
линии сулили многое,
но путались в обещаниях. на прощание
она целовала перчатки кому-то,
смутно похожему на петрония,
но не уходила – бегала от свидания до свидания.
до свидания. сто церемоний.
минута была огромной.
она лежала на дне её, ждала свою кому,
не дышала на свет,
не реагировала на зеркало, тихо рожала
последы дней. ей было холодно.
она молилась о пекле на все иконы.
она оставалась жива. хоть убей.
© Star_yxo
лети говорит лети
крылышки расправляй
а у меня размах - не ахти
а неба столько, что не вместить
вот и сижу повторяя эти лети-лети - глупая баттерфляй
а у меня от жизни остался вечер и ночь, и - всё
и даже Бог - и Тот меня не спасёт
Он Сам решил - у бабочек нет души
вот потому - до рассвета - дыши дыши
как это будет - там - темнота навек?
ну и не страшно. не видно - не страшно ведь.
мне не вместить - как это - умереть.
остается дышать. остается лететь лететь.
© Ольга Хохлова
крылышки расправляй
а у меня размах - не ахти
а неба столько, что не вместить
вот и сижу повторяя эти лети-лети - глупая баттерфляй
а у меня от жизни остался вечер и ночь, и - всё
и даже Бог - и Тот меня не спасёт
Он Сам решил - у бабочек нет души
вот потому - до рассвета - дыши дыши
как это будет - там - темнота навек?
ну и не страшно. не видно - не страшно ведь.
мне не вместить - как это - умереть.
остается дышать. остается лететь лететь.
© Ольга Хохлова
За кого нынешние пацаны играют в войнушку - не представляю.
Мы-то - за "красных", конечно, играли.
"Наши" лежат в окопах, притаились, а "каппелевцы" идут цепью.
Человека три, - больше за "белых" не находилось желающих.
Я частенько за "ту сторону" играл, прямо печать какая-то - то беляки, то предатель-комсомолец, то фашист в Бухенвальде, на городском театральном конкурсе.
Даже интересно было - стану ли когда-нибудь героем на сцене.
Так и не сложилось.
А тогда, в детстве, идёшь "цепью" на "красных" и немного обидно - у "вас" дисциплина и погоны, всё такое, - а эти, с пулеметами и Анкой должны победить.
Ну, потому что д о л ж н ы.
Они же всё равно н а ш и.
Только Чапаев должен с обрыва прыгнуть в реку.
У нас карьер был старый, с водой - вот туда наш "Чапаев"-Пашка и прыгал, прямо с самой верхотуры.
Пашка умел дыхание надолго задерживать.
Потому он всегда был Чапаевым.
Прыгнет - и плывёт, одной рукой гребя - "раненый".
А беляки - мы, то есть, - стреляем сверху. Анку уже убили, Петьку тоже, теперь Чапая достреливаем.
А он всё слабее гребёт, всё тише...
И тонет, конечно - Чапай ведь.
Потом мы, "беляки", радуемся.
Ну а потом красные все оживают и побеждают беляков.
Даже Анка.
А Пашка, бывало, в это время ещё не выныривал - дыхание тренировал.
Однажды его старшие пацаны выволокли - за корягу под водой зацепился.
Откачали из него воду, как учили на факультативе по первой помощи, - а он первым же делом:
- Видали, как я дыхание умею задерживать?!
Видали, конечно.
Но не смеялись - он же для дела.
Пашка сейчас где-то, говорят, в Надыме спасателем работает, на воде.
Кого он там спасает - ума не приложу.
Там хоть лето бывает?
Но, если будете в Надыме, не бойтесь тонуть - Пашка спасёт, ручаюсь.
Он дыхание умеет задерживать лучше всех.
© Виталий Серафимов. Чапаев.
Мы-то - за "красных", конечно, играли.
"Наши" лежат в окопах, притаились, а "каппелевцы" идут цепью.
Человека три, - больше за "белых" не находилось желающих.
Я частенько за "ту сторону" играл, прямо печать какая-то - то беляки, то предатель-комсомолец, то фашист в Бухенвальде, на городском театральном конкурсе.
Даже интересно было - стану ли когда-нибудь героем на сцене.
Так и не сложилось.
А тогда, в детстве, идёшь "цепью" на "красных" и немного обидно - у "вас" дисциплина и погоны, всё такое, - а эти, с пулеметами и Анкой должны победить.
Ну, потому что д о л ж н ы.
Они же всё равно н а ш и.
Только Чапаев должен с обрыва прыгнуть в реку.
У нас карьер был старый, с водой - вот туда наш "Чапаев"-Пашка и прыгал, прямо с самой верхотуры.
Пашка умел дыхание надолго задерживать.
Потому он всегда был Чапаевым.
Прыгнет - и плывёт, одной рукой гребя - "раненый".
А беляки - мы, то есть, - стреляем сверху. Анку уже убили, Петьку тоже, теперь Чапая достреливаем.
А он всё слабее гребёт, всё тише...
И тонет, конечно - Чапай ведь.
Потом мы, "беляки", радуемся.
Ну а потом красные все оживают и побеждают беляков.
Даже Анка.
А Пашка, бывало, в это время ещё не выныривал - дыхание тренировал.
Однажды его старшие пацаны выволокли - за корягу под водой зацепился.
Откачали из него воду, как учили на факультативе по первой помощи, - а он первым же делом:
- Видали, как я дыхание умею задерживать?!
Видали, конечно.
Но не смеялись - он же для дела.
Пашка сейчас где-то, говорят, в Надыме спасателем работает, на воде.
Кого он там спасает - ума не приложу.
Там хоть лето бывает?
Но, если будете в Надыме, не бойтесь тонуть - Пашка спасёт, ручаюсь.
Он дыхание умеет задерживать лучше всех.
© Виталий Серафимов. Чапаев.
... А Вы, должно быть, не умеете видеть сущности – и видите две половины… Значит, Вам будет трудно со мной: я ведь вся не такая, какой кажусь в реальном мире. Собственно говоря, меня нет в реальном мире: я нахожусь в возможном мире. – И Тридевятая Цаца кокетливо улыбнулась. – Смежная Королева – та все-таки пограничное явление, а я… я вообще за границей понимания – адекватного понимания, я имею в виду.
– Вы – галлюцинация? – Петропавлу показалось, что он раскусил Тридевятую Цацу.
– Фи! – поморщилась она. – Галлюцинация!.. Я – обман чувств, говорю же! Скорее уж иллюзия, чем галлюцинация.
– Не вижу разницы, – буркнул Петропавел.
– Ни одной? – ужаснулась Тридевятая Цаца. – Галлюцинация и иллюзия – это даже две разницы, причем большие! При галлюцинациях объекта нет в действительности. А при иллюзиях объект есть – вот он! – Цаца опять приосанилась. – Но воспринимается он ложно. Как я, – скромно добавила она во избежание дальнейших недоразумений. – Впрочем, меня не обязательно считать иллюзией. Меня можно считать кофемолкой или Эйфелевой башней… А? Как я Вам – в качестве кофемолки?
– Не очень, – честно ответил Петропавел.
– Ну и зря, – огорчилась Тридевятая Цаца. – Увидеть во мне кофемолку Вам мешает знание языка. Если бы значение слова «кофемолка» не было известно Вам, Вы легко согласились бы считать кофемолкой меня… А давайте поиграем: в дальнейшем мы с Вами вместо «да» будем говорить «нет», ладно?
– Но на каком основании? – захотел ясности Петропавел.
– Да ни на каком! – возбудилась Тридевятая Цаца. – Можно подумать, будто Вам понятно, на каком основании «да» означает согласие, а «нет» – несогласие. Само по себе слово не отсылает ни к чему определенному: это только люди соотносят слова с тем, с чем им заблагорассудится. Так что Вам ничто не мешает соотнести «да» с несогласием, «нет» – с согласием, а меня – с кофемолкой. Или с Эйфелевой башней, как Вам больше нравится.
– Но ведь существуют обычаи! – мудро заметил Петропавел.
– Ах, я не придерживаюсь обычаев, я такая странная!.. Между прочим, значения слов с течением времени искажаются сами по себе – я только немножко ускоряю этот процесс, помогая словам. А Вы говорите по привычке, хотя привычка – это всего навсего умение неправильно объяснять новые явления старыми законами… Впрочем, не хотите играть в «да» и «нет» – не надо! – Она смерила Петропавла точным взглядом и резюмировала: – Просто Вы – крепдешин.
© Евгений Клюев. Между двух стульев
– Вы – галлюцинация? – Петропавлу показалось, что он раскусил Тридевятую Цацу.
– Фи! – поморщилась она. – Галлюцинация!.. Я – обман чувств, говорю же! Скорее уж иллюзия, чем галлюцинация.
– Не вижу разницы, – буркнул Петропавел.
– Ни одной? – ужаснулась Тридевятая Цаца. – Галлюцинация и иллюзия – это даже две разницы, причем большие! При галлюцинациях объекта нет в действительности. А при иллюзиях объект есть – вот он! – Цаца опять приосанилась. – Но воспринимается он ложно. Как я, – скромно добавила она во избежание дальнейших недоразумений. – Впрочем, меня не обязательно считать иллюзией. Меня можно считать кофемолкой или Эйфелевой башней… А? Как я Вам – в качестве кофемолки?
– Не очень, – честно ответил Петропавел.
– Ну и зря, – огорчилась Тридевятая Цаца. – Увидеть во мне кофемолку Вам мешает знание языка. Если бы значение слова «кофемолка» не было известно Вам, Вы легко согласились бы считать кофемолкой меня… А давайте поиграем: в дальнейшем мы с Вами вместо «да» будем говорить «нет», ладно?
– Но на каком основании? – захотел ясности Петропавел.
– Да ни на каком! – возбудилась Тридевятая Цаца. – Можно подумать, будто Вам понятно, на каком основании «да» означает согласие, а «нет» – несогласие. Само по себе слово не отсылает ни к чему определенному: это только люди соотносят слова с тем, с чем им заблагорассудится. Так что Вам ничто не мешает соотнести «да» с несогласием, «нет» – с согласием, а меня – с кофемолкой. Или с Эйфелевой башней, как Вам больше нравится.
– Но ведь существуют обычаи! – мудро заметил Петропавел.
– Ах, я не придерживаюсь обычаев, я такая странная!.. Между прочим, значения слов с течением времени искажаются сами по себе – я только немножко ускоряю этот процесс, помогая словам. А Вы говорите по привычке, хотя привычка – это всего навсего умение неправильно объяснять новые явления старыми законами… Впрочем, не хотите играть в «да» и «нет» – не надо! – Она смерила Петропавла точным взглядом и резюмировала: – Просто Вы – крепдешин.
© Евгений Клюев. Между двух стульев
Так смола стекает из развёрстой кожи дерева, так густо втекает небо в мои глаза, так наполняет меня синью и тяжестью.
Так готовится внутри тайное зелье, аква-тофана, новый состав крови… неспешно, безмолвно.
Ночь прикладывает к нам стетоскопы, а внутри темнота и тишь. Молчи, молчи, это совсем не больно.
«Я так больше не могу, заверни меня в фольгу…»
В каждой подкожной клетке взрывается маленький атом. Микробиологи сломают себе головы, разглядывая наши изменённые ДНК.
Кто мы будем теперь?
Нежные беспомощные существа, эволюционирующие в неизвестном направлении.
Мы застынем в этой осени, как в янтаре, и сквозь прозрачные мембраны будем наблюдать, как иных неразлучных растаскивают по углам…
Через сотни лет нас извлекут из седьмого неба, уложат срезами под микроскоп и найдут одни только сердечные мышцы. Ничего, кроме сердечных мышц.
© Елена Касьян
Так готовится внутри тайное зелье, аква-тофана, новый состав крови… неспешно, безмолвно.
Ночь прикладывает к нам стетоскопы, а внутри темнота и тишь. Молчи, молчи, это совсем не больно.
«Я так больше не могу, заверни меня в фольгу…»
В каждой подкожной клетке взрывается маленький атом. Микробиологи сломают себе головы, разглядывая наши изменённые ДНК.
Кто мы будем теперь?
Нежные беспомощные существа, эволюционирующие в неизвестном направлении.
Мы застынем в этой осени, как в янтаре, и сквозь прозрачные мембраны будем наблюдать, как иных неразлучных растаскивают по углам…
Через сотни лет нас извлекут из седьмого неба, уложат срезами под микроскоп и найдут одни только сердечные мышцы. Ничего, кроме сердечных мышц.
© Елена Касьян
Уроки прямохождения. Краткое содержание
1. Маленький мальчик был таким маленьким, что его не замечали. Потом он подрос и стал непослушным – хныкал без повода, совал в рот всякую гадость с земли, обижал девочек в песочнице, был жадным. Потом вырос и стал космонавтом. И улетел.
2. У вокзала лежит на земле человек. Перед человеком – грязная бумажная коробка, она размокла, вокруг - лужи, и кажется, что у человека закатились глаза. Но он не умер, он не спит – он просто лежит, привалившись к стене. Лежит, вытянув вперед ноги, и между ног лежит эта мокрая коробка для мелочи, кому сколько не жалко. И люди проходят мимо, и кто-то бросает горсть мелочи, и монеты со звоном падают в промокшую коробку. А кто-то наклоняется и кладет в эту коробку бумажные деньги – сколько не жалко. И стыдливо опускает глаза. А потом они все идут дальше, переступая через вытянутые ноги лежащего на земле человека. А ног – нет.
3. Не помогать, если не просят. И ни о чем никого не просить.
4. Мой далекий друг Денис фотографирует дождь, который идет внутри вагона. Люди смотрят с улицы на проезжающий мимо вагон, а в вагоне – дождь. И еще он фотографирует – другой дождь, нацарапанный на стекле.
5. Чем чаще я встречаю людей, похожих на тебя, чем чаще я узнаю их со спины – по осанке, по походке, по волосам, чем пристальнее я вглядываюсь в их очертания в звенящем воздухе, тем все более отчетливо понимаю, как ты далеко.
6. Удивительная история. Мальчик был слеп от рождения, зато очень хорошо различал звуки – все звуки. Потом подрос, освоил всякую телефонную технику и стал измываться над людьми, используя все, что услышал – прямо по телефону. Разговаривая с кем-то, он говорил, что там, на том конце провода, находится такой же слепец – он тоже не видит, с кем разговаривает. Но он – не настоящий. Потом его посадили в тюрьму, сейчас он сидит в одиночной камере. Основано на реальных событиях.
7. Едят ли хищники вегетарианцев?
8. Ученые восстановили внешность далеких предков человека. И увидели совсем не то, что ожидали. Оказалось, что далекий предок человека похож на человека.
9. Быть ко всему готовым.
© Евгений Коган
1. Маленький мальчик был таким маленьким, что его не замечали. Потом он подрос и стал непослушным – хныкал без повода, совал в рот всякую гадость с земли, обижал девочек в песочнице, был жадным. Потом вырос и стал космонавтом. И улетел.
2. У вокзала лежит на земле человек. Перед человеком – грязная бумажная коробка, она размокла, вокруг - лужи, и кажется, что у человека закатились глаза. Но он не умер, он не спит – он просто лежит, привалившись к стене. Лежит, вытянув вперед ноги, и между ног лежит эта мокрая коробка для мелочи, кому сколько не жалко. И люди проходят мимо, и кто-то бросает горсть мелочи, и монеты со звоном падают в промокшую коробку. А кто-то наклоняется и кладет в эту коробку бумажные деньги – сколько не жалко. И стыдливо опускает глаза. А потом они все идут дальше, переступая через вытянутые ноги лежащего на земле человека. А ног – нет.
3. Не помогать, если не просят. И ни о чем никого не просить.
4. Мой далекий друг Денис фотографирует дождь, который идет внутри вагона. Люди смотрят с улицы на проезжающий мимо вагон, а в вагоне – дождь. И еще он фотографирует – другой дождь, нацарапанный на стекле.
5. Чем чаще я встречаю людей, похожих на тебя, чем чаще я узнаю их со спины – по осанке, по походке, по волосам, чем пристальнее я вглядываюсь в их очертания в звенящем воздухе, тем все более отчетливо понимаю, как ты далеко.
6. Удивительная история. Мальчик был слеп от рождения, зато очень хорошо различал звуки – все звуки. Потом подрос, освоил всякую телефонную технику и стал измываться над людьми, используя все, что услышал – прямо по телефону. Разговаривая с кем-то, он говорил, что там, на том конце провода, находится такой же слепец – он тоже не видит, с кем разговаривает. Но он – не настоящий. Потом его посадили в тюрьму, сейчас он сидит в одиночной камере. Основано на реальных событиях.
7. Едят ли хищники вегетарианцев?
8. Ученые восстановили внешность далеких предков человека. И увидели совсем не то, что ожидали. Оказалось, что далекий предок человека похож на человека.
9. Быть ко всему готовым.
© Евгений Коган
ТОП 5
2
3